Библиотека литературы Древней Руси. Том 15 (XVII век)

В кралевстве францужскомъ много есть волных князей, между которыми во единой стране бысть благородный князь именемъ Вольфангъ. Той имяше жену, княжескаго роду, именемъ Петронилу, францужской кралевне сестру родную, с которою имелъ единаго сына, ему жъ было имя Петръ. Той, сый во младыхъ летехъ своихъ, имелъ охоту к деламъ рыцерскимъ. Егдаже бысть в летехъ, ни о чемже иномъ помышляше, токмо о шурмованье[1097], бегу конскомъ с копьемъ, и орудии рыцерскомъ. Прилучи же ся во едино время, яко обычай бываетъ, о чемъ же кто помышляетъ, к тому и сердце свое прилагаетъ. Видя отецъ сыновнюю породу, яко склоненъ есть к деламъ воинскимъ, содела великий пиръ для великихъ господъ в кралевстве францужскомъ, на который пиръ возвал сродниковъ своихъ с сыновьями своими, чтоб да помогли беседы рыцерской сыну его, на то благоохотне произволи. Егдаже приближися уреченный[1098] день, съехалися все с сыновьями своими. Коль тамо благообильне угосподствовал, о том долготы ради не хощу мешкати[1099]. Но после стола отцы сотвориша речь къ сыновьямъ своимъ, дабы всякъ в них на доброродство свое помня, ничтоже стыдяся между собою испытати бы рыцерскаго искуства, понеже имъ сие сотворенно лепотствуетъ.

Яко князъ Петръ ныне же промежъ иными славными рыцери храбрство свое показалъ. Потомъ указалъ князь Вольфангъ изготовити полату и красить всякими утвари велми прекрасну, такъ же и месты, на которых стояли отцы ихъ и матери з девицами видети сыновъ своихъ рыцерство, которое промежъ ими будетъ. И князь Петръ храбръство великое над ними учинилъ и никоторой не могъ противенъ быти, и ни у кого такой силы и уменья не было. И вси князи почели его иметь за большаго рыцеря. И для того рыцерскаго дела и всякихъ его умных речей все его за то любили и во всемъ ево хвалили.

Яко Рыгардусъ наговорил князя Петра, дабы ехал х кралю Неопалитанскому.[1100] Лучи же ся[1101] на тотъ часъ тутъ же быть единому человеку, именемъ Рыгардусу из кралевства Неопалитанского, которой виделъ такое его богатырство и над всеми великое рыцерство князя Петра, сердечне его возлюбилъ и сталъ ему говорить, чтоб онъ в дому отца своего не жилъ, чтоб во иныхъ государьствахъ и по многимъ царьствамъ ездил, и свое счастие и великую славу богатырскихъ ради своихъ делъ восприялъ, честь от великихъ кралей и иныхъ посторонных[1102] государьствъ, и такъ ему рекъ: «Богатырство временно есть и скоро минется, слава же добрая и учтивая богатырская во веки славна. И часто ее люди воспоминаютъ». Услышав то, князь Петръ с великимъ веселиемъ и охотою с молодости своей извыклъ[1103] к деламъ рыцерскимъ и шурмованию, и велми ему те речи полюбились.

Князь Петръ сталъ Рыгардуса спрашивать: «Скажи, где, в котором обрести государстве мне такой славы себе?» И Рыгардусъ ему сказалъ: «Великий княже Петре, есть великий краль Неопалитанский. К нему съезжаются на шурмованье и для великихъ рыцерскихъ делъ кралевичи и князи и всякие великие рыцери и вельможи. В томъ деле техъ рыцерскихъ людей краль любитъ, а все для того, что есть у него дщерь, именем Магилена, вельми прекрасна, и на свете ея несть краше. И краль многое богатство въ техъ рыцерскихъ людей тратитъ». Услышавъ то, князь Петръ вельми обрадовался и стал мыслить, како бы доехать до того кралевства, потому что и прежде сего об той прекрасной кралевне Магилене от иныхъ многих людей слыхалъ. И сталъ мыслить какъ бы у отца своего и матери отпрашиватца.

