Библиотека литературы Древней Руси. Том 15 (XVII век)

Во граде Париже быша от инехъ странъ купцы приезжие и обещание учинили себе у некоего человека во единомъ дому пребывати. И кииждо[315] купецъ во своемъ упражнении тамо пребываше. Прилучи же ся единою[316] седети имъ на обеде и между собою начаша о житии своемъ, и о домехъ, и о пожитияхъ[317] глаголати. И между некиими глаголы предложили некий глаголъ, яко та есть вещь дивна и поистине сумнителная, яко купеческия жены имутъ быти добродетелны къ мужемъ своимъ: «В разлучении дают обещание благо и постоятелно, еже домъ коегождо насъ[318] добре пасти и самой ей себе во всемъ непорочно блюсти, понеже наша братия, купеческия люди, и всехъ странъ и градов, часто домов своихъ лишаются, и от женъ своихъ разлучаются и, многое время чюждеземствующе, в домы своя не возвращаются. Жены же ихъ купеческия мъножае в домехъ своихъ без мужей своих пребываютъ, нежели с мужьями жителствуютъ».

И между теми купецкими людми бысть некоторый купецъ именем Амбросий, от града Пляцентии, нравом же человекъ непостоянный и блудолюбивый. Их купецким речемъ свою речь изрече: «Азъ поистине про свою жену с похвалою рещи не могу и не ручаюся за ню, но дахъ ей волю по своей воли жити, и како может, сама себе да хранит. Всегда приказываю ей аз, дабы жила во всяком благочестии, и по се время жена моя честь хранила и мене при своей братии никогда в стыд житиемъ своимъ не вводила, и мне во всемъ угодила». И иныя смехотворныя и блудолюбныя речи про свою жену изглагола, яко всемъ слышащим сотвори смеятися.

Тамо же бысть некий купецъ именемъ Викентий, от града Еневы, человекъ постоянный и добронравный, и благоразумный, ничего пустошнаго не глагола, ниже смеяся, и ни смехотворному глаголанию внимая. И некий от купецъ вопроси его, глаголя: «Викентий, ты что седиши печаленъ зело? Чесо ради к симъ глаголомъ ничего не глаголеши?» Викентий же отвеща к нимъ, глаголя:

«Господие мои и братия возлюбленная, кая ваша смехотворная словеса слышю и недоумеваюся, и къ сердцу ихъ не прилагаю. Еже, воспоминая жены своя, смехотворно глаголати, или, ведая их безпорочное житие, за нихъ не поручитися, то бо есть сожителницы своей самое презрение и немилосердие. От коегождо насъ разве кто каков порокъ весть[319] за женою своею и во мнении злом пребывает, и за ню ручатися не хощет. И по семъ видимому не вемъ, коею радостию таковых, господие мои, уподобляете, яко разве кто таковый порокъ ведаетъ за женою своею, что она мужю своему неверна в домовном житии. И тии мужие во злом мнении отъезжаютъ в путь свой, всегда воспоминаетъ злым жену свою, и чада, и рабы, и рабыни. Таковый бо всегда долженъ быти имать в печали и не в смехотворении, и отнюдь бы того зла не воспоминати, и всеконечно мощно в забвении такову жену в дому своемъ предати. И се убо воистинну вемъ, яко может быти тому человеку добрейшему и радостному, егда ведает в дому своемъ оставлену благонравную жену свою, с нею же купно приобретают благопрепитания себе и чадомъ своимъ, и рабомъ, и рабыням. И который мужь и жена другъ о друге любезно прилежатъ[320], тамо всякое согласие бываетъ и приобретение. А идеже несть любви и сожития, тамо всегда раздоры и нестроения, и другъ от друга разлучившеся, всегда глаголютъ злая — мужь про жену, а жена про мужа все злое вещаетъ, и всегда в радости не зъезжаются. Тогда токмо и радуются, егда другъ от друга разлучаются». И паки рече Викентий: «Аз же, господие мои и братия, смело изрещи могу и похвалитися добродетелною моею женою, яко вселюбезно и нелицемерно со мною живетъ и добре домъ мой без мене управляет, и честь свою безпорочно хранит, понеже даровалъ ми ю есть Господь Богъ добронравну и добродетелну ко странным и убогимъ, и благоприятну къ чадомъ, к рабом и рабынямъ милостивну и разсудителну, и во многомъ моемъ имении крепкоблюстителну, и никоея тщеты не творящю. И того ради азъ люблю ея всею душею моею и во многом моем имении веру имею без сумнения к ней. И, вемъ ея благочестие, вседушевно за ню ручаюся, что она мне ни в чемъ не изменитъ и доброго своего нрава не пременит. И аще бы любезнейшая жена моя мене не любила и имение бы мое тощила[321], и которое бы пронырство и лукавство хотя единожды учинила, и аз бы не токмо изрядною ея красотою возжделенъ не быхъ и в толиком своемъ имении ей не поверилъ, но никогда бы моглъ к ней возвратитися, ниже ю видети радостнымъ лицемъ, но всегда странствовалъ и былъ с печали убогъ и безприютенъ, и благополучия бы во своихъ купеческихъ делахъ с великия печали никогда имети моглъ».

