Записки нечаянного богача – 3

Глава 9 Сын за отцом. Новый поворот

Никогда даже представить не мог себе ничего подобного. В зале, в интерьере, вполне похожем на средневековый, за столом сидели трое. Под негромкое пение «Песняров», «Сябров», «Верасов» и «Мрои» в полумраке, разгоняемом пламенем свечей, что принес в двух старинных подсвечниках Василь, открывались старые городские тайны. Реалист слушал внимательно, с нарастающим интересом. Скептик охрип оравши, что он на такое не подпишется никогда. Эту фразу он повторил раз триста за вечер. Фаталист умолял не прекращать работать челюстями на вход, а не на выход, в смысле — есть, а не беседовать.

История выходила — ни в сказке сказать, ни в суде оправдаться. Старый Витольд, муж пани Дагмары, оказалось, был в меньшей степени бизнесменом, торговцем и грузоперевозчиком. Основные его интересы были значительно шире и крайне порицались уголовным законодательством. Но отличие его от коллег было в том, что он в самую последнюю очередь думал о личном прибытке.

Фраза «Могилёвский Робин Гуд» звучала по-детски и по-дурацки, но подходила идеально. Витольд построил в области больше больниц и детских площадок, отремонтировал больше дорог и общественных зданий, чем сама область. Он был последней надеждой для любого обездоленного, и надеждой яркой, живой, настоящей. А главное — всегда результативной. Доходило до курьезов, вроде последней бабкиной козы, которую сбил какой-то ухарь, с шиком и ветерком пролетая через деревеньку. Потом он же, уже без шика, но с нарядным бланшем под глазом, вежливо извинялся и вручал бабушке двух коз, а к ним впридачу воз сена в новый свежепостроенный бабушкин сарай. Под внимательными взглядами ребят в форме с вороном на шевроне.

Рыгор показывал фото и сканы газетных статей. Записи каких-то местных передач с логотипами каналов, которые я не знал. На них был крепкий мужик с короткими курчавыми волосами, чёрными, с проседью на висках. Чем-то похожий на артиста Николая Ерёменко, младшего, и многим — на моего отца.

На одном из видео он выслушивал мольбу какой-то женщины, сына которой избили так, что требовалось серьёзное лечение. Она поднимала его одна, в беспокойную и тревожную пору, отказывая себе во всём. А теперь её единственная надежда, опора и свет в окошке лежал в коме, без каких-либо благоприятных прогнозов. По глубокой двойной складке между бровей, гуляющим по скулам желвакам и цепко сжатым зубам Витольда, сквозь которые сперва еле выбрались отрывистые команды куда-то за кадр, а потом, совершенно другим тоном, слова утешения несчастной матери, я понял — этот просто не мог по-другому. И он наверняка помог пареньку. И нашёл тех, кто его искалечил. Нашли ли их потом — очень сомневаюсь. Но, глядя на эти записи, появилось и окрепло чувство, что старый Ворон Витольд был правильный мужик, наш, настоящий.

Ясно, что при таком подходе он был неудобен почти всем, а для многих попросту опасен. Хоть и жил просто, без особняков с батальонами охраны — в той самой панельной девятиэтажке, берёзы возле которой в ту пору были пониже. Растил с любимой женой сына, гулял на его свадьбе, вместе со всем, кажется, городом. А потом навсегда застыл со спокойной улыбкой с лёгким прищуром на черном диком камне. Не было ни статуи, ни крестов, ни вычурной ограды, цветочницы размером с бассейн и скамейки с сидящим на ней безутешным ангелом. Ничего такого. Просто кусок скалы, отполированный с одной стороны. Фото, имя, даты жизни. И ворон с кольцом в клюве внизу, в уголке. С родовым девизом на латыни о том, что верность непоколебима вечно. Я вспомнил свои слова в ответ на вопрос дочери о шляхте. Служба, честная служба своей земле и своим людям в моём понимании выглядела именно так. На том фото на памятнике сидел нахохлившийся большой ворон, глядя прямо в объектив злым желтым глазом.

Доминик Мордухай, которого я тоже часто видел на снимках и кадрах видео рядом с Витольдом, был его вернейшим другом и помощником. По крайней мере, при жизни Коровина все были уверены в этом. Но после его гибели все доступные активы как-то поразительно быстро перешли к безутешному, одетому во всё чёрное Доминику, везде появлявшемуся с таким постным лицом, что невозможно было смотреть без изжоги. Он, казалось, оказывал всю посильную помощь и поддержку вдове Витольда. Дагмара по-прежнему продолжала заниматься благотворительностью и помощью жителям области. Несмотря на его настойчивые уговоры думать больше о себе и сыне.

