Глава 25 Дай мне причину жить

Мин Сянь плохо спала – она ворочалась с боку на бок, вспоминая содержание писем. Нельзя было сказать, что они не взбудоражили ее. Она знала, что Чжао Тай сделает все возможное, чтобы выставить эти письма фальшивкой, однако она сама столько раз видела почерк министра Лю, что теперь не могла успокоиться.

Наконец она откинула одеяло, впихнула ноги в обувь и поднялась.

– Кто-нибудь, – окликнула она.

С той стороны дверей тут же отозвался заспанный голос служанки:

– Ваше Величество?

– Принесите свечу, – приказала она.

– Слушаюсь.

Через несколько минут в личные покои, низко опустив голову, вошла служанка со свечой в руке. Она поставила ее на стол, на который указала императрица, поклонилась и вышла. Мин Сянь поежилась, глядя на яркое пятно. Вероятно, была четвертая стража – стояла такая тишина и темнота, что пламя единственной свечи не разгоняло мрак. Приглушенный свет шел еще и от жаровен, которые почти никогда – за исключением лета – не покидали покоев императрицы. Нынешние слуги были сплошь молодые, набранные вдовствующей императрицей после прихода Мин Сянь к власти, поэтому они не знали, почему такая молодая девушка боится холода.

Мин Сянь устало опустилась в кресло, пододвигая свечу ближе. Она положила перед собой лист и взяла кисть, обмакивая ее в полузасохшую тушь. Однако, занеся кисть над бумагой, императрица в нерешительности замерла и глянула на стопку готовых рисунков. Мин Сянь положила кисть на подставку и взяла верхний лист – это была картина зимней сливы, которую она когда-то пообещала подарить Шан Юю. Мысль о великом советнике заставила ее нахмуриться.

Девушка отложила картину в сторону, разрываемая противоречивыми чувствами. Всякая мысль о Шан Юе доставляла ей боль – и так было уже больше пяти лет. Ее разум пребывал в смятении, и лишь железное самообладание помогало ей не совершать опрометчивых поступков. В один момент ей хотелось приказать избить великого советника палками, а в другой…

– Эй, кто-нибудь, – неожиданно сказала она.

– Да, императрица?

– Приказываем Шан Юю немедленно пожаловать во дворец.

– Сейчас, Ваше Величество? – в голосе служанки послышалось удивление. Было почти три часа ночи. Ворота дворца были закрыты.

Мин Сянь в раздражении подтвердила:

– Да, сейчас.

Она еле слышно вздохнула. Чжоу Су бы не стал задавать таких глупых вопросов. Но она сама отпустила его отдыхать вечером. Однако когда служанка ушла передавать приказ, она тут же пожалела о нем.

– Эй, кто-нибудь!

– Да, Ваше Величество? – на ее месте был евнух.

– Мы отменяем приказ. Пусть великий советник остается дома.

– Конечно, Ваше Величество, – почтительно отозвался тот, недоумевая, что за муха укусила императрицу. Он поспешил за первой служанкой, чтобы отменить приказ.

Отдав распоряжение, Мин Сянь несколько успокоилась. Мимолетное желание увидеть Шан Юя сменилось раздражением на него. Зачем ей понадобилось вызывать его ночью во дворец? Министр Вэй точно пронюхает об этом и начнет задавать вопросы. Сейчас… ей не стоит высовываться. Однако желание обсудить хоть с кем-то письма подстегивало императрицу – она поднялась с места, меряя комнату шагами. Нет, она определенно точно не хочет видеть Шан Юя. Тот самый неподходящий человек, чтобы обсуждать с ним такие вещи. Мин Сянь… не верила ему.

То предательство пятилетней давности, когда Шан Юй ударил ей в спину, совершенно преобразило девушку. После оглашения императорского указа она следовала наставлениям, оставленным Мин Дуанем, и возвысила министра Вэя и советника Шана до правого и левого министров, однако не потому, что те были самыми надежными. Напротив, это были люди, которым она доверяла меньше всего. Держи друзей близко, а врагов еще ближе… Она закрылась, стала равнодушной и будто бы… потухла.

После той дождливой ночи, когда Мин Сюаню позволили покончить с собой, Мин Сянь осознала, что ей больше некому доверять, что у нее никого не осталось. Шан Юй, которому она когда-то верила больше всех, сбросил с пьедестала императрицу Чжэнь и великого наставника. Он сговорился с министром Вэем, чтобы распределить власть при дворе, и вдвоем они избавились почти от всех неугодных им чиновников руками умирающего императора. Шан Юй, самый близкий к Мин Сянь человек, сделал так, чтобы та осталась одна в этом огромном дворце.

И он ни разу не объяснился. Даже когда Мин Сянь спросила его напрямую, Шан Юй не оправдывался и не сказал ни слова в свою защиту. Он молча выслушал упреки Четвертой принцессы, подтверждая самые ужасные ее подозрения. Сердце Мин Сянь разбилось вдребезги под тем ливнем, но осколки до сих пор кололи в груди.

Потому что нельзя так просто вырвать столь глубокое чувство. Они были вместе на протяжении тринадцати лет. Мин Сянь рассказывала ему все и знала, что может поделиться с Шан Юем любой мыслью и идеей, и тот поддержит любое ее начинание.