И тем похвалным Викентиевым словам супостат диаволъ позавиде. Купецъ Амбросий, иже от града Пляцентии, воста и нача глаголати: «Любимый мой господине Викентий! Что ты намъ про жену свою глагола, не можем в томъ веру яти, ибо вся быти в добродетелных женахъ могло и может быти, дабы жены наша без насъ, мужей своихъ, были во всем добры и с нами бы жадныхъ[322] делъ не имели. Но понеже мы всегда странствуемъ и от любви ихъ на многое время разлучаемся, а в домехъ своих имеемъ всякое преполнение и изобилие, и есть вещь явственна, яко жены, во младости и во всяком изобилии оставлшиися, по своей воли живущия, зело друголюбны и не постоянный суть бывают, и скоро имутъ веру беседамъ сказания. Показуютъ при юношахъ мяхкая глаголания и плясания, и радостны ся творят о похотной вещы. Юноши же, видяще ихъ благоприятных к себе, радостне с ними беседующих, наипаче к таковой любви безстыдно прилепляются. И всякими кознми и злохитростми онехъ подходятъ, и с праваго пути совращаютъ, вселюбезно во блудныхъ похотехъ пребывают и всякими дарами онехъ юношъ дарятъ. Гораздо с трудностию такову нашю жену купеческую мочно обрести, которая бы к такову диаволскому совету не пристала, ко юношы во своей младости не пребывала, и дарами бы ихъ не дарила, и ко прелести бы ихъ къ себе не вдавала. А ты, господине мой Викентий, зело жену свою над инеми нашими женами похваляешъ, но и во всякой добродетели возносишь. Смелъ бы я с тобою о тысящи златыхъ заложитися! Хотя азъ жены твоея не знаю, токмо о семъ гораздо вемъ, что она от мене не отстоится, имать быти должна в моей воли».

Викентия же сия речь уязвила велми, и глагола Викентий Амбросию: «Хощю за то главу мою заложити, что ты не имаши такова дела над женою моею сотворити и по ея добронравию то учинити». И иныя же купцы, слышавше то, посмеяшася, прочии же советующе, дабы како тое речь промежду ими унять. Но Викентий всячески хоте со Амбросиемъ в закладъ за такое досаждение главу свою положити. Амбросий же рекъ: «О главе в закладе положити не хощю, но положимъ заклад со мною о пяти тысящахъ златых. Обаче доволно есть и сего, и ничто же насъ заклад сий вредитъ». Викентий же на томъ закладе подав Амбросию руку, и дали разнять прочимъ другомъ своимъ, которыя хотели то между ими развести, и писаниемъ в томъ залогу утвердишася крепце. Наипаче же Викентий той залогъ крепце закрепи: понеже онъ в Веневе граде многое время уже не бысть и до жены своея не имелъ ничего написати, ниже с посланники чего къ жене своей сказати, дабы жена его о томъ закладе отнюдь не ведала, понеже веды ея во всемъ себе верну и добронравну и велми на ню надеяся, яко не вдастъ себе ко блудной похоти и не повинется[323] воли не своего мужа. И тако разыдошася кииждо о себе.

Амбросий же отплывъ от града Парижа и приеха ко граду Веневы. И начатъ прилежно искати, како бы и коимъ образом моглъ беседовати с Викентиевою женою. И не возможе времяни такова улучити, дабы где ея узрелъ и самъ собою побеседовалъ, понеже из дому своего не исходима есть. И от многихъ честныхъ женъ и целомудренных Амбросий же слышавъ сие, яко во всем благонравна и благочестива есть, понеже и крепкожителна[324]. И начатъ искать инаго к ней пути злокозненнаго и умышлениемъ лукавымъ начатъ под ню подходити.

Слышите, любимицы, сию притчю: идеже диаволъ чего не можетъ сотворити, той научитъ и послет человека, волю диаволю творящаго. Посла же ко Амбросию таковое зло — бабу обавницу[325], та же баба прежде сего зело знаема была в дому Викентиеве. Амбросий же, изыскавъ тое бабу, увещавъ и зело одаривъ, и поведа ей намерение свое: «Аще сие ми сотвориши, еже быти ми в дому Викентиеве и видети жену его, азъ за клятвою великою обещаюся дати тебе болша техъ дарований. Буди ми в сем деле помощница!» И тако Амбросий со оною бабою умыслиша лукавство сотворити: приготоваша скрыню велию, или сундукъ, яже сокровища влагахуся или драгое одеяние, на той же скрыне учиниша утлину, или скважню, дабы мочно извнутрь зрети, и замокъ приделаша извнутри же. Потомъ оная баба пришедъ в домъ Викентиевъ и молила жену его Флорентию: «Молю тя, госпоже моя, не презри прошения моего! Имам некую нужду отъехать от града сего недалече. И аще милость твоя взыщется надо мною, повели ми скрыню мою со имением моимъ в домъ свой привести и соблюсти ю при себе токмо едину нощь, понеже вемъ тя во всемъ благочестиву и боящююся Бога. А окрестныя соседи имамъ близ дому моего не постоянныи и зело радующиися чюждему имению, и насилующе похищаху, и того ради велми опасаюся вещей моихъ, яже в скрыне, тамо без себе оставити». Слышавши же то жена Викентиева, не разуме лукавыя козни, но простодушно повеле ей скрыню свою принести на соблюдение имения ея, понеже первее оная баба в дом Викентиевъ много прихождаше и пакости никоея не деяше.

Баба же, шедши, поведала Амбросию: «Господине, трудно тебе таковы госпожи достовати и никогда до нее дойти невозможно. Дабы тое добронравную жену имети моглъ к твоей воли, едино тебе учинити могу, что в ложи ея чрезъ едину нощь будеши. И тако тя никто же знати не будетъ, и не возможеши никому явитися. Но егда будеши внутрь ложа Викентиева, тогда по твоему разуму твори како можеши». Амбросий же сему рад бысть. И влезши в скрыню, повеле себе замкнути, извнутри же может самъ себе отмкнуть. И тако замкнувши Амбросиа, повеле баба за собою нести четыремъ человеком наемшимся до жены Викентиевы и упросила, дабы велела тое скрыню поставити во своей ложницы пред очима ея. Флорентия же повеле ей тое скрыню во своей клети поставити, идеже сама опочиваше. И тако внесши и поставиша ю прямо ложа ея. Баба же, поклоншися Викентиеве жене, скоро из дому ея пойде, яко бы в путь готовяшеся пойти: «Есть ли дастъ Господь здраво возвратитися, то наутрее паки по тое скрыню прииду».