Яко князь Вольфангъ съ княгинею своею Петронилою в печали великой и в жалости изволи сына своего отпустить въ посторонныя государства. Во едино время князь Петръ пришедъ к отцу своему и матери, стал ихъ молить и бити челомъ: «Милостивый государь мой отче и милостивая государыня моя мати, прошу вашей отеческой милости и благословения, повольте мне ехать в ыные посторонные государьства, всякихъ ради рыцерскихъ делъ отведать и себе богатырской славы заслужить от великихъ кралей. А слышалъ, отче, я, что в ыныхъ государьствах кралевичи и княжата от своихъ отцовъ ездят и всякие богатырския добрые славы заслуживать. Прошу вашей к себе милости отеческой, изволите меня отпустить, также счастия своего отведать, какъ иныя моя братия великой себе славы получают». Услышав отецъ его и мати такое от него прошение, стали ему со слезами говорить: «О чадо наше милое, толко намъ и утехи, ты наше радость и веселие при старости нашей, что ты единъ, а ныне хощешь ты от насъ прочь отъехать, ты намъ будешь убойца обеимъ. И при такой при старости нашей станемъ мы тужить и с великой своей печали по тебе помремъ». И иными многими словами стали его уговаривать, чтоб перестал то мыслитъ и прочь бы не ехал.

Услышавъ то князь Петръ у отца своего и матери такую речь, вельми опечалися и многие дни не бысть радостен, и мало что вкушаше, всегда печален бе.

Видя отец и мать хотение сына своего, с великимъ плачемъ и печалию позволили сыну своему ехать в посторонныя государьства.

И взявъ отецъ его к себе, сталъ его наказывать[1104] и рече ему: «Сыне мой возлюбленный, отпущаю я тебя в ыные государьства. Слушай приказания моего, бойся Бога и молися во дни и в нощи, будешь от Бога помилован и от нас благословенъ, имей дружбу з добрыми товарыщи».

Потомъ взяла его мати к себе и стала его всякими словами наказывать, чтобъ за добром ходилъ, а худа бегалъ. И дала ему три драгие златыя персни з драгими каменьи. И дала ему чепь златую и рекла ему: «Возлюбленный сыне мой, даю тебе благословение свое, приими и береги прилежно. И какъ возглянешь на сие мое благословение, вспомни и наказание наше». И тако отпустиша его съ великимъ плачемъ и рыданиемъ, и жалостно бе отъпускъ его всему княжению ихъ.

Яко князь Петръ доехал до краля Неопалитанского, и какъ приехал до него, доведался всякихъ извычаевъ и нравовъ и чиновъ двора кралевскаго. Выехавъ он славный рыцерь из своего государьства и ездил по розных государьствахъ с великою славою. Потомъ приехал х кралевству Неопалитанскому, во градъ, где пребывал краль Неопалитанский съ кралевою и съ прекрасною кралевною Магиленою. И сталъ на дворе у единаго добра человека в добромъ дому и сталъ господина дому того спрашивать о извычаехъ и всякихъ чинахъ двора кралевскаго, всех по ряду, какъ што доведетца у нихъ в кралевстве. И человекъ той, видя удатного[1105] и мудраго у себя постоялца, сталъ ему все росказывать подробну, что какъ ведетца на дворе кралевскомъ, а потомъ сказалъ: «Не великое время тому, приехал единъ рыцерский человекъ имянемъ Крапяня на дворъ кралевский, которой в справахъ[1106] своихъ рыцерскихъ искусенъ и мудръ. И краль его с великою честию принялъ. И тот рыцерь билъ челомъ кралю, чтобъ пожаловал, указалъ выкликать рыцерей на шурмованье, чтоб кто выискался сильнее ево, потому что онъ надеялся на свое рыцерские мудрые дела и силу. И краль указалъ выкликать и уставить день битьве. А все то чинилъ для дщери своей прекрасной кралевны Магилены». Потом князъ Петръ сталъ спрашивать: «Друже милый, мочно ль иноземцу приезжему на томъ рыцерскомъ деле быть, повольно ль к тому шурмованью ехать?» И реклъ ему господинъ: «Вседушно ради всякому человеку вольно ехать, толко бы кто умелъ шурмовать и добръ головою своею былъ».