Однако это было не так. Честолюбивые мечты самого Шан Юя – стремление возвыситься при дворе – никогда не открывались Мин Сянь до того дня. Шан Юй попросту воспользовался пустотой, образовавшейся после свержения наследного принца, и это Мин Сянь способна понять. Однако она не могла простить ему смерти, косвенной причиной которых стал советник Шан. Она помнила, как пришла к нему ночью и умоляла помочь, а потом осознала, что тот подтолкнул прежнего императора к принятию противоположного решения. Шан Юй зашел в кабинет императора простым советником, а вышел левым министром, великим советником Шаном. Тот Сюин, которого она знала, более не существовал в ее глазах. На смену ему пришел расчетливый политик – Шан Юй.

Погруженную в свои мысли императрицу выдернул из них тихий голос служанки:

– Ваше Величество, великий советник прибыл по вашему приказу.

– Что? – не сразу сообразила та.

– Великий советник…

– Мы же приказали отменить то распоряжение! – недовольно воскликнула Мин Сянь, и сердце в ее груди быстро забилось.

– Ваше Величество, – послышался низкий бархатистый голос, и императрица почувствовала подступающую панику, – я вхожу.

– Мы же!.. – Мин Сянь вскочила с места, и Шан Юй, вошедший в личные покои, только из-за скудного освещения не увидел, что лицо девушки пунцовое от стыда. Та уже забыла, когда ей последний раз было так неловко. Впрочем, с Шан Юем ей всегда было неловко – с тех пор, как тот признался ей.

Пять лет назад. В сезон дождей перед смертью императора Мин Дуаня.

* * *

После смерти бывшего наследного принца Мин Сянь, проведшая весь день под дождем, подхватила лихорадку. Она и так всегда была слаба здоровьем, а подобное потрясение в конце концов действительно чуть не убило ее. Ее матушка впервые на ее памяти была такой бледной и тревожной – она не отходила от постели дочери, пока та в бреду звала то старшего брата, то Второго брата, то Сюина.

Лучшие лекари навещали последнего оставшегося ребенка умирающего Мин Дуаня, понимая уже, что служат следующей правительнице. Наложница Вэй тревожно заламывала руки в ответ на их предсказания – принцесса может не выжить, ее здоровье слишком хрупкое, лихорадка забирает все ее силы.

Мин Сянь не знала, что в это время при дворе происходили грандиозные перемены – казни, смещения с должностей, новые назначения. Министр Вэй и теперь уже великий советник Шан Юй стремительно набирали власть, создавая новый баланс сил. Мин Дуань почти не вставал с постели, и поэтому двор погрузился в хаос.

Однако все это не волновало принцессу – она скорбела. В те редкие минуты, когда она приходила в себя, она чувствовала, что сердце ее разрывается на части: из-за смертей, из-за предательства, из-за острого, невероятно сильного чувства одиночества и того, что она осталась совсем одна. Одна – совсем недавно у нее были старший брат, надежный и мудрый, всегда готовый встать на ее сторону, и лучший друг, который никогда не поворачивался к ней спиной. У нее были мечты, стремления, у нее была цель – она хотела открыть Академию искусств при поддержке императорского двора, она хотела собрать коллекцию редких рукописей, художественных свитков, каллиграфий. Она хотела…

Какая разница теперь, чего она хотела?

Неделя в бреду, и принцесса потеряла почти десять цзиней[72] веса. Она была так слаба, что даже не могла пить воду. Лекари нервно перешептывались, постоянно присутствуя во дворце Четвертой принцессы, чтобы неустанно следить за ее здоровьем.

Каждый день лил дождь. Иногда открывая глаза по ночам и чувствуя жар лихорадки, Мин Сянь думала, что это мир плачет вместе с ней. Ей все казалось, что она видит старшего брата, потом она видела императрицу Чжэнь, потом великого наставника, который спрашивал ее про уроки. Иногда она видела Сюина – но каждый раз его лицо причиняло ей такую боль, что хотелось выть.

На десятый день в какой-то момент просветления она чуть приоткрыла глаза, и ей привиделось, что рядом с кроватью кто-то сидит. Этот человек нежно держал ее худую кисть в ладонях и шептал:

– Цюйцинь, пожалуйста, не умирай. Я умоляю тебя. – В голосе этого человека были такие горечь и боль, которых она никогда не слышала. Мин Сянь видела, как из его глаз катились слезы. – Цюйцинь, ты должна выжить. Пожалуйста, не сдавайся. Умоляю, Цюйцинь.

Горячие слезы капали на ладонь принцессы, и сердце ее заныло. Ей хотелось сбросить эту руку, но у нее не было сил. Ее ресницы затрепетали и снова опустились.

– Цюйцинь, я люблю тебя. Ты можешь не прощать меня, но ты обязательно должна жить. Ты должна бороться. – Пальцы, сжимающие ее ладонь, еще крепче вцепились в нее. Голос продолжал шептать. Мин Сянь снова погрузилась в дрему, отдаваясь на милость болезни.

Когда она открыла глаза на следующее утро, того человека, конечно, рядом с ней не было. В ее ладонь мертвой хваткой вцепилась матушка, а лекарь рядом с ней, проверяющий пульс, не прекращал приговаривать, что Четвертая принцесса миновала самую опасную стадию болезни и теперь непременно пойдет на поправку. Однако ей ни в коем случае больше нельзя так простужаться, она обязательно должна надевать дополнительный слой одежды, каждый раз выходя на улицу, а в ее покоях всегда должна стоять жаровня. С того дня молодая принцесса пошла на поправку. Когда она смогла вставать с кровати и делать несмелые шаги, император Мин Дуань покинул этот мир.

На слабых, еле держащих ее ногах Четвертая принцесса приняла последний императорский указ отца. Глядя на свиток в своих руках, она с горечью подумала:

«Зачем я должна жить? Дай мне хотя бы одну причину».

Загрузка...