Амбросий же, послушав то, яко уже в скрыни стоит в клети, и не скрыни утлиною посмотривъ по клети, и не видевъ никого же, ниже слышавъ глаголющих, вси бо, поставиша оную скрыню, ис клети изыдоша и замкнута. Онъ же отомкнувъ скрыню и излезе вонъ, и прииде ко клетным дверемъ, и, усмотрив тамо, укрепився извнутри добре, дабы кто к нему не вшелъ. Онъ же присмотривъ во клети всему прилежно — одеждам и коврамъ, и на одре посланной ложи, и иннымъ всякимъ узорочным[326] вещемъ. И узревъ при возглавии стоящю шкатуну[327], добре изрядную работою содеянну, и вземъ, отомкнувъ, со многоценным сокровищем госпожи Флорентии. И много ту было различных именитых вещей. Онъ же взя оттуду два клейнота[328], что наилучшия и дражайшия, да поясъ и перстень. И вземши, паки замкнувъ. И с теми вещами убрався, клеть отомкнувъ, и самъ, в скрыню свою влезши, заперся. А перстень и поясъ бысть Флорентии, жены Викентиевы.

Дню же мимошедшю[329], приближися вечеръ. Прииде же оная целомудренная жена со своими девицами в клетъ свою и сяде на ложи своемъ, и побеседовавши с ними чрез малое время, и восхоте опочити. И начат раздеватися, и совлекла съ себе со оною одеждою и срачицу. Амбросий же из скрыни увидевъ скважнею тело ея и под левым сосцемъ усмотривъ борадавку с некоторыми власы лисоватыми[330], и то себе в память взем. И, дойде своея злыя хитрости, рад бысть.

На утрии же прииде оная баба обавница, вземши свою скрыню и повеле паки нести ю во свой дом. Егда же принесенней бывши, отсла прочь принесших. Амбросий же вышедъ ис скрыни и одаривъ бабу добре. И взяв оное драгое сокровище съ собою, и доехавъ до града Парижа.

Приехав же, пойде до онаго дому мужа, идеже пребываше Викентий, и до инехъ купцевъ, и взыскивает своего закладу, пяти тысящь златых. И начатъ Викентию при инехъ купцехъ глаголати, яко: «Аз имехъ жену твою в воли моей. Аще ли не имеши словесемъ моим веры яти, что жена твоя въвела мене в клеть свою и до ложницы, и показа ми в клети вся драгия вещи и ковры. И все подобие во клети твоей аз видехъ» — все по ряду[331] ему сказа. «Аще ли и сему виденному мною не имеши веры, покажю ти явственно, яже имам в руку моею аз драгия вещы твоего сокровища, которыя мне жена твоя, отверзши подобную шкатуну, казала и выбрати велела между инеми многоценными вещми на знакъ любве ея ко мне». И вынявъ два клейноты и показавъ Викентию: «Имелъ ли еси в дому твоемъ сия клейноты?» Викентий же видевъ свои клейноты и позна. Потом же показа Амбросий перстень жены его драгоценный и пояс. Тогда добре позна Викентий, яко та сокровища любезныя жены его, зело усумнеся и недоумевашеся, како содеяся, и рекъ Амбросию тако о семъ: «Мя уверилъ еси, Амбросие, и мню, яко некую кознь сотворилъ еси, да тебе сия драгия моя вещи раби мои вдаша за некое дарование к нимъ. А сего поистинне не вемъ, да еже бы видети тебе самому жену мою и сия вещи дати на знакъ любления, понеже никогда таковое безстыдство бысть в ней». Амбросий же рече ему: «Господине Викентий, аще ли мне не имеши веры, то азъ пред всеми людьми явственно и о сокровенной запазушной вещи поведаю ти, аще подлинно хощеши уверитися. Твоя бо жена под левым сосцем своим имат червленую борадавку съ пятию или з шестию власы лисоватыми». Людие же, слышавше то, доволно тому Амбросию веру яша. Викентий же с великою болезнию воздохнувъ и велми прослезися о разлучении жены своея. Той же залог Амбросию, пять тысящь златых, товарами многоценными отдаде и от великаго стыда от града Парижа со слугою своим до другаго града пойде в велицей печали и скорбию обдержим.

И оттуда писа Викентий к жене своей Флорентии: «А какъ мое сие писание къ тебе прийдетъ, и тебе бы немедленно до мене ехати». А слуге своему приказалъ под великим запрещениемъ скоро жену свою в путь выпровадить и на пути в темном лесу ея задавити или заклати: «А азъ ти за сие обещаюся добре одарити». Той же слуга обещася господину своему тако сотворити и повеление его исполнити. И тако отъеха от господина своего къ жене его съ епистолиею[332].

И приеха до града Еневы, до госпожи своея, и епистолию ей поднесе. Она же прочетши епистолию и велми о томъ начат дивитися, и рече: «Когда таково было, еже господинъ мой повеле ми скоро к себе приехати? Прежде бо сего отнюдь таково не бывало!» И начатъ слуги присланнаго со всяцемъ испытаниемъ вопрошати. Онъ же отнюдь ей не поведа, но токмо рек: «Мню, яко того ради ехати тебе до себе повеле, яко еще онамо[333] медлити долго будет». Она же, яко добропослушная и добрая жена, рекла: «Тако буди воля господина моего надо мною! Не могу ослушатися его». И так, уготовившися в путь, поеха со онымъ слугою.