Завещание Витольда, составленное за полгода до подлого убийства в собственном дворе, хранившееся в трёх заверенных экземплярах, искали долго. Нашли только один подлинник, при очень странных обстоятельствах, через восемь лет после трагедии. По воле покойного, земли рода, два поместья, а главное — контрольные пакеты двух основных предприятий, жемчужин его империи, могли принадлежать лишь родственникам: жене, детям и внукам. Станислав Мордухай, сын Доминика, уже отошедшего тогда от дел, с фамильной постной мордой, скрепя сердце, принял на себя обязательства по управлению предприятиями и землями отцовского друга, вроде как благородно придя на помощь Георгию, сыну Дагмары и отцу Милы. Который разрывался на части, стараясь удержать на плаву эту гигантскую махину. Слабо представляя её реальные размеры. Легко подписывая любые документы. Безоговорочно доверяя сыну старого отцовского друга.

Через два дня после того, как подписал, не читая, отказ от владения контрольными пакетами, он взорвался вместе с молодой женой во дворе того самого дома, где чуть подросли берёзы, помнившие смерть его отца.

Земли, на которых стояли склады и производства империи Коровиных, стали Мордухаям костью в горле. Но получить их от сумасшедшей старухи и её не менее сумасшедшей внучки они не могли. Дагмара не вступала ни в какие переговоры, позволяя себе тратить силы лишь на то, чтобы с отвращением плюнуть в очередного посланца, осыпав бессильными проклятиями. Дружба между родами сошла на нет окончательно. Потому что стало предельно ясно, что её никогда и не было. Вдова, которую многие годы вся область знала, как бабу Дагу, замкнулась окончательно и перестала принимать помощь даже от друзей, потому что никому больше не доверяла. Запрещала Миле брать хоть крошку чужого, хотя товарищи Витольда и те, кому он помог, а их было очень много, умоляли старуху одуматься. Корзины с едой, доставляемые раз в три дня к дверям квартиры, разбирали соседи.

Рыгор рассказывал это ровным тоном, без тени эмоций, и я будто читал эту историю в книге. В страшной и отвратительно честной книге о людской жадности и подлости. И меня переполняла та самая багровая ярость, заставляя кровь внутри кипеть и без всяких настоек. Кончилось тем, что я сломал между пальцами столовый нож, который крутил в правой руке, не давая ей слишком уж очевидно сжиматься в кулак.

Мы выпили, помянув Витольда и Георгия. И я задал вопрос, беспокоивший всё сильнее. Долго думал, как подойти, и не придумал ничего лучше, чем опять садануть прямо в лоб:

— Скажи, Рыгор, а ты какое отношение имеешь к роду Мордухаев-Болтовских? — спросил я, отложив осторожно обломки ножа под задумчивым взглядом Василя.

— Историко-архивное, — спокойно ответил он, и пояснил, — мою ветвь лет двести назад признали бастардской, лишив всех прав и привилегий. У Мордухаев это в порядке вещей — они не верят никому и не заботятся ни о ком, кроме себя. Поэтому когда семья начинает разрастаться — рубят боковые побеги. Чтобы ни с кем не делиться ни деньгами, ни властью.

Я кивнул, показывая, что объяснение услышал и, вероятно, даже понял. Хотя подобный подход к отношениям в семье и к понятию о чести понимания во мне явно не находил. Болтовский рассказал, как Витольд помог ему устроиться в комитет, воплотив детскую мечту о честной службе народу и стране. Да, мне повезло нарваться на чекиста-идеалиста, в духе самых первых представителей профессии. А в том, что Рыгор говорил правду, сомнений не было даже у внутреннего скептика. И они с Василем искренне переживали за судьбу Дагмары и Милы.

Василь, владелец «Корчмы» и ещё нескольких заведений в Могилёве и за его пределами, тоже считал себя обязанным Коровину и его семье. Когда-то давно Витольд организовал и оплатил операцию его матери, подарив той еще десяток лет жизни и возможность понянчить внуков. Такое не забывают и о таком не врут. А ещё добрый корчмарь оказался представителем совершенно противоположной Болтовскому социальной среды. Об этом вышел интересный и довольно странный разговор.

