Библиотека литературы Древней Руси. Том 15 (XVII век)

Подготовка текста Н. В. Понырко, комментарии О. В. Творогова

В прошлом, де, во 149-м году июня въ 24 день[788] прислал турской Ибрагим салтанъ царь под насъ, казаковъ, четырех пашей своих, да дву своих полковниковъ, Капитана да Мустафу, да ближние своей тайные думы, покою своего слугу, да Ибремя-скопца над ними уже пашами смотрети вместо себя, царя, — бою их и промыслу, как станутъ промышлять паши его и полковники над Азовым городом. А с ними, пашами, прислал под насъ многую свою собранную рать бусурманскую, совокупя на насъ подручных своих двенатцать земель воинских людей, переписаной своей рати. По спискам, боевого люду двести тысящей, окроме поморских и кафимских и черных мужиков[789], которые на сей стороне моря собраны изо всей орды крымские и нагайские[790] на загребение наше, чтобы насъ имъ живых загрести, засыпати бы насъ им горою высокою, какъ оне загребаютъ люди персидские[791]. А себе бы имъ и тем смертию нашею учинить слава вечная, а нам бы укоризна вечная. Техъ собрано людей на насъ черных мужиковъ многия тысящи, и не бе числа им и писма[792]. Да к ним же после пришелъ крымской царь, да брат ево народым Крым-Гирей царевичь[793] со всею своею ордою крымскою и ногайскою; а с ним крымских и ногайских князей и мурзъ и татаръ ведомых, окроме охотниковъ, 40 000. Да с ним, царемъ, пришло горскихъ князей и черкасъ ис Кабарды 10 000. Да с ними жъ, пашами, было наемных людей и у них немецких[794] два полковника, а с ними салдатъ 6000. Да с ними жъ, пашами, было для промысловъ над нами многие немецкие люди городоимцы[795], приступные и подкопные мудрые вымышленники многих государствъ: из Реш еллинских и Опанеи великия[796], Винецеи великие и Стеколни[797] и француски наршики[798], которые делать умеютъ всякие приступные и подкопные мудрости и ядра огненные чиненыя. Наряду было с пашами пушокъ под Азовымъ великих болших ломовых 129 пушекъ. Ядра у нихъ были великия, в пуд, в полтора и в два пуда. Да мелкова наряду было с ними всех пушекъ и тюфяковъ[799] 674 пушки, окроме 2 верховых пушекъ огненныхъ[800]; техъ было верховых 32 пушки. А весь наряд былъ у них покованъ на цепях, боясь того, чтоб мы, на выласках вышед, ево не взяли. А было с пашами турскими людей ево под нами розных земель: первые турки, вторые крымцы, третьи греки, четвертые серби, пятые арапы, шестые мужары[801], седмые буданы, осмые башлаки[802], девятые арнауты[803], десятые волохи[804] первые на десять митьяня[805], второе на десять черкасы[806], третие на десять немцы. И всего с пашами людей было под Азовым и с крымским царемъ по спискам их браново ратного мужика, кроме вымышлеников[807] немецъ и черных мужиковъ и охотников, 256 000 человекъ.

А збирался турской царь на насъ за моремъ и думал ровно четыре годы[808]. А на пятой год онъ пашей своих к намъ под Азовъ прислалъ.

Июня въ 24 день в ранней самой обедъ пришли к нам паши его и крымской царь, и наступили они великими турецкими силами. Все наши поля чистые от орды нагайския изнасеяны. Где у насъ была степь чистая, тутъ стали у насъ однем часомъ, людми их многими, что великия непроходимыя леса темные. От силы их турецкие и от уристания[809] конского земля у нас под Азовым погнулась и реки у насъ из Дону вода волны на берегу показала, уступила местъ своихъ, что в водополи[810]. Почали оне, турки, по полямъ у нас ставитца шатры свои турецкие и полатки многие и наметы[811] великие, яко горы страшные забелелися. Почали у них в полках их быть трубли болшие в трубы великия, игры многия, писки великия несказанные, голосами страшными их бусурманскими. После того у них в полках их почала быть стрелба мушкетная и пушечная великая. Какъ есть стояла над нами страшная гроза небесная, будто молние, коль страшно громъ живетъ от Владыки с небесе. От стрелбы их той огненной стоялъ огнь и дым до неба; все наши градские крепости потряслися от стрелбы ихъ огненные, и солнце померкло во дни том светлое, в кровь обратилось, какъ есть наступила тма темная. Страшно нам добре стало от них в те поры и трепетно и дивно несказанно на их стройной приход бусурманской было видети. Никакъ непостижимо уму человеческому в нашем возрасте того было услышати, не токмо что такую рать великую и страшную и собранную очима кому видети. Близостию самою оне к нам почали ставитца за полверсты малыя от Азова-города. Их янычарския головы строем их янычерским идутъ к нам оне под городъ великими болшими полки и купами на шаренки[812]. Многие знамена у них, всех яныченъ[813], великие, неизреченные, черные бе знамена. Набаты у них гремятъ, и в трубы трубятъ и в барабаны бъют в великия ж несказанныя. Двенатцать их головъ яныческих. И пришли к нам, самою близостию к городу стекшися. Оне стали кругъ города до шемпова в восмъ рядовъ от Дону, захвати до моря рука за руку. Фитили у них у всех янычар кипят у мешкетовъ их, что свечи горятъ. А у всякого головы в полку янычаней по двенатцати тысящей. И все у них огненно, и платье на них, на всех головах яныческих, златоглавое, на янычанях на всех по збруям их одинакая красная, яко зоря кажется. Пищали у них у всех долгие турские з жаграми[814]. А на главах у всех янычаней шишаки, яко звезды кажутся. Подобенъ строй их строю салдацкому. Да с ними ж тутъ в ряд стали немецких два полковника с салдатами — в полку у них солдат 6000.