Услышавъ то, князь Петръ сталъ ждати дни того уреченнаго, на который день будетъ шурмованье рыцерское. И велелъ зделать два ключа златые[1107] самым добрымъ мастерством, и велелъ ихъ к шелму[1108] приделать, чтоб онъ в том рыцерскомъ шурмованье у краля и у всехъ былъ знатенъ. И какъ пришелъ день уреченный, и князь Петръ вставъ рано и шелъ в церковъ помолитися Господу Богу. Потомъ пришедши, велелъ коня оседлать и урядъ[1109] добрый и дорогий конской положити. А самъ въ збрую[1110] одеялся и велелъ единому человеку своему съ собою изготовитца, которой велъ коня его простова в наряде, на котором ему битися было. И иных людей много во одеждах шло, которые несли за нимъ копье и шелмъ его со златыми ключьми.

А какъ было после обеда стали съезжатца на место уготованное, где быть шурмованью, и славные великие рыцери, и князь выехалъ нъ тожь место. И какъ все съехалися рыцери и потомъ краль с кралевою и съ прекрасною кралевною Магиленою. И иныхъ много вышло зрети на то рыцерское дело, на изготованное место высокое, отколе видеть имъ было всехъ рыцерей славных. А рыцери стали другъ против друга, князь Петръ, яко приезжей человекъ, сталъ далеко от нихъ на последнемъ месте.

Выехал единъ от краля велможа и реклъ имъ кралевскимъ словом, чтобъ всякъ своего счастия отведывал и славы показалъ друг противъ друга.

Потомъ князь Петръ селъ на своего добраго коня и взявъ свой шелмъ на главу и копье в руки и сталъ по тому ездить, метаючи копьемъ в высоту и в ширину. И шурмуючи такъ изрядно, что ему стали все дивитися и другъ друга стали спрашивать, отколе сей рыцерь и какова роду. И никто не зналъ его, и онъ никому не сказался и людемъ своимъ заказалъ, чтоб не сказывали, какова онъ роду. Потомъ тотъ рыцерь, которой то шурмованье зачалъ, выехал и всемъ реклъ: «Милая моя братия любимая, ныне испытайте всякъ силы своей и родства своего». И выехал противъ его дворенинъ кралевский, и такъ сильно оба два съехалися, ажь дворянина копьемъ с коня чудь нассадилъ, естьли бы люди не подхватили ево. И то увиделъ Гиндрикъ Крапяня и поставил себе за храбръство. А в то время конь набрушился[1111] на копье дворяниново и упалъ с нимъ. Увидевъ дворянинъ, что он с конемъ упалъ, напустилъ на него всею силою и повалилъ, и сталъ самъ себя хвалить, что онъ удержал рыцерство храброе. И все стали хвалить дворянина, а того не видали, что ево конь на копье набрушился. Видя Гиндрикъ, что все хвалят дворянина, а не по правде, не хотя больши того с нимъ съезжатися.

Увидевъ то князь Петръ большую неправду дворянина того, хотя отмстить ту неправду его, и выехалъ противъ дворянина. И оба два ударились столь крепко, что дворяниновъ конь никоим обычаемъ не состоялъ[1112], от великаго заезду и удару князя Петра упалъ и з дворянином на землю. Краль и все предстоящии вельми удивились такой силе и богатырскому делу и стали князя Петра выхваливать. И послалъ до него краль спрашивать, ис которой земли и какова роду, и какъ имя ему. И князь Петръ посланному от краля о себе поведал: «Буди кралевскому величеству вестно, что я францужской земли шляхтич небогатой, толко породы доброй, славы и чести себе заслуживать от кралей великихъ и от князей», а имени своего не сказалъ. Выслушавъ посланный от князя Петра речи и сказалъ кралю Неопалитанскому, что сказался францужской земли шляхтичь небогатой, толко породы доброй, что славы и чести себе заслуживать от кралей великихъ и от князей, а имени своего не сказалъ.