И егда приехаша в лесъ, приступи слуга ко госпожи своей з жалостию и с великимъ плачемъ. Нача ей наедине глаголати, поведая повеление господина своего, яко «на семъ лесу с великимъ запрещениемъ повеле тебе удавити». Она же вопрошая вины: «Чего ради тако мужь мой повеле тебе надо мною сотворити? Понеже не вемъ, в чемъ бы я пред нимъ была неисправна[334]». Слуга же отповеда ей: «Воистинну сего не вемъ, госпоже моя, чесо ради сице прогневася на тя». Госпожа же начат раба того молити со слезами и с великимъ рыданиемъ, и с хлипаниемъ многимъ, дабы к ней явился милостивъ в таковый горкий смертный час и не погубилъ бы ея. Рабъ же той, видевъ госпожю свою горко и зелне плачющюся о скором убиении, зжалился, зря на ню, и совлеклъ с нея ризы ея, и облече ю во свое мужеское платие в ветхое. И глагола ей: «Гряди, госпоже моя милостивая, во здравии твоем, идеже несть тебе твоих сродников и знаемых, дабы тебе ради азъ главы моея не потратилъ. А азъ твое платие донесу господину своему, а твоему сожителю Викентию, для уверения и забытия твоего». Потом же Флорентия остригши власы главы своея, и облечеся въ мужеское платие, и нарече себе Истваном. И поклоншися рабу своему на нозе, плачющися, и во хлипании своемъ не возможе ни единаго слова проглаголати. Рабъ же подъемъ ю от земли, и паки другъ з другом прощение сотвориша. И поеха рабъ той ко господину своему.

Истван же пойде въ путь свой незнаемый и, шедши, нача плакати и глаголати в себе: «О дражайши сожителю мой и прелюбезны хранителю моея младости и тленныя красоты! Что азъ тебе злое сотворила? И чимъ толико прогневала тебе? Кто разруши нашю промеж собою нелицемерную любовь? И кто нас разлучи союза законнаго, когда ты, любезный мой господине Викентий, таковъ немилосердъ ко мне былъ еси? Воистинну злобнаго словесе никогда же ми сотворил еси, за которое неисправление реклъ еси. Всегда яко зеницу ока любезно хранилъ мя еси. Но какое сие твое немилосердие прииде на мя, не вемъ, Богъ весть. И излиялъ еси скоро и незапно на мя гневъ твой. Которую твою заповедь аз, окаянная, преступила? И в чем твоей честности когда преслушала? Но за помощию Божиею, любя тебе, моего Богомъ дарованнаго пастыря и любезнаго сожителя, волю твою во всемъ творила и честь свою хранила, преисполненный домъ твой добре соблюдала и имения твоего безделно никогда не истощила, дети твоя в добре наказании и в любви воспитала, рабы и рабыни гладомъ и наготою не томила, и никакому их злу не учила, и поругателства над ними никогда не чинила, но во всемъ по твоему благочестию яко мати ко приснымъ чадомъ нелицемерную любовь казала. А се днесь азъ, бедная, вместо онехъ болезнь восприемлю злую, яко едина есть от убогихъ и безкровных сирот, скитаюся по пустыни, не имеющи, где главы моея бедныя подклонити». И, воздевъ руце свои на небо, с великимъ плачемъ вопияше: «О Владыко человеколюбче, Господи, Творче небесе и земли! Не постави имъ во грехъ сего, иже мя, злочастную, разлучиша от любезнаго моего сожителя и дети наша осиротеша. Но от всея душы моея тебе, Творцу моему и Содетелю всего мира, отселе чада моя вручаю. Буди ты, Господи, темъ сирымъ отроковицом помощникъ и заступникъ, и хранитель, и милостивъ, понеже бо ты единъ вся веси, яко без мене, горкия и безчастныя матере, иже некому уже ими попещися и в добромъ учении, наказании миловати и призирати, отвсюду бо вскоре осиротеша. О Боже мой, Боже мой, премилостивый Царю! Чесо ради прежде сего незапнаго разлучения не повелелъ еси изъяти из мене мою душю грешную, дабы азъ, грешная и бедная раба твоя, не ведала безпокровнаго сиротства любезным чадомъ моимъ! Не даждь имъ, Господи, премилостивый Владыко, Царю Небесный, дабы когда могли в безпризрении своемъ ко срамному и студному делу прийти! И коснися имъ с высоты славы твоея, симъ сирым отроковицам, десницею твоею, и воздержи ихъ от всех злых творений (...), и всели страхъ твой в сердца их, и научи ихъ ходити право по стезям заповедей твоих, яко благословенъ еси во веки вековъ, аминь». И потомъ, воздевъ руце, ко Приснодеве и Божии Матери сице вопиюще и глаголюще: «О всемилостивая Госпоже Царице и Богородице, Мати Господа вышняго! Внуши и услыши гласъ мой и вопль, и стенание сердца моего, и слезы, проливаемыя ко Господу Богу и тебе, помощнице и наставнице всего мира! Призри на мя, убогую и вскоре внезапу обнищавшую рабу твою! Буди мне наставница тверда и путеводителница крепка. О прелюбезная и премилосердная Мати Царице и Богородице, помилуй мя, вскоре обнищавшую! Благоволи же, Господи Боже мой, едине ведый тайная сердца моего, мужеви моему, рабу твоему Викентию, сие незлобие мое яве возвестити и еще объявити ему о мне в жизни моей. Ими же веси, судбами. Ты, Господи, едина надежда моя, ты единъ упование мое, и в руце твои предаюся. Что ми по твоему Божию смотрению тако терпети, твори, Создателю мой, что ти есть годно. Время мне таково прийде и час терпению приближися. Буди имя Господне благословенно отныне и до века». И тако от плача и рыдания едва преста и Божиим наставлениемъ пойде по пустыни в путь незнаемый.