Того же дни на вечеръ, какъ пришли турки к нам под город, прислали к нам паши их турецкие толмачей своих бусурманских, перских и еллинских[815]. А с ними, толмачами, прислали говорить с нами яныченскую голову первую от строю своего пехотного. Почал нам говорить голова их яныческой словом царя своего турского и от четырех пашей и от царя крымского речью гладкою:

«О, люди Божии Царя Небеснаго, никем в пустынях водимы или посылаеми! Яко орли парящи, без страха по воздуху летаете, и яко лви свирепи, в пустыняхъ водимы, рыкаете! Казачество донское и волское[816], свирепое! Соседи наши ближние! Непостоянные нравы, лукавые! Вы пустынножителем лукавые убийцы, разбойницы непощадные! Несытые ваши очи! Неполное ваше чрево, николи не наполнится! Кому приносите такие обиды великие и страшные грубости? Наступили вы на такую десницу высокую, на царя турского. Не впрям еще вы на Руси богатыри светоруские? Где вы тепере можете утечи от руки ево? Прогневали вы Муратъ-салтанова величества, царя турского[817]. Убили вы у него посла ево турского Фому Катузина[818], съ нимъ побили вы армен и греченин. А посланъ онъ былъ к государю вашему. Да вы ж взяли у него любимою ево цареву вотчину, славной и красной Азовъ-город. Напали вы на него, аки волцы гладные. Не пощадили вы в немъ никакова мужичска возраста, ни старова жива, и детей побили всех до единова. И положили вы тем на себя лютое имя звериное. Разделили государя царя турскаго со всею ево ордою крымскою воровством своим и темъ Азовым-городомъ. А та у него орда крымская — оборона ево на все стороны. Страшная вторая: разлучили вы его с карабелним пристанищемъ. Затворили вы им, Азовым-городом, все море синее; не дали проходу по морю ни караблямъ, ни катаргам[819] ни в которое царство, поморские городы. Согрубя вы такую грубость лютую, чего конца в немъ своего дожидаетесь? Очистите вотчину Азовъ-город в ночь сию не мешкая. Что есть у васъ в немъ вашего серебра и злата, то понесите из Азова-города вонъ с собою в городки свои казачьи без страха к своим товарищам. А на отходе ничем не тронемъ васъ.

А естли толко вы из Азова-города в ношъ сию не выйдете, не можете ужъ завтра у насъ живы быти. И кто васъ можетъ, злодеи убийцы, укрыть или заступить от руки ево такие силные и от великих таких страшных и непобедимыхъ силъ его, царя восточного турского? Хто постоитъ ему[820]? Несть никово равна или ему подобна величеством и силами на свете! Единому лише повиненъ онъ Богу небесному. Единъ онъ лишь веренъ стражъ гроба Божия! По воле жъ Божией избра его Богъ единаго на свете ото всех царей. Промышляйте в ношъ сию животомъ своимъ[821]. Не умрете от руки ево, царя турскаго, смертию лютою. Своею онъ волею великой государь восточной, турской царь, не убийца николи вашему брату, вору, казаку-разбойнику. Ему то, царю, честь достойная, что победитъ где царя великого, равнаго своей чести, а ваша ему не дорога кровъ разбойничья. А естли уже пересидите в Азове-городе ношъ сию чрезъ цареву такую милостивую речь и заповеть, примем завтра град Азовъ и васъ в нем воров-разбойниковъ, яко птицу в руце свои. Отдадим васъ, воровъ, на муки лютые и грозные. Раздробим всю плоть вашу на крошки дробные. Хотя бы васъ, воровъ, в немъ сидело 40 000, ино силы под васъ прислано с пашами болши 300 000! Волосовъ вашихъ столко нетъ на главах ваших, сколко силы турския под Азовом-городом. Видите вы и сами, воры глупые, очима своима силу ево великую, неизреченную, какъ оне покрыли всю степь великую! Не могутъ, чаю, с высоты города очи ваши видеть другова краю силъ нашихъ, однехъ писмяньих[822]. Не перелетитъ черезъ силу нашу турецкую никакова птица парящая: от страху людей ево и от множества сил наших валитца вся с высоты на землю! И то вамъ, воромъ, даетъ ведать, что от царства вашего силнаго Московскаго никаковъ от человекъ к вам не будетъ руских помощи и выручки[823]. На што вы надежны, воры глупые? И запасу хлебного с Руси николи к вам не присылаютъ. А естли толко вы служить похочете, казачество свирепое, государю царю волному рать салтанову величеству, толко принесете ему, царю, винные[824] свои головы разбойничьи в повиновение на службу вечную, отпуститъ вамъ государь нашъ турецкой царь и паши ево все ваши казачьи грубости прежние и нынешное взятье азовское. Пожалуетъ нашъ государь, турецкой царь, васъ, казаковъ, честию великою. Обогатитъ васъ, казаковъ, онъ, государь, многим неизреченным богатством. Учинит вамъ, казакомъ, онъ, государь, во Цареграде у себя покой великий. Во веки положитъ на васъ, на всех казаковъ, платье златоглавое и печати богатырские з золотом, с царевым клеймом своим. Всякъ возрастъ вам, казаком, в государеве ево Цареграде будутъ кланятся. Станетъ то ваша казачья слава вечная во все край от востока и до запада. Станутъ васъ называть во веки все орды бусурманские, и енычены, и персидские, светорускими богатыри, што не устрашилися вы, казаки, такими своими людми малыми, с семью тысящи, страшныхъ таких непобедимых силъ царя турского — 300 000 писмянныхъ. Дождалися ихъ вы к себе полкы под город. Каковъ пред вами, казаками, славенъ и силенъ и многолюденъ и богатъ шах, персицкой царь. Владеетъ онъ всею великою Персидою и богатою Индеею; имеетъ у себя рати многия, яко нашъ государь турецкой царь. И тотъ шах, персидской царь, впрям не стоит николи на поле противу силного царя турскаго. И не сидятъ люди ево персидские противу насъ, турок[825], многими тысящи в городех своих, ведая оне наше свирепство и бестрашие».