Краль видя рыцеря добраго человека разумнаго, в силе своей крепкаго, а что онъ имени своего и прозвища, и какой породы — не сказалъ, и краль сталъ мыслить самъ себе: «Конечно, онъ не простова, но добраго роду». И на томъ рыцерском деле и шурмованье князь Петръ от всехъ великую славу рыцерскую себе получилъ. Ни единъ против его стоять не могъ, кто с нимъ ни съезжался, все срамомъ отъезжали от него. И того ради ему краль и все сенатори дали ему преднее место у всехъ рыцеревъ, и назвали его Рыцеремъ Златыхъ Ключевъ, потому что на шелму два ключа было золотыхъ приделаны висящихъ. И в то время прекрасная кралевна Магилена всемъ сердцемъ его стала любить и об немъ мыслить. Какъ он с копьемъ своимъ ездилъ по месту и шурмовал любезно, а прекрасная кралевна Магилена на него зрела, и сердце ея любовию по немъ распалилась. А какъ то шурмованье скончалось, и с места почали розъезжаться по домомъ своимъ, и какъ поехал князь Петръ к себе, и ево многие рыцери проводили, и великую честь воздали. И от того часу прошла про него великая слава во всемъ кралевстве Неопалитанскомъ и в ыных государьствахъ.

Яко кралевна Магилена милости просила, молила у отца своего, чтоб указалъ выкликать к шурмованью рыцерскому, хотя видеть еще храбръства князя Петра. Многому времени минувши, указалъ краль писать по многим государьствамъ, чтобы рыцери съезжались для шурмованья рыцерскаго, и у себя в кралевстве указалъ выкликать охотниковъ рыцерев добрых. И все то чинилъ для дщери своей, прекрасной кралевны Магилены, а она для того, чтоб ей еще видеть храбръство Рыцеря Златыхъ Ключевъ. И всегда отца к тому приводила, чтобъ часто шурмованья были.

И какъ писание дошло до иных государьствъ, многие рыцери были тому ради и стали готовиться на уреченный день к шурмованью и для славы, что разнеслася про Рыцеря Златыхъ Ключевъ. И многие со всехъ странъ съезжалися рыцерские люди в Неополитань-градъ для князя Петра. Всякъ хотелъ с нимъ силы своей отведать и славы показать. И какъ пришел уреченный день и часъ шурмованью, и съехалось вельми много славныхъ рыцерей на уготованное то место. Потом приехалъ князь Петръ в наряде дорогомъ самъ и люди, и кони, что всем стало в подивление.

Потомъ всякой рыцерь по одному стали съезжаться с Рыцеремъ Златых Ключевъ, и всякой с срамомъ отъезжалъ, и всехъ посрамилъ силою своею богатырскою, и такъ большую славу восприялъ храбрьством своимъ.

Видя краль такое мужество князя Петра, дивовался такой силе и рекл сенатыремъ своимъ: «Подобаетъ намъ такова богатыря почтити и одарить за такое ево славное храбръство. И за прежнее его храбръство ничемъ мы его не почтили. Зрите ли, какой человекъ храбрый, и дородный, и умный. Знать, что онъ не простова роду, но великаго. И вельми бы тому я радъ былъ, кто бы мне известно учинилъ[1113], какъ ево имя и какова он роду. Ведаю, что онъ францужской земли, одно не ведаю, котораго роду. Я бы того пожаловалъ, кто мне проведал про него». И все сенатори обещались проведывать про него. И никто не могъ проведать ни от самого, ни от слугъ ево.

Потомъ указал краль Рыцеря Златыхъ Ключевъ звать к столу. И князь Петръ былъ велми тому радъ, для того, чтобъ прилежно высмотрить красоту кралевны Магилены, и умъ ее и речи услышать и обычай кралевский узнать, потому что во многихъ государьствахъ дальныхъ от многихъ про красоту ея слышал.

И какъ пришло время к столу и князь Петръ, нарядяся в драгое платье, шелъ на дворъ кралевской до столовой полаты. И вшедши, кралю поклонилъся и речь ему учтиво выговорилъ. И краль сталъ его жалуючи выхвалять, и все предстоящии у краля подивились речамъ кралевскимъ и милости к нему. И посадилъ его подле своего места, потомъ указалъ приитти кралевой жене своей и дщери своей, прекрасной кралевне Магилене. И реклъ имъ краль, чтоб оне помогли потчивать гостя Рыцеря Златыхъ Ключевъ, а королевне Магилене указалъ за столомъ сесть противъ рыцеря князя Петра.