И вскоре дойде до града Александрии. И пребысть тамо неколико время, скитаяся во граде между началствующими людми и всемъ с радостию служаше. И тако познася от онехъ началствующих самому александрийскому салтану, яко «прекрасный прииде отрокъ и явися в державе твоей, и зело разуменъ, и достоинъ есть быти при твоемъ величествии». Салтанъ же повеле Иствана пред себе привести. Приведену же бывшю[335], абие зря салтанъ на Иствана, вельми удивися красоте лица его и многому разуму. И повеле Иствану во граде Александрии началным человекомъ над купецкими людьми быти, да у приезжих купецких людей заморския товары переписывает и досматривает, да с техъ купеческих многоценныхъ товаров пошлину и оброки царю салтану собирает. И по его, Истванову, собранию у царя салтана казна велми умножися. Истванъ же в толиком собрании салтану зело бысть веренъ и собираше салтану многое богатство, яко инъ никто же тако прежде не собираше. И того ради салтанъ Иствана велми любляше и от своих богатых сокровищь Иствана по премногу обогатил есть. И бысть Истванъ повсюду славенъ и всем началствующим и купецким людем знаемъ. И любимъ бысть, и пребываше в величествии.

Муж ея Викентий от великия своей печали едва в добрый разумъ прииде. И воспомяну о дому своемъ. И тако прииде во град Еневъ и вниде в дом свой. Сретоша же его с великимъ плачемъ и горкимъ рыданиемъ осиротевшия две дщери его с рабы своими. Онъ же узре ихъ, яко едины есть от убогих сирот, в худей и черней одежди облеченный и образомъ побледневшия, власы же имеющие до пояса простертыя и свившияся, яко стрелы. Онъ же объемъ ихъ и напад на выя ихъ, плача и рыдая, и не возможе во слезахъ своих и во хлипании ни единаго слова к ним проглаголати. И самъ себе обличаше, яко в толиком сиротстве презрел ихъ и забвенных учинилъ. И бысть в дому его плачь и стенание, и вопль многъ. Осиротевшия дщери плакахуся любезныя матери своея, рабы же и рабыни премилостивыя госпожи своея Флорентии. И пребысть Викентий в дому своем неколико время, плача и сетуя, и от всехъ спрашивая вины жены своея. Дети же его и рабы и рабыни с плачемъ ротящиися[336], глаголаху, яко: «Ни единъ от насъ сего и до сего дне и слухом ни от кого не слыхали, яже глаголеши, не токмо самемъ таковое дело, нашедше на ны[337], видети. Но токмо вемы, яко внезапу рожшия нас матере лишихомся и таковаго ради скораго разлучения доднесь не видехом ни дне, ни часа радостна. А что над нею содеяся и чесо ради, не вемы, Богъ единъ весть». Викентий паки приложи слезы ко слезамъ. И пребысть неколико время в дому своем со дщерми своими во многом сетовании.

В то же время во Александрии бысть великое и преславное торжище. Собравшася множество купеческих людей от всех странъ и великихъ градов со всякими драгими товары. Истван же с приезжими купеческими людми зело изрядно и со всеми любезно пребываше, а наипаче со своими единостранными влохами[338], с которыми языкъ изрядно разуме. И с ними сошедшися, с радостию о всякихъ прилучаяхъ беседоваше. Тамо же приеха и лстивый Амбросий от града Пляцентии, который злым своим лукавством разлучилъ Иствана съ мужемъ своимъ Викентиемъ, а неправедным залогом Викентиевымъ дойде великаго богатства. И, приехавъ во Александрию, постави дворъ себе между венецких купецких селениих.

И моляше Амбросий Иствана, дабы изволилъ приехать и посетити его, и посмотрилъ быхъ у него драгоценных вещей «и что твоей честности полюбится». А самъ Амбросий богатством и драгими вещми Викентиевыми возношашеся: «Не имаши от мене драгоценно приобрести ничто же?» Истванъ же, ездя по торговищю, и приеха ко Амбросию, и вниде к нему в дом. Амбросий же встрете Иствана с радостию, и веде его внутрь селения своего, и показа ему вся драгия вещи. И промежду теми товары узре Истванъ свой поясъ и перстень многоценный, который украде Амбросий въ дому Викентиеве, будучи во скрыни своей. Лукавне[339] смотря Истванъ на то свое похищенное драгое сокровище, дивися и недоумевашеся, како и в кое время таковое сокровище Амбросию достася. И нача Истванъ Амбросия вопрошати с велицем испытанием: «Како тебе, господине, сия драгия вещи, откуду досташася и каковою ценою купилъ еси я?» Амбросий же отвеща, посмеявся: «Господине мой, честнейши Истване! Аще годны честности твоей сия вещи, клейноты и перстень, и сий поясъ, благоволи себе възяти их, яко мне сия вещи не драгою ценою пришли: во граде Еневе некая прекрасная госпожа купца Викентия, жена его, дарова мне на знакъ любви своея». Истванъ же разуме то, яко Амбросий злодей бысть им и разлучникъ союза ихъ. И тако у Амбросия прия сия вещи с радостию и за то обещася ему никакую мзду воздати. И тако с ним увещася, доколе онъ, Амбросий, вси товары своя испродастъ.