Ответъ нашъ казачей из Азова-города толмачем и голове яныческому: «Видимъ всех васъ и до сех местъ про васъ ведаем же, силы и пыхи[826] царя турского все знаем мы. И ведаемся мы с вами, турскими, почасту на море и за морем на сухом пути. Знакомы уж намъ ваши силы турецкие. Ждали мы васъ въ гости к себе под Азовъ дни многие. Где полно, вашъ Ибрагим, турской царь, умъ свой девал? Али у нево, царя, не стало за морем серебра и золота, что онъ прислалъ под насъ, казаковъ, для кровавых казачьих зипуновъ[827] наших, четырех пашей своих, а с ними, сказываютъ, что прислал под насъ рати своея турецкия 300 000. То мы и сами видим впрямь и ведаем, что есть столко силы ево под нами, с триста тысящъ люду боевого, окроме мужика черново. Да на насъ же нанялъ онъ, вашъ турецкой царь, ис четырех земель немецких салдатъ шесть тысячь да многихъ мудрых подкопщиковъ, а дал имъ за то казну свою великую. И то вамъ, туркомъ, самим ведомо, што с насъ по се поры нихто наших зипуновъ даром не имывал. Хотя онъ насъ, турецкой царь, и взятьемъ возьметъ в Азове-городе такими своими великими турецкими силами, людми наемными, умом немецким, промыслом, а не своим царевым дородством и разумом, неболшая то честь будетъ царя турского имяни, что возметъ насъ, казаковъ, в Азове-городе. Не изведетъ онъ тем казачья прозвища, не запустиетъ Донъ головами нашими. На взыскание наше[828] молотцы з Дону все будутъ. Пашам вашимъ от них за море итти! Естли толко насъ избавитъ Богъ от руки ево силныя такия, отсидимся толко от васъ в осаде в Азове-городе от великих таких сил его, от трехсотъ тысящей, людми своими такими малыми (всево насъ казаковъ во Азове сидит отборных оружных 7590), — соромота ему будетъ, царю вашему, вечная от ево братии и от всех царей. Назвал онъ самъ себя, будто онъ выше земныхъ царей. А мы люди Божии, надежда у насъ вся на Бога, и на Мать Божию Богородицу, и на их угодниковъ, и на свою братью-товарыщей, которые у насъ по Дону в городках живутъ.

А холопи мы природные государя царя христианскаго[829] царства Московского. Прозвище наше вечное — казачество великое донское безстрашное. Станем с ним, царемъ, турским, битца, что с худым свиным наемником. Мы себе, казачество волное, укупаемъ смерть в живота места. Где бываютъ рати ваши великия, тут ложатся трупы многия. Ведомы мы людии — не шаха персидского. Ихъ то вы что жонокъ засыпаете в городех их горами высокими. Хотя насъ, казаковъ, сидитъ сем тысящей пятьсот девяносто человекъ, а за помощию Божиею не боимся великих ваших царя турского трехсотъ тысящей и немецких промысловъ. Гордому ему бусурману, царю турскому, и пашам вашим Богъ противитца за ево такие слова высокие. Равенъ он, собака смрадная, вашъ турской царь, Богу небесному пишется. Не положил онъ, бусурманъ поганой и скаредной, Бога себе помощника. Обнадежился онъ на свое великое тленное богатство. Вознесъ сотона, отец ево, гордостию до неба, а пуститъ ево за то Богъ с высоты в бездну вовеки. От нашей ему казачьей руки малыя соромота будетъ вечная, царю. Где ево рати великия топеря в полях у насъ ревут и славятца[830], завтра тутъ лягутъ люди ево от насъ под градомъ и трупы многия. Покажетъ насъ Богъ за наше смирение христианское перед вами, собаками, яко лвов яростных. Давно у насъ, в полях наших летаючи, а васъ ожидаючи, хлекчут орлы сизые и граютъ вороны черные, подле Дону у нас всегда брешутъ лисицы бурые, а все они ожидаючи вашего трупу бусурманского. Накормили вы их головами вашими, какъ у турского царя Азовъ взяли, а топере им опять хочется плоти вашея, накормим ужъ их вами досыти.

Азовъ мы взяли у нево, царя турскаго, не татиным[831] веть промыслом — впрямъ взятьем, дородством своим и разумом для опыту, каковы ево люди турецкие в городех от насъ сидеть. А сели мы в немъ людми малыми ж, розделясь нарокомъ[832] надвое, для опыту, посмотрим турецких силъ ваших и умов и промыслов. А все то мы применяемся къ Ерусалиму и Царюграду. Лучитца нам так взять у васъ Царьград. То царство было христианское.[833]

Да вы ж насъ, бусурманы, пужаете, что с Руси не будетъ к нам запасов и выручки, будто к вам, бусурманом, из государьства Московскога про насъ то писано. И мы про то сами ж и без васъ, собакъ, ведаемъ: какие мы в государстве Московском на Руси люди дорогие и к чему мы там надобны! Чередъ мы свой с вами ведаемъ. Государство великое и пространное Московское многолюдное, сияетъ оно посреди всех государствъ и ордъ бусурманских и еллинских и персидских, яко солнце. Не почитаютъ насъ там на Руси и за пса смердящаго. Отбегохом[834] мы ис того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояръ и дворянъ государевых, да зде вселилися в пустыни непроходные. Живем, взирая на Бога. Кому там потужить об нас, ради там все концу нашему! А запасы к нам хлебные не бываютъ с Руси николи. Кормитъ насъ, молотцов, Небесный Царь на поле своею милостию, зверьми дивиими[835] да морскою рыбою. Питаемся, яко птицы небесные: ни сеемъ, ни оремъ[836], ни збираемъ в житницы. Такъ питаемся подле моря синяго. А сребро и золото за моремъ у васъ емлемъ. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим.[837]