Потомъ зачалъ с нимъ краль говорить о всякихъ воинъскихъ делахъ, и онъ ему отповедь[1114] держалъ на всякую речь умное, что все издивовались уму его и речамъ мудрымъ. Потомъ многие ествы нашены, и князь Петръ велми мало елъ, зря на красоту ее и мыслилъ самъ себе: «Счасливый тотъ человекъ, которому дастъ Богъ сию прекрасную девицу въ сожителницы», а того не ведалъ, что самому ему далъ Богъ.

Потомъ, какъ столъ отшелъ, указалъ краль играть всякие утешные игры для кралевны Магилены. И какъ те утехи перестали играть, и краль изволилъ особе говорить кралевне Магилене с Рыцерем Златыхъ Ключевъ. И сказалъ имъ, чтоб оне выведали от него, какова онъ роду. К тому изволению кралевна Магилена велми рада была, что с княземъ Петромъ говорить. И она ево велми возлюбила, мало за столомъ ела, все на него зрела. И такъ со обеихъ странъ великая тайна в сердцахъ ихъ любовь была. И велела кралевна с честию рыцеря к себе позвати для размолвы[1115].

Князь Петръ, услышавъ присылку кралевны Магилены, с великимъ веселием воставъ с места шелъ к ней. Какъ пришелъ, и кралевна рекла к нему: «Учтивый гостю и породный рыцерю, королевское величество, отецъ мой, отменну милость имеетъ к людемъ рыцерскиимъ, при немъ которые пребываютъ для богатырскихъ славныхъ делъ. А приятне то государю моему батюшку, которые с нимъ о великихъ воинскихъ делахъ известно чинять[1116] и темъ ево тешатъ. А видя великую славу твою, и добрый нравъ твой, всякие умные и мудрые ответы твои, видя тожь породный умыслъ твой, великою милостию и любовию к тебе сердечне приклонился и всегда тебя выхваляетъ и великое твое рыцерство славитъ и часто воспоминаетъ. Такъже и мати моя и я вседушно рада всякое добродейство тебе, а о томъ дивуемся, откуды тебя Господь к намъ принесъ, такова великаго рыцеря. Краль, государь мой батюшка, такъже и мати моя и я, и весь сенаторъ нашъ кралевский, на великое твое рыцерство и на богатырскую силу с радостию великою ради зреть, и на самого тебя, добраго рыцеря, и всякую честь тебе воздавать».

Такие речи услышав князь Петръ от кралевны Магилены, с великою честию и уклонкою[1117] воставъ, учинилъ на те речи ответъ: «О великая кралевна! Недостоинъ я такой государьской милости, какую великую милость краль государь мой и милостивая кралева мати твоя ко мне приказали, а отменно неудобь сказаема милость твоя, никакими моими к вамъ государемъ службами та милость ко мне явится. Только я мышлю, ни во мне богатырства, ни во мне умныхъ словъ, за что ваша такая милость государьская ко мне, да вижу, милость праведная Божия надо мною и ваша государьская неудобьсказаная милость. Нигде инъде не хощу пребывать, только у милосердия Божия и у вашей государьской милости. Видя, государыня прекрасная кралевна, вашу государьскую милостивую породу, и столь ко мне, убогому человеку, милость свою кажете государьскую, но всемъ богатымъ и убогимъ своего государьства и инова милость свою государьскую кажете и имя свое славите, о которой милостивой вашей славе я от многихъ людей въ посторонныхъ государьствахъ слышелъ, а ныне самъ милость вашу к себе обрелъ, то всегда уста мои, где ни буду, славу и милость явственно величать будут от нынешняго времени. Милостивая кралевна, убогий чужоземецъ, молю, чтоб моглъ быти при милости вашей последнимъ служебникомъ[1118] своимъ, а инымъ ничемъ такую вашу государьскую милость, толко долженъ Бога молить, где буду въ посторонныхъ государьствахъ, ваше государьское имя прославлять».

Услышавъ от него кралевна Магилена рекла к нему: «Великий рыцерю, не имею я такого неистовства, какъ ты себя нижишь[1119], толко ведаю, что всякая въ тебе есть доброта, и всемъ тебя Богъ одарилъ, и далъ тебе мудрую богатырскую силу. Не толко нашему величеству кралевскому то любо, но и всемъ посторонным государьствамъ то мило и славно. А государя моего батюшка и государыни моей матушки, и моя отменная милость и любовь к тебе. И за такую твою славу рыцерскую и такихъ мудрыхъ твоихъ делъ велми бы я тому рада была, чтобъ мне почаще с тобою разговаривать. Всемъ есми ты мне любъ и милъ: рыцерством и дородством и умомъ. Радошна бы я была, чтоб ты у насъ при милости государя моего батюшка пребывалъ и прочь не отъезжалъ».