— Дима, а кто за тебя может слово сказать? — не сводя с меня внимательных голубых глаз, спросил он, крутя в руках две половинки от сломанного мной ножа.

— Петя Глыба, — подумав, ответил я. И добавил, — Аркадий Бере, если знаешь такого. Саша Колесо и Слава Могила.

— Если я сейчас Аркадию позвоню — он подтвердит мне, что знает тебя? — в этот раз на лице кроме усов зашевелились и брови, подскочив наверх.

— Да. Там, правда, утро раннее сейчас, разбудишь, наверное — предупредил я и полез вилкой за квашеной капустой, которую здесь делали как-то вовсе особенно. На ржаной соломе, наверное. Но вкусно было очень.

— Скажи, Рыгор, а твое ведомство не планировало как-то вмешаться в это паскудство, что Мордухаи творят столько времени? — прожевав, поднял я глаза на комитетчика.

— Они постоянно в разработке, Дим. Смотрим, слушаем, следим — да всё без толку. Хитрые они и опасливые, не оставляют концов, за что потянуть можно хорошо. А на одном мотиве далеко не уедешь — трактовать всё можно очень по-разному, сам понимаешь. Тем более в областном суде в прошлом году один из них окопался плотно. Словно сам чёрт им ворожит! — и он вскинул было руку, чтоб треснуть по столу кулаком, но задержал уже над самой столешницей и, дотянувшись, взял бутылку и разлил нам остатки настойки.

— Один-единственный раз за полтора десятка лет ошиблись, недели две назад, да только там тоже не выедешь особенно никуда, — закончил он мысль.

А я подумал, что раз пару недель назад чёрт перестал им ворожить — значит, этим совершенно точно надо воспользоваться. Пока ещё какую-нибудь старую ведьму из Преисподней не вызвонили. Внутренний скептик повторил, что он на это не подпишется. Громко. Панически. И снова не был услышан.

— А скажи мне, Рыгор, вот что: такой персонаж как Мишка Мордухай известен ли тебе? — начал я неторопливо.

— А как же, — они с Василем синхронно поморщились, словно я спросил о какой-то гнилой раздавленной жабе под ногами. — Сын Стаса, единственный и любимый. Гнида редкостная, но постоянно под присмотром у старших, иначе давно бы упорол что-нибудь такое, за что мы бы схватились двумя руками с нескрываемым нетерпением и всем нашим служебным рвением. Вокруг него адвокаты днём и ночью вместе с телохранителями кружат.

— А если бы внезапно, чисто гипотетически, нашлись свидетели и потерпевшая, готовые дать показания на него и, предположим, ещё семерых его друзей, достаточные для того, чтобы Миша пошёл, для начала, подозреваемым по очень плохой статье? — поинтересовался я у него.

Рыгор замер, глядя на меня очень пристально. Корчмарь нахмурился.

— А эти семеро и младший Мордухай сами смогут дать показания? — товарищ Колоб взял след.

— Смогут, — уверенно кивнул я.

«Да! Да! Вот так! У Бога нет других рук, кроме твоих!» — завопил внутренний фаталист. «И ног, кроме Серёгиных» — кисло поддержал его скептик. Реалист гордо вскинул голову, казалось, радуясь моей запоздалой догадливости.

— Почти все, — смутившись, добавил я после реплики скептика. Да, тот, которому Ланевский прописал пенальти, явно смог бы давать показания в ближайший месяц только письменно.

— Это может быть довольно опасным для свидетелей и потерпевшей, — весомо сказал Василь. — Особенно сейчас, когда весь город на ушах и ищет Мишку несколько часов кряду.

— А вот интересно, но тоже чисто гипотетически, может ли получиться обмен со Станиславом? Он Дагмаре возвращает бизнес. А она ему — сына. Живого и почти целого.

Вор с чекистом посмотрели на меня по-новому. Это был рискованный ход, конечно. И оставались примерно равные шансы выйти отсюда в наручниках куда-нибудь в казематы. Или не выйти вообще. Или уехать, например, к Станиславу Мордухаю, рассказывать, кто, где и когда видел его сына последний раз, и причём здесь я. Скептик продолжал накидывать варианты, один хуже другого. Но я почему-то снова был уверен, что не ошибся в этих двоих. Глупость, конечно. Но эти люди знали и ценили одного из моих самых любимых писателей, с удовольствием слушали музыку, что нравилась мне, любили свой город и свою страну. Если обманут эти — будет очень обидно, конечно. Но недолго, наверное. А своё завещание я с прошлого раза не переписывал.