А се мы у васъ взяли Азовъ-город своею казачьею волею, а не государьским повелением, для зипунов своихъ казачьих да для лютых пых ваших[838]. И за то на нас государь нашъ, холопей своих далних, добре кручиноватъ. Боимся от него, государя царя, за то казни к себе смертныя, за взятье азовское. И государь нашъ, великой, пресветлой и праведной царь, великий князь Михайло Феодоровичь, всеа Русии самодержецъ, многих государьствъ и ордъ государь и обладатель. Много у него, государя царя, на великом холопстве таких бусурманских царей служатъ ему, государю царю, какъ вашъ Ибрагимъ турской царь, коли онъ, государь нашъ, великой пресветлой царь, чинитъ по преданию святых отецъ, не желаетъ разлития крове вашея бусурманския. Полон государь и богатъ от Бога жъ данными своими и царскими оброками и без вашего смраднаго бусурманского и собачья богатства. А естли на то было тако ево государьское повеление, восхотел бы толко онъ, великой государь, кровей вашихъ бусурманских разлития и городам вашимъ бусурманским разорения за ваше бусурманское к нему, государю, неисправление[839], хотя бы онъ, государь нашъ, на васъ на всехъ бусурмановъ велелъ быть войною своею украиною, которая сидит у него, государя, от Поля, от орды нагайские[840], — ино б и тутъ собралося людей ево государевыхъ рускихъ с одной ево украины болши легеона тысящи! Да такие ево государевы люди руские украинцы, что оне подобны на вас и алчны вам, яко лвы яростные, хотятъ поясть живу вашу плоть бусурманскую. Да держитъ их и не повелитъ им на то ево десница царская, и в городех во всех под страхом смертным за царевымъ повелениемъ держатъ их воеводы государевы. Не скрылся бы ваш Ибрагим, царь турской, от руки ево государевой и от жестокосердия людей ево государевых и во утробе матери своей — и оттуду бы ево, распоров, собаку, выняли да пред лицемъ царевым поставили. Не защитило бы ево, царя турского, от руки ево государевой и от ево десницы высокие и море бы Синее, не удержало людей его государевых! Было бы за ним, государемъ, однемъ летом Ерусалимъ и Царьгород попрежнему, а в городех бы турецких во всехъ вашихъ не устоялъ и камень на камени от промыслу руского. Вы ж нас зовете словом царя турского, чтобы нам служить ему, царю турскому, а сулите намъ от него честь великую и богатство многое. И мы люди Божии, холопи государя царя московского, а се нарицаемся по крещению християня православные. Какъ можемъ служить царю неверному! Оставя пресветлой светъ здешной и будущей, во тму итти не хочетца! Будетъ мы ему, царю турскому, в слуги толко надобны, и мы, отсидевся и одны от васъ и от силъ ваших, побываем у него, царя, за моремъ, под ево Царемъ-градом, посмотрим ево Царя-града строения, кровей своих; там с ним, царем турским, переговорим речь всякую, лишъ бы ему наша казачья речь полюбилась! Станем ему служить пищалями казачьими да своими саблями вострыми! А топерво нам говорить не с кем, с пашами вашими. Какъ предки ваши, бусурманы, учинили над Царем-градом — взяли ево взятьем, убили в нем государя-царя храброго Костянтина благовернаго[841], побили христианъ в немъ многие тысящи-тмы, обагрили кровию нашею христианскою все пороги церковныя, до конца искоренили всю веру христианскую, — такъ бы намъ над вами учинить нынече с обрасца вашего! Взять бы его, Царь-град, взятьем из рукъ ваших. Убить бы против того в нем вашего Ибрагима, царя турского, и со всеми вашими бусурманы, пролить бы такъ ваша кровь бусурманская нечистая. Тогда бы то у насъ с вами миръ былъ в том месте. А тепере нам и говорить с вами болше того нечего, что мы твердо ведаемъ.

А что вы от насъ слышите, то скажите речь нашу пашамъ своим. Нелзя нам мирится или верится, бусурману с христианином какое преобращение! Христианинъ побожится душею христианскою, да на той онъ правде векъ стоитъ. А вашъ братъ, бусурманъ, побожится верою бусурманскою, а вера ваша бусурманская и житье ваше татарское равно з бешеною сабакою. Ино чему вашему брату-собаке верити! Ради мы васъ завтра подчивать, чемъ у насъ молотцовъ в Азове Богъ послалъ. Поезжайте от насъ к своим глупым пашам, не мешкая. А опять к нам с такою глупою речью не ездите. Оманывать вам насъ, ино даромъ лише дни терять! А кто к нам от вас с такою речью глупою опять впредь буде, тому у насъ под стеною убиту быть! Промышляйте вы тем, для чего вы от царя турского к нам присланы. Мы у вас Азов взяли головами своими молодецкими, людми немногими. А вы ево у насъ ис казачьих рук доступаете[842] уже головами турецкими, многими своими тысещи. Кому-то из нас поможет Бог? Потерять вам под Азовым турецких головъ своих многие тысящи, а не видать ево вам из рукъ наших казачьих и до веку. Нешто ево, отнявъ у насъ, холопей своих, государь нашъ царь и великий князь Михайло Феодоровичь, всеа России самодержецъ, да васъ им, собакъ, пожалуетъ по-прежнему, то уже вашъ будетъ. На то ево воля государева!»