И нача Истванъ у инехъ купцевъ о мужи своемъ Викентии вопрошати прилежно, живъ ли есть и где пребываетъ. Купцы же поведаша, яко живъ есть, но в великом убожестве в дому своемъ пребывает. Истванъ же оным купцемъ показа оныя драгия вещи, клейноты, и перстень, и пояс. Купцы же познаша и начаша поведати Иствану: «Господине честный Истване, сия клейноты и поясъ, и перстень драгоценный неблагодарный Пляценский Амбросий от дому благонравнаго и смиреномудраго купца Викентия своим злым умышлениемъ досталъ, будучи во граде Еневе. Той бо благонравный Викентий, ведый[340] благочестивую и доброжителну жену свою Флорентию, похвали ея во всех добродетелехъ, бывши во градъ Париже. Той же злонравный муж Амбросий позавиде ихъ доброму сожитию, похвалися на домъ его, яко имать жену его привести во свою волю. И о сем Викентии велми поболевъ сердцемъ, не терпя Амбросиева досаждения, биша о великий заклад в пяти тысящах златыхъ, яко не имать в дому его быти и жены его видети, не токмо ея до воли своея привести. Той же многокозненный врагъ, купецъ Амбросий, по залоге ходилъ во град Еневъ и своим злохитрствомъ бывъ в дому Викентиеве. И сия драгоценныя вещи неведомо где и како похитивъ и во град Парижь на показание всемъ принесе. Викентий же видевъ драгия вещи сия и позна, яко его дому сокровища та, и веру сему ят. И оный залогъ многими драгими товарами и вещми за пять тысящь златыхъ оному Амбросию отдаде. И того ради Амбросий великимъ богатством хвалится. А Викентий всеконечно с женою своею Флорентиею разлученъ бысть, зане повеле жену свою вскоре рабу своему убити не в коемъ темне лесу. Рабъ же той милосердовавъ о ней, дарова ей вместо смерти животъ, яже самъ втайне за клятвою нам сказа. И ныне жена его, Викентиева, скиташеся яко едина есть от убогих». Истванъ же, сие слышавъ, велми прослезился. И онехъ купцевъ, иже ему поведаша правду, попремногу одаривъ и начатъ велми жаловати, и смело им повеле во Александрии в торговли пребывати.

И молитъ Истванъ онехъ купцевъ, дабы за его прошение отписали во град Еневъ къ Викентию, чтобы во Александрию скоро пришелъ, яко: «Вси твои залоги в руце твои возвратятся, и печаль твоя на радость преложится, и взыдетъ печаль на главу оскорбившему тя. Ты же безо всякаго сомнения подщися приити не мешкавъ. О семъ бо твоемъ пришествии вси поручаемся, яко не водще твое пришествие будетъ во град Александрию». Оныя же купцы по прошению Иствана писаша во градъ Еневъ ко оному купцу Викентию и за поручениемъ своимъ с великою верностию. И по семъ Истванъ моли оных купцевъ, чтобы то его моление к нимъ тайно было и никто бы того отнюдъ не ведалъ, дондеже Господь Богъ по своей праведной воли что сотворитъ. Купцы же Иствану сие сотвориша за велиею клятвою, яко ни единъ разве ихъ может ведати, доколе Викентий во Александрию приидет.

И послаша к Викентию верна человека сь епистолиею. Викеньтий же епистолию прочетъ и недоумеваяся, дивяся бывшему, глаголя в себе: «Господи Боже мой, ты вся веси! Что сие бысть? И кто может толикую печаль от сердца моего отъяти, иже мя в конецъ сокруши? Но обаче[341] буди воля твоя надо мною, Боже и Творче мой, Создателю и Избавителю, твори, еже благоволиши». И тако упование свое возложи на Господа Бога Вседержителя, глаголя: «Буди имя Господне благословенно отныне и до века, аминь». И тако пойде в путь свой. В пути же его помогая ему во всемъ Господь Богъ. И скоро приплове во град Александрию.

Истванъ же реченный, жена Викентиева, зело соблюдаше лукаваго Амбросия и надзираше его, дабы не ушелъ из града Александрии. И часто его к себе емлюще, и всячески его угостевая и любовь к нему яко ко присному другу показоваше, и самъ его посещаше всегда, чимъ бы его удержати до Викентия. И единою[342] того Амбросия Истванъ приведе пред лице салтаново и первее упокоивши его всякими питии с великою честию. И похвалися Истванъ пред салтаномъ милостию оного Амбросия, яко драгими вещми одари его. И положи Истванъ пред салтаномъ оныя драгия вещи, клейноты и поясъ, и перстень драгоценный. Салтанъ же видевъ тыя драгия вещи, зело дивися и начатъ Амбросия вопрошати: «Како и откуду таковыя драгия вещы в руку твоею приидоша?» Амбросий же, не чая себе ничего злаго, поведа салтану всю истинну, яко похваляяся или величание себе в том творяше. Салтанъ же удивляяся, а Истванъ, слушая, от великия болезни сердечныя воздохнувъ, обаче яко некое новое благополучие обрете — очима плачася, сердцемъ же велми радуяся.

И услыша Истванъ от онехъ купцевъ, яко Викентий во Александрию прииде. И начатъ Истванъ молити царя салтана, да повелитъ пред себе купцевъ представити, Викентия от града Еневы да Амбросия, иже от града Пляцентии. Салтанъ же для моления вернаго и любимаго своего слуги Иствана повеле к себе боляръ своих и думных созвати и седе с ними на судище, и онехъ купцевъ вскоре повеле пред собою представити. Викентий же и Амбросий сташа пред царемъ. И абие Истванъ принесе оныя драгия вещи, клейноты и поясъ, и перстень драгоценный, и положи на столъ пред царемъ и пред всеми боляры. И паде пред царемъ Истванъ и начатъ со слезами у царя просити милости: «Прошю тя и молю, вседержавнейши и великий царю, сотвори судъ между нами праведный. Сия драгия клейноты и поясъ, и перстень, еже за твою царскую ко мне милость даровалъ ми есть сий онъ купецъ Амбросий. Изволи, великий царю, вопросити его при всехъ предстоящихъ и приседящихъ твоему царскому сигклиту, где онъ, Амбросий, и какимъ промысломъ сия драгия вещы досталъ, дабы онъ при твоей царской милости и пред всемъ твоимъ честнымъ сигклитомъ истинну поведал». Царь же салтанъ тако рекъ: «Зело бо азъ имею в памяти прежнее Амбросиево о сихъ вещехъ поведание, но токмо сигклитомъ и всемъ боляром о семъ истину поведай». И рекъ Амбросию: «Повеждь ми при всехъ самую истинну и не погреши ни в чемъ. Не убойся мене, ниже кого постыдися. Аще будетъ сия вина, но обаче явенъ грехъ малу вину творитъ. Слышахъ бо азъ про сего купца Викентия, яко былъ есть зело благославенъ в куплехъ своихъ, но како в толикое убожество прииде, не весть бо зде никто же, токмо ты, Амбросие. Поведай правду сигклитом моим. А азъ от тебе прежнее поведание добре в памяти своей вемъ. Поведай ныне истинну свою явъ, да вси слышащии уведят».