— Ты что-то знаешь о том, где могут находиться Мишка с его кодлой? — медленно спросил Рыгор. В глазах его сейчас не было и тени настойки на двадцати семи травах. Василь тоже не выглядел как тот, кто очень помог нам с литром исторического достояния. А во мне бились страх с азартом. И азарт побеждал.

Я вытащил телефон и набрал Наде. По видеосвязи, чего в принципе старался никогда не делать без особой надобности. Она ответила на втором гудке:

— Дима, как ты? Всё хорошо? — глаза большие, голос взволнованный, за спиной знакомая веранда дона Сальваторе, вокруг визг и топот маленьких ног. Соскучился я по семье, оказывается.

— Да, милая, всё хорошо. Мы с друзьями ужинаем. Смотри, какое классное заведение, — и я отвел камеру так, чтобы было видно интерьер и стены с картинами за спиной. Там ещё очень удачно стояло чучело средневекового рыцаря. Ну, то есть латный доспех в сборе.

— Красиво там, как в зачарованном замке, — подтвердила жена.

— Папа, папа, привет! А мы с Машей начали испанский учить! Я уже знаю «Ола» — это значит «Привет!», — от энтузиазма Ани трубка едва из рук не выскочила. — А ты правда в заколдованном замке?

— Нет, солнышко, не в замке. Это такое кафе, в старое время их называли «корчма». Смотри, тут даже есть одежда настоящего рыцаря! — показал и ей.

— Ух ты-ы-ы! Возьми меня с собой в следующий раз, я никогда рыцарей не видела! — заканючила дочь.

— И меня тоже. Рыцарей-то я навидалась, но к своему хочу быть поближе. Мне так спокойнее, — добавила Надя, посадив Аню на колени.

Тут мужики встали одновременно из-за стола, обошли меня и остановились за моей спиной, попав в кадр.

— Здравствуйте, Надя! Меня зовут Григорий, а это Василь. Мы приглашаем вас всей семьей в любое время погостить в Беларусь. Знаете, как у нас на Рождество гуляют? Красота, сказка! Город весь в огнях, салюты, народу толпы, на санках с берега Днепра гоняют! А как гуся готовят рождественского — словами не передать, — частил он, на ходу перекинувшись в того самого уютного и общительного колобка.

— А кафе это моё, и я вам обещаю всё самое лучшее и самое вкусное. Княжна, а ты любишь хворост с сахарной пудрой? — включился Василь.

— Я… я у папы спрошу. Но сахарную пудру люблю, — смущенно ответила Аня, прижимаясь к Надиной груди, видимо, стесняясь незнакомых дяденек вокруг меня.

— Рада знакомству, Григорий, Василь, — Надя кивнула каждому по очереди. — Вы мне путешественника этого обратно пришлите, а мы уж с ним разберёмся, может, и на Новый год прилетим, да, Дим?

— Да, родная. Договорились. Ладно, передавай опять там всем приветы. Мы ещё немного посидим — и в гостиницу пойду, тут недалеко, — закруглил я разговор, искренне радуясь, что жена не вспомнила ни про Серёгу, ни про, главное, Тёминых бойцов. Не ко времени было бы.

Рыгор вернулся на своё место. Василь вышел из зала и вскоре вернулся со здоровенным самоваром. Да, чайку сейчас попить — самое время.

— Мы поняли, что тебе есть, что терять, Дима. Зачем тебе это? — прищурился на меня Болтовский.

— Недавно книжку читал хорошую. Земляк ваш, кстати, написал, с-под Гомеля. Во, с Речицы, точно! — я поднял повыше рекламную подставку под специи, салфетки и зубочистки, на которой был логотип местного пива, красным бантиком с надписью «Рэчицкае». — Так вот там главный герой — орк, и зовут его Бабай. Но целеустремленный очень. И цель у него — наносить добро и причинять справедливость. Или наоборот, не суть. Он тоже не мог мимо подлости пройти. Вот и я не могу.

— Лок’тар огар! — удивил меня знанием предмета Василь, широко улыбнувшись и подняв вверх большие пальцы на обеих руках.

— Ага. А теперь давайте придумаем, как бы нам сложить из восьми недобитков слово «счастье».