Какъ от Азова-города голова и толмачи приехали в силы своя турецкия к пашамъ своимъ, и начаша в рати у них трубить в трубы великия собранные. После той их трубли почали у них бить в грамады[843] их великия и набаты и в роги и в цебылги[844] почали играть добре жалостно.

А все разбирались оне в полках своих и строилися ночь всю до свету. Какъ на дворе в часу уже дни, почали выступать из становъ своих силы турецкия. Знамена их зацвели на поле и прапоры, какъ есть по полю цветы многия. От труб великих и набатовъ их пошол неизреченной звукъ дивенъ и страшенъ.

Приход их к нам под город. Пришли к приступу немецкие два полковника с салдатами. За ними пришелъ строй их весь пехотной яныческой — сто пятьдесят тысячь, потом и орда их вся пехотою ко граду и к приступу, крикнули стол смело и жестоко.

Приход их первой. Приклонили к нам они все знамена свои ко граду. Покрыли нашъ Азов-город знаменами весь. Почали башни и стены топорами сечь. А на стены многия по лесницам в те поры взошли. Уже у нас стала стрелба из града осаднаго, до тех местъ молчали им. Во огни уже и в дыму не мочно у нас видети другъ друга. На обе стороны лише огнь да громъ от стрелбы стоял, огнь да дым топился до небеси. Какъ то есть стояла страшная гроза небесная, коли бываетъ с небеси гром страшный с молниемъ. Которые у насъ подкопы отведены были за город для их приступного времене, и те наши подкопы тайные все от множества их неизреченныхъ силъ не устояли, все обвалились, не удержала силы их земля. На тех-то пропастяхъ побито турецкия силы от насъ многия тысящи. Приведенъ[845] у насъ был весь наряд на то место подкопное и набитъ былъ онъ у насъ весь дробом сеченым. Убито у них под стеною города на приступе том в тот первой день турковъ шесть головъ однехъ яныческих да два немецкия полковника со всеми своими салдатами съ шестью тысящи. В тот же день, вышедъ, мы вынесли болшое знаме на выласке, царя турскаго[846], с коим паши ево перво приступали к нам турские тотъ первой день всеми людьми своими до самой уже ночи и зорю всю вечернюю. Убито у них в тот первой день от насъ под городом, окроме шти[847] головъ их яныческих и дву полковников, одных янычаней дватцать полтретьи тысящи[848], окроме раненыхъ.

На другой день в зорю светлую опять к нам турские под город прислали толмачей своих, чтоб нам дати им отобрати от града побитой их трупъ, который у нас побитъ под Азовом, под стеною города. А давали нам за всякую убитую яныческу голову по золотому червонному, а за полковниковы головы давали по сту талеров. И войском за то не постояли им[849], не взяли у них за битые головы серебра и золота: «Не продаем мы никогда трупу мертваго, но дорога нам слава вечная. То вам от нас из Азова-города, собакам, игрушка первая. Лише мы молотцы ружье свое почистили. Всем то вам, бусурманам, от насъ будет! Иным нам васъ нечемъ подчивать, дело у насъ осадное!»

В тот другой день бою у нас с ними не было. Отбирали они свой побитой трупъ до самой до ночи. Выкопали ему, трупу своему, глубокой ровъ от города три версты и засыпали ево тут горою высокою и поставили над ними многие признаки[850] бусурманские, и подписаны на них языки розными.

После того в третей день опять оне к нам, турки, пришли под город со всеми своими силами, толко стали уже вдали от насъ, а приступу к нам уже не было. Зачали ж их люди пешие в тот день вести к нам гору высокую, замляной великой вал, выше многим Азова-города. Тою горою высокою хотели нас покрыть в Азове-городе своими великими турецкими силами. Привели ее в три дни к нам; и мы, видя ту гору высокую, горе свое вечное, что от нее наша смерть будетъ, попрося у Бога милости и у Пречистые Богородицы помощи и у Предотечина образа[851], и призывая на помощь чюдотворцы московские, и учиня межъ себя мы надгробное последнее прощение другъ з другом и со всеми христианы православными, малою своею дружиною седмью тысящи пошли мы из града на прямой бой противу их трехсот тысящъ. «Господь Сотворитель, Небесный Царь, не выдай нечестивым создания рукъ своих! Видим оних сил пред лицем смерть свою лютую. Хотят насъ живых покрыть горою высокою, видя пустоту[852] нашу и безсилие, что нас в пустынях покинули все христиане православные, убоялися их лица страшнаго и великия ихъ силы турецкия. А мы, бедныя, не отчаяли от себя твоея владычни милости, ведая твоя щедроты великия. За твоею Божиею помощию, за веру христианскую помираючи, бьемся противу болших людей трехсот тысячь и за церкви Божия, за все государьство Московское и за имя царское!»

Положа на себя все образы смертныя[853], выходили к ним на бой, единодушно все мы крикнули, вышед к ним: «С нами Богъ! Разумейте, языцы неверные, и покоритеся, яко с нами Богъ!»[854]

Услышали неверные изо устъ наших то слово, что с нами Богъ, не устоял впрям ни одинъ противъ лица нашего, побежали все и от горы своей высокия. Побили мы их в тот часъ множество, многия тысящи. Взяли мы у них в те поры на выходу, на том бою у той горы, шеснатцать знаменъ одних яныческих да дватцать восмъ бочекъ пороху. Тем то их мы порохом, подкопався под ту их гору высокую, да тем порохом разбросали всю ее. Их же побило ею многия тысящи, и к нам их янычаня тем нашим подкопом живых их в город кинуло тысячу пятсот человекъ!