Сердце же оному злодею Амбросию зело ужасеся, видя близ себе купца Викентия стояща. И помысли в себе, яко: «Аще и истину азъ пред царемъ повемъ или не истинну, не будетъ обличающаго». Зане чаяше, яко жена Викентиева убиена есть, а инехъ на сию истину свидетелей несть. А о семъ недоумевашеся, что Истванъ жена Викентиева есть. И паки то в себе помысли, яко: «Аще за неправду мою и повелитъ царь салтанъ оный залогъ вспять возвратити сему Викентию, и то мне тщета будетъ неболшая, понеже чюждее отдать неболезненно, но азъ темъ залогом приобретохъ себе богатство многое». И поведа Амбросий царю при всехъ болярехъ и думныхъ весь свой злокозненный поспехъ[343] того дела, како, будучи во граде Парижи, похвалился онъ Викентий многими добродетелми, и крепким житием, и милостивымъ нравомъ жены своея Флорентии, и противу сего глаголах с похвалою, яко: «Аще и попремногу добронравна жена твоя, но от мене не отстоится, но сотворитъ волю мою, его же азъ пожелаю. Сей же Викентий за оную мою досаду хоте залогъ со мною положити за добродетель жены своея главу свою, что отнюдь воли моей не имать сотворити. Азъ же о главе залога положити не восхотехъ и рекъ ему, Викентию: „Положимъ между собою залогъ о пяти тысящахъ златыхъ". И тако договоришася, положихом таковый залогъ. Прилучиша же ся ту с нами наша братия, разных градов купцы, и на томъ залоге руки наша разняша. Сей же Викентий остался во граде Париже, азъ же отплыхъ оттуду и доплыхъ до града Еневы. И начат тамо окрестъ живущихъ дому Викентиева соседей спрашивати о жене его, како бы сподобился ея видети и побеседовати с нею. Соседи же поведаша ми, яко отнюдь с нею невозможно нигде снити[344], понеже бо неисходима есть из дому своего и пребывает в великой крепости и добронравии. Азъ же начах искати к ней иного пути. И обретох некоторую бабу по своему намерению, еже поползновенна есть на приятие даровъ и в домъ Викентиевъ входима есть. Азъ же начатъ любезно к ней припадати и дары ей вдахъ. И посла ея в домъ Викентиевъ, да присмотрит тамо входы и исходы, и что есть в дому Викентиеве от нарочитыхъ вещей, и где, и в какихъ местахъ лежащия, да возвеститъ ми о всем явственно, чтобы мне и чимъ уверити Викентия. Оная же баба бысть в дому ихъ и виде, яко инако ми въ дому Викентиеве видети жену его невозможно, умысли мя в скрыни тамо принести. И тако молила жену его, Викентиеву, дабы ей повелела скрыню ея в дому своемъ в клети поставити на едину нощь, идеже ложе ея. А о себе поведа жене Викентиеве, яко бы отъити от града недалече некоея ради потребы. Добронравная же и простодушная она госпожа Флорентия повеле ей скрыню свою принести. Баба же, пришедши, возвести ми о семъ, яко и како быти тебе невозможно в дому Викентиеве, но токмо разве сокрытися в скрыни и отнесенну быти тамо. Сотворихом же скрыню велию и утлину потаенную из нея. И тако в скрыне оной отнесенъ бысть в домъ Викентиевъ и поставленъ в клети при ложи жены его. И посмотрихъ оною потаеною утлиною по всей клети, и не виде мя тамо никто же, отомкнувся извну и вышед не скрыни, и ходих единъ по клети, и вся вещы, тамо бывшия, присмотрихъ. И узре при возглавии ложнемъ[345] шкатуну водовейную и отворихъ ея, и сия драгия клейноты и поясъ, и перстень из шкатуны взяхъ съ собою, и тако в скрыню свою влезохъ и замкнувся извнутри. И егда прейде день и приближися вечеръ, прииде оная госпожа Флорентия в клеть свою з девицами, и сяде на ложи своем, и начат раздеватися. И с прочею одеждою и срачицу съ себе совлечет. Азъ же утлиною прилежно смотрях и узре на теле ея под левымъ сосцемъ борадавку з пятию или з шестию власы лисоватыми. А с нею ни единаго слова не глаголах и гласа моего не смеяхъ явити ей, а потомъ нигде никогда же не видехъ ю».

Викентий же услыша от Амбросия таковыя глаголы и от великия болезни паде на землю, яко мертвъ. И едва отдохнувъ, и начат рыдати и глаголати: «О злый и многокозненный Амбросие! Порадовахся тленному богатству, неправду ми еси прежде о жене моей поведалъ! Азъ же простою моею душею пояхъ веры ложному твоему доводу и того ради залог той отдахъ и добронравную жену мою без всякаго милосердия рабу своему в пусте месте повелехъ за то убити и полскимъ[346] зверемъ и птицамъ небеснымъ на снедение оставити». И сия слышавший царь салтанъ, князи и боляре и весь сигклитъ царский зело о семъ печални быша, и мяхкосердечнии же велми прослезившеся, и увещающе Викентия от плача и рыдания.