Да уж мудрость земная их с тех местъ миновалася. Повели уже они другую гору позади ее, болши тово. В длину ее повели лучных, стрелбища в три, а в вышину многим выше Азова-города, а широта ей — какъ бросить на нее дважды каменем. На той-то уже горе оне поставили весь нарядъ свой пушечной и пехоту привели всю свою турецкую, сто пятьдесят тысячь, и орду нагайскую всю с лошадей збили. И почели с той горы из наряду бить оне по Азову-городу день и ношъ беспрестанно. От пушекъ, их страшный громъ стал, огнь и дымъ топился от них до неба. Шеснадцать дней и шеснатцать нощей не премолкъ наряд их ни на единой час пушечной. В те дни и нощи от стрелбы их пушечной все наши азовские крепости распалися — стены, и башни все, и церковъ Предотечева, и полаты збили все до единые у нас по подошву самую.

А и наряд нашъ пушечной переломали весь. Одна лише у насъ во всем Азове-городе церковъ Николина в полы[855] осталась, потому и осталася, што она стояла внизу добре, к морю под гору. А мы от них сидели по ямам. Всем выглянуть нам изъ ямъ не дали. И мы в те поры зделали себе покои великия в земле под ними, под их валом, дворы себе потайные великие. И с тех мы потайных дворовъ своих под них повели 28 подкоповъ, под их таборы. И темъ мы подкопами учинили себе помощъ, избаву великую. Выходили ношною порою на ихъ пехоты янычана, и побили мы множество. Теми своими выласками нощными на их пехоту турецкую положили мы на них великой страх и уронъ болшой учинили мы в людех их. И после того паши турецкия, глядя на наши те подкопные мудрые осадные промыслы, повели уже к нам напротиву из своево табору семь подкоповъ своих. И хотели оне к нам теми подкопами проити въ ямы наши, да насъ подавятъ своими людми велиими. И мы милостию Божиею устерегли все те подкопы их, порохом всехъ их взорвало, и их же мы в них подвалили многие тысящи. И с тех то местъ подкопная и мудрость вся миновалась. Постыли уж им те подкопные промыслы.

А было всех от турокъ приступов к намъ под город Азовъ 24 приступа всеми людьми. Окроме болшова приступа первого, такова жестока и смела приступу не бывало к нам. Ножами мы с ними резались в тотъ приступъ. Почали к нам ужъ оне метать въ ямы наши ядра огненные чиненые и всякие немецкие приступные мудрости. Темъ нам они чинили пуще приступовъ тесноты[856] великие. Побивали многих насъ и опаливали. А после тех ядръ уж огненных, вымысля над нами умом своим, отставя же они все свои мудрости, почали оне насъ осиливать и доступать прямым боемъ своими силами.

Почали они к нам приступу посылать на всякъ день людей своихъ, яныченя. По десяти тысящей приступаетъ к нам целой день до нощи, и нощъ придетъ, на перемену им придетъ другая десять тысящъ. И те уж к намъ приступаютъ нощъ всю до свету. Ни часу единого не дадутъ покою нам. А оне бъются с переменою день и ношъ, чтобы тою истомою осилеть насъ. И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ранъ своих, и от всякихъ лютых нуждъ, и от духу смрадного труплова отяхчели мы все и изнемогли болезньми лютыми осадными. А все в мале дружине своей уж остались, переменитца некем, ни на единый час отдохнуть нам не дадутъ. В те поры отчаяли уже мы весь животъ свой и в Азове-городе и о выручке своей безнадежны стали от человекъ, толко себе и чая помощи от вышняго Бога. Прибежим, бедные, к своему лишъ помощнику — Предотечеву образу. Пред ним, светом, росплачемся слезами горкими: «Государь-светъ помощникъ нашъ, Предотеча Иванъ, по твоему, светову, явлению разорили мы гнездо змиево, взяли Азовъ-город. Побили мы в нем всех христианских мучителей, идолослужителей. Твой, световъ, и Николинъ дом[857] очистили, и украсили мы ваши чудотворные образы от своих грешных и недостойных рукъ. Бес пения[858] у насъ по се поры перед вашими образы не бывало. А мы васъ, световъ, прогневали чем, что опять идете в руки бусурманские? На вас мы, световъ, надеяся, в осаде в нем сели, оставя всех своих товарыщевъ. А топере от турок видим впрям смерть свою. Поморили насъ безсониемъ; дни и нощи безпрестани с ними мучимся. Уже наши ноги под нами подогнулися, и руки наши от обороны уж не служатъ нам, замертвели. Уж от истомы очи наши не глядятъ, ужъ от беспрестанной стрелбы глаза наши выжгли, в них стреляючи порохом. Языкъ ушъ нашъ во устнах наших не воротитца на бусурманъ закрычать. Таково наше безсилие: не можемъ в руках своих никакова оружия держать! Почитаем мы ужъ себя за мертвой труп. 3 два дни, чаю, уже не будет в осаде сидения нашего. Топере мы, бедные, роставаемся с вашими иконы чудотворными и со всеми христианы православными: не бывать уж намъ на святой Руси! А смерть наша грешничья в пустынях за ваши иконы чудотворныя, и за веру христианскую, и за имя царское, и за все царство Московское». Почали прощатися: «Прости насъ, холопей своих грешных, государь нашъ православной царь Михайло Федоровичь всеа Русии! Вели наши помянуть души грешныя! Простите, государи вы патриархи вселенские! Простите, государи все митрополиты, и архиепископы, и епископы! И простите, все архимандриты и игумены! Простите, государи, все протопопы, и священницы, и дьяконы! Простите, государи, все христианя православные! И поминайте души наши грешные с родительми! Не позорны ничемъ государьству Московскому! Мысля мы, бедныя, умом своим, чтобы умереть не въ ямах нам и по смерти бы учинить слава добрая».

Поднявъ на руки иконы чюдотворныя — Предотечеву и Николину — да пошли с ними противъ бусурманъ на выласку. Их милостию явною побили мы их на выласке, вдруг вышед, шесть тысящей. И, видя то, люди турецкия, што стоит над нами милость Божия, што ничем осилеть недоумеютъ нас, с тех-то местъ не почали ужъ присылать к приступу к нам людей своих. От тех смертных ранъ и от истомы их отдохнули в те поры.

После тово бою, три дни оне погодя, опять их толмачи почали к намъ кричать, чтобы им говорити с нами. У насъ с ними ужъ речи не было, потому и языкъ нашъ от истомы нашей во устах наших не воротится! И оне к нам на стрелах почали ерлыки метать. А в нихъ оне пишутъ к нам, просятъ у насъ пустова места азовского. А даютъ за него нам выкупу на всякого молотца по триста тарелей[859] сребра чистаго да по двести тарелей золота красного. «А в том вам паши наши и полковники сердитуютъ[860] душею турскою, веть што ныне на отходе ничем не тронутъ васъ. Подите с серебром и з золотом в городки свое и к своим товарыщемъ, а нам лише отдайте пустое место азовское».

А мы к ним напротиву пишем: «Не дорого нам ваше собачье серебро и золото, у насъ в Азове и на Дону своево много. То намъ, молодцамъ, дорого надобно, чтобы наша была слава вечная по всему свету, что не страшны нам ваши паши и силы турецкия. Сперва мы сказали вам: дадим мы вам про себя знать и ведать паметно на веки вековъ. Во все край бусурманские штобы вам было казать, пришед от насъ, за морем царю своему турскому глупому, каково приступать х казаку рускому. А сколко вы у насъ в Азове-городе разбили кирпичу и камени, столко ужъ взяли мы у васъ турецких головъ ваших за порчу азовскую. В головах ваших да костях ваших складемъ Азовъ-город лутче прежнева! Протечетъ наша слава молодецкая во веки по всему свету, что складем городы в головах ваших. Нашол вашъ турецкой царь себе позоръ и укоризну до веку. Станемъ с нево имать по всякой год уж вшестеро». После тово уж нам от них полехчело, приступу уж не бывало к нам. Сметилися в своих силах, што их под Азовым побито многие тысящи.

А в сиденье свое осадное имели мы, грешные, постъ в те поры и моление великое и чистоту телесную и душевную. Многие от насъ люди, искусные в осаде, то видели во сне, и вне сна, ово[861] жену прекрасну и светолепну, на воздусе стояще посреди града Азова, ини — мужа древна власы[862], в светлых ризах, взирающи на полки бусурманския. Ино та насъ Мать Божия Богородица не предала в руце бусурманския, и на них нам помощъ явно дающе, вслух нам многим глаголюще умилным гласомъ: «Мужайтеся, казаки, а не ужасайтеся! Сей бо град Азовъ от беззаконных агарянъ[863] зловерием их обруганъ[864], и суровством их нечестивым престолъ Предотечинъ и Николинъ оскверненъ. Не токмо землю в Азове или престолы оскверниша, но и воздух над ним отемниша, торжище тут и мучителство христианское учиниша, разлучаша мужей от законных женъ, сыны и дщери разлучаху от отцовъ и от матерей[865]. И от многово того плача и рыдания земля вся христианская от них стонаху. А о чистых девах и о непорочных вдовах и о сущих младенцъ безгрешных и уста моя не могутъ изрещи, на их обругания смотря. И услыша Богъ моления ихъ и плачь. Виде создание рукъ своих, православных христианъ, зле погибающе, дал вам на бусурман отомщение, предал вам град сей и их в руце ваши. Не рекутъ нечестивый: „Где есть Богъ вашъ христиански?" И вы, братие, не пецытеся[866], отжените[867] весь страх от себя, не поястъ вас никой бусурманской мечь. Положите упование на Бога, приимите венецъ нетленной от Христа, а души ваши приметъ Богъ, имате царствовати со Христом во веки».

Атаманы многие ж видели: от образа Иванна Предотечи течаху от очей ево слезы многия по вся приступы. А первой день, приступное во время, видехъ ломпаду полну слезъ от ево образа. А на выласках от насъ из города все видеша бусурманы — турки, крымцы и нагаи — мужа храбра и млада в одеже ратной, с одним мечемъ голым на бою ходяще, множество бусурманъ побиваше. А наши не видели. Лишо мы противу убитому[868] знаемъ, што дело Божие, а не рукъ наших: пластаны люди турецкие, а сечены наполы[869]. Послана на нихъ победа с небеси! И оне о том насъ, бусурманы, многажды спрашивали: «Хто от васъ выходитъ из града на бой с мечемъ?» И мы им сказываемъ: «То выходят воеводы наши».

А всего нашего сидения в Азове от турокъ в осаде было июня зъ 24 числа 149 году до сентября по 26 день 150 году. И всего в осаде сидели мы 93 дни и 93 нощи. А сентября въ 26 день в нощи от Азова-города турецкие паши с турки и крымской царь со всеми силами за четыре часа до свету, возмятясь окаянные и вострепетась, побежали, никем нами гоними. С вечным позором пошли паши турецкие к себе за море, а крымской царь пошол в орду к себе, черкасы пошли в Кабарду свою, нагаи пошли в улусы все. И мы, какъ послышали отходъ ихъ ис табаровъ, ходило насъ, казаков, в те поры на таборы их тысяча человекъ. А взяли мы у них в таборех в тое пору языковъ, турокъ и татаръ живых, четыреста человекъ, а болних и раненых застали мы з две тысящи.