Истванъ же, не могий от слез удержатися, начат с великимъ рыданиемъ плакати. Приступи близ Викентию и паде пред царем, глаголя: «О пресветлый и вседержавный царю! Благодарю тя за премногую твою ко мне милость, яко на правду сего Амбросия привелъ еси. Его же азъ, окаянная, отнюдъ никогда же видела. Се бо мужа моего Викентия ложно до великаго убытку доведе и нестерпимыя срамоты достави. А мене, бедную и убогую, в погибель врину и в вечное позорище и посмеятелство приведе, и худыя славы доставилъ. А сей Викентий есть воистинну возлюбленный мой мужь!» И, объемши Викентия, начат рыдати зелне и облобыза его, и рече ему: «Сожителю мой драгий и прелюбезный! Аз есмь возлюбленная жена твоя Флорентия». И отложа стыдъ, открывъ перси своя и показа мужеви своему Викентию для достоверия под левымъ сосцемъ своимъ борадавку с лисоватыми власы. Викентий же добре уверився. И вси, зряще в той часъ, познаша ю быти жену. Царь же салтанъ начатъ дивитися з боляры своими доброму разуму и смиреномудрию жены Флорентии, яко в толикой печали и во многом сетовании и скорби велицей не премени благочестия своего, но обаче уцеломудрися и во всемъ служении своемъ царю салтану любима велми бысть.

И въ той часъ повеле царь салтанъ залогъ Викентиевъ у Амбросия скоро взяти и вся имения, еже приобрелъ есть Амбросий темъ богатствомъ, повеле Викентию и жене его отдати. Купца же Амбросия нага поставляше. И повеле царь вскоре медомъ намазати его по всему телу и, отвезше в лесъ, за ребра повесити. И тако от различныхъ червей, и от осъ, и от пчелъ, и от шерсней, и от мухъ, и от павуковъ, и от слепней на долгое время яденъ бысть и зле замучися.

Викентий же з женою своею Флорентиею царю салтану воздаша благодарение за истинное его правосудство. И облечеся Флорентия в женское платие, и бысть велми прекрасна, добротою своею процветая, якоже доброплодный финикъ, и добронравиемъ украшаяся, яко маслина плодовита, паче многихъ славныхъ женъ. Царь же отпусти ихъ с миромъ и проводити ихъ повеле до града Еневы со всем имениемъ Амбросиевымъ до дому ихъ во всякомъ благочестии и славе велицей. И своими царскими дары по премногу одари ихъ за оную верную службу и за великое терпение Истваново.

Баба же оная, которая помогала злокозненному Амбросию во злодействе его, должна бы была по повелению цареву велицей муце. Но прежде уведала, яко за ея промыслом повеле Викентий жену свою убити, убояся велми и прежде пришествия ихъ во град, скоро шед в некое место, сама ся обесила[347].

По сем же Викентий з женою своею доидоша до града Еневы и до дому своего и начаша жити в велицей радости и в веселии, славяще Христа Бога и Пречистую его Богоматерь. И от имения своего начаша милостыню многу творити, рабы и рабыни своя наделяти добре и вся убогия и бедныя, хромыя и слепыя в домъ свой приводити и питати, и нагия одевати, и того ради наипаче богатством отвсюду множащимся. И тако в великом богатстве и славе пожиша лета доволна. Чада своя воспитавше и добре их управиша со всяким преполнениемъ. И рабы своя, якоже и чада своя, богатством преисполниша и свободу коемуждо ихъ даша. Раби же до живота ихъ не восхотеша отъити никако, они же самоволно, яко отцевъ чада, держахуся и служахуся имъ верно во всем.

Оного же раба, иже дарова Флорентии живот вместо незапныя смерти, начаша зело любити и жаловати по премногу, яко сына своего единороднаго, и вся имения своя ему вручиша. Онъ же вместо господина своего бысть во граде Еневе славный купецъ и во вся страны и в помория своими корабли плавания творяше, и во многихъ окрестных царствах славенъ и честенъ купецъ, якоже и Викентий.

Зрите, любимицы, яко правда от смерти избавляет, иже кто ея крепце в себе сокрывает.

Конецъ.

КОММЕНТАРИЙ

«Повесть о купце...» переведена с польского языка во второй половине XVII в. Ее оригиналом послужила «Historia krotofilna o kupcu, który się z drugim załožił o cnote žony swoiey» Б. Будного, польского гуманиста конца XVI в., представляющая обработку девятой новеллы второго дня «Декамерона» Дж. Боккаччо. На Руси списки этого произведения встречаются, как правило, вместе с фацециями, а позднее — с новеллами из Великого Зерцала. Возможно, повесть и была переведена вместе с фацециями, т. е. около 1680 г., по польскому изданию «Апофегматы» (1614.), принадлежавшему перу того же Б. Будного: сборник «Апофегмата» русскому читателю в XVII в. был известен.

Восприятие «Повести о купце...» на Руси шло двумя путями: с одной стороны, стремились дословно передать текст, который в итоге пестрит полонизмами и кальками; с другой — повесть существенно редактировалась, в результате сближаясь в проблематике и стилистике с русской литературной традицией. Возникновение русского варианта повести относится к концу XVII в. Известно девять ее списков, но ни один из них не является оригиналом. Так, список ГИМ, собр. Соколова, № 75, относящийся к XVIII в., имеет следы основательной правки: изменен порядок эпизодов, ряд их вообще исключен; несмотря на это, объем повести увеличен почти в два раза, так как развернуты характеристики героев, чаще используется прямая речь, усилена религиозно-нравственная тема.

Свидетельством полного усвоения «Повести о купце...» в русской словесности являются воспринявшие ее сюжет сказки («Верная жена», «Как купец бился об заклад о своей жене», «Оклеветанная купеческая дочь», «Три купца», «Оклеветанная жена» имн. др.). В сказке действие обычно переносится в эпоху, близкую рассказчику, вводятся новые действующие лица, отношения между героями усложняются; переводная новелла, становясь русской сказкой, приобретает национальный колорит и типично сказочные черты.

Текст, близкий польскому источнику, был опубликован по рукописи БАН, 45.5.30 в кн.: Державина О. А. Фацеции. М., 1962. В наст. изд. издается по списку: ГИМ, собр. Соколова, № 75, XVIII в., л. 233—264.