И нам тея языки в роспросех и с пыток говорили все единодушно, отчево в нощи побежали от града паши их и крымской царь со всеми своими силами: «В нощи в той с вечера было нам страшное видение. На небеси, над нашими полки бусурманскими, шла великая и страшная туча от Руси, от вашего царства Московского. И стала она противъ самаго табору нашего. А перед нею, тучею, идут по воздуху два страшные юноши, а в руках своих держатъ мечи обнаженые, а грозятся на наши полки бусурманские. В те поры мы их всех узнали. И тою нощию страшные воеводы азовские во одежде ратной выходили на бой в приступы наши из Азова-города. Пластали нас и в збруяхъ[870] наших надвое. От тово-то страшново видения бег пашей турецких и царя крымского с таборов».

А нам, казакам, в ту же нощь, с вечера в виде се всемъ виделось: по валу бусурманскому, где их наряд стоялъ, ходили тутъ два мужа леты древны. На одном — одежда иерейская, а на другом — власяница мохнатая. А указываютъ нам на полки бусурманские, а говорятъ нам: «Побежали, казаки, паши турецкие и крымской царь ис таборъ. И пришла на них победа Христа, Сына Божия, с небесъ и от силы Божия».

Да нам же сказывали языки те про изронъ людей своих, что их побито от рукъ наших под Азовом-городом. Письмяново люду побито однех у них мурзъ и татаръ, яныченъ их, девяносто шесть тысящъ, окроме мужика черного и охотника техъ янычанъ. А насъ всех казаковъ в осаде село в Азове толко 7367-м человекъ. А которые осталися мы, холопи государевы, и от осады той, то все переранены, нетъ у насъ человека целова ни единого, кой бы не пролил крови своея, в Азове сидечи, за имя Божие и за веру христианскую. А топере мы войском всем у государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всеа Руси просим милости, сиделцы азовские и которые по Дону и в городках своих живутъ, холопей своих чтобы пожаловал и чтобы велел у насъ принять с рукъ наших ту свою государеву вотчину — Азов-город, для светого Предотечина и Николина образовъ, и што им, светом, годно тут. Сем Азовым-городом заступит онъ, государь, от войны всю свою украину, не будетъ войны от татаръ и во веки, какъ сядут в Азове-городе.

А мы холопи ево, которые осталися у осаду азовския силы, все уже мы старцы увечные, с промыслу и з бою ужъ не будетъ насъ. А се обещание всех нас Предотечева образа: в монастыре ево постричися, принять образъ мнишески. За него, государя, станем Бога молить до веку и за ево государьское благородие. Ево-то государьскою обороною оборонил нас Богъ, верою, от таких великих турецких сил, а не нашим то молодецким мужеством и промыслом. А буде государь насъ, холопей своих далних, не пожалуетъ, не велитъ у насъ принять с рукъ наших Азова-города, заплакавъ, нам ево покинути! Подимем мы, грешные, икону Предотечеву да и пойдем с ним, светом, где нам онъ велитъ. Атамана своего пострижем у ево образа, тот у насъ над нами будетъ игуменомъ. А ясаула пострижем, тот у нас над нами будет строителемъ[871]. А мы, бедные, хотя дряхлые все, а не отступим от ево Предотечева образа, помремъ все тут до единова. Будетъ во веки славна лавра Предотечева.

И после тех же атамановъ и казаков, что им надобно в Азовъ для осадного сидения 10 000 людей, 50 000 всякого запасу, 20 000 пуд зелия, 10 000 мушкетов, а денегъ на то на все надобно 221 000 рублевъ.

Нынешняго 150 году по прошению и по присылки турского Ибрагима салтана царя, он, государь царь и великий князь Михайло Феодоровичь, пожаловал турского Ибрагима салтана царя, велел донским атаманом и казаком Азовъ-градъ покинуть.

КОММЕНТАРИЙ

«Повесть об Азовском осадном сидении» — поэтическое описание действительных событий: четырехмесячной осады Азова турками в 1641 г. Мощная Азовская крепость — важный опорный пункт турецких владений в Причерноморье — была захвачена в 1637 г. без ведома и согласия русского правительства донскими казаками. В 1641 г. турецкий султан Ибрагим I послал под Азов огромную армию, насчитывающую около 250 000 человек. В Азове же находилось (по документальным данным) лишь около пяти с половиной тысяч казаков. Казаки отвергли предложение турок сдать крепость и героически обороняли ее в течение четырех месяцев, отбив 24 приступа. Турки были вынуждены снять осаду. Однако Земский собор, собравшийся в январе 1642 г., опасаясь войны с Турцией, отказался принять Азов в русское подданство, и летом 1642 г. остатки казачьего войска покинули город. Азов был присоединен к России лишь в 1696 г. в результате похода Петра I.

Существует три разновидности повестей об Азове. Здесь публикуется одна из них — так называемая «поэтическая» «Повесть об азовском осадном сидении». Ее автором был участник казачьего посольства в Москву, войсковой подьячий (начальник войсковой канцелярии) Федор Иванов Порошин, в прошлом — беглый холоп князя Н. И. Одоевского. По мнению исследователя повести А. Н. Робинсона, она была написана в конце декабря 1641 г.—начале января 1642 г., накануне созыва Земского собора, и являлась своеобразным литературным призывом поддержать героическую борьбу казаков. В своем произведении Порошин широко использовал образцы древнерусской воинской повести и казачьего фольклора.

Текст повести публикуется по списку: БАН, 32.11.7, XVII в. Исправления внесены по списку: РГБ, собр. Ундольского, № 794, опубликованному в кн.: Воинские повести Древней Руси. М.; Л., 1949, и спискам: РНБ: НСРК, 1936, № 164; Q. XVII, 143 и Q. XVII. 209. Исправления отмечены курсивом.