Услышавъ то князь Петръ такие милостивые речи кралевны Магилены, всталъ, учинилъ ответъ премудръ. Потомъ промежъ ими были всякие многие речи любителные[1120]. И с той ихъ общей беседы и милое другъ на друга зрение, объяло его помышление сердечное, иже темъ сердцемъ своимъ и любовию приклонилъся к прекрасной кралевне Магилене. Потомъ стали розезжатця и рыцерь поклонилъся кралевне, исшел от нея ис полаты с великиимъ веселиемъ.

А краль в то время былъ в столовой полате с сенатырьми. И рыцерь пришел х кралю, и увидя краль его, пришелъ к нему и сталъ допрашивать имяни его и роду. И онъ всякими речами стал от краля отговариватся и таитъ родъ свой и больши того в речи с королемъ не сталъ говорить, толко реклъ, что «францужской земли шляхтичь породной[1121], а езжу по розным государьствамъ для рыцерскаго дела», а имени своего и роду не сказалъ. И сталъ краль мыслить: «Конечно, онъ великаго роду, что таитъ, не сказываетъ». И князь Петръ поклонилъся кралю, и пошелъ на постоялой свой дворъ.

И князь Петръ пришелъ к себе на дворъ, сталъ про красоту кралевны Магилены мыслити и сталъ в великомъ замышлении, и почалъ иметь на мысли своей красоту кралевны Магилены, и милое промежь ими размолва, и другъ на друга зрение и прощение, что промежъ ими было, такъ сердьце его в великой сердечной тягости стало по ней.

А кралевна такожде пришедъ к себе, мыслила о немъ и такъ любовию по немъ распалилась, что всю нощь не могла уснуть, все об немъ мыслила и рада б была, чтоб об немъ ведала, какова онъ роду и какъ имя ему: «А знать, что онъ не убогова, но большаго роду, что не стыдяся смело говоритъ с нами, королевскимъ величеством». И будучи в размышлении, не уснула всю нощь и умыслила уверивъ сказать мамке своей, имянемъ Потанцыяне, которой прежде его всю свою тайну объявляла. Наутрее указала быть к себе мамке Потанцыяне и выслала всехъ ис коморы[1122] своей, и стала говорить мамке своей: «О возлюбленная Потанцыяна, всегда ты мне верна была, и послушество всякое творила, и о томъ ты попечение имела, о чемъ я тебе тайну свою открывала. Ныне на мя прииде печаль новая неведомая кому, что объявить иному азъ не обрела, опричь тебя. И такая печаль на мя прииде, еще помышляю ея со всехъ сторонъ объимает мя тягость и лютая болезнь. Первое — не допустит меня величество и честь наша королевская, з другой стороны — въ стыдъ и боязнь, чтобъ не покорить[1123] честь свою. И с которой стороны ни помышляю, отвсюду на мя зло приходитъ. И вижу то, что мне отбыть здоровья своего от печали сей».

Услыша то, мамка ея Потанцыяна стала ее утешать от печали ее и рекла ей: «О милостивая моя кралевна, обещаю тебе, убогая, что мне мочно учинить, и в чемъ помощь подать для твоей милости, хотя чрезъ мочь мою будетъ, то учиню. Не услышиш тоже чтоб худое слышать и в печали видеть здоровье твое. Лутче мне самой умереть, нежели въ скорьби тебя, великую кралевну, видеть. А ныне вижу тя в лице пременну[1124] и печальну велми. Хощу ведать, о чемъ имеешь такую печаль великую и тяжкую. Естьли мочь моя будетъ, хотя смерть прииму, а тебе пособлю, только молю тя: не утаи от меня. Известно тебе, великая кралевна, что я тебе во всемъ верна была. А ныне наипаче обещаюся тебе и веру даю, что таить и никому не сказывать и помощи давати, естьли мочно мне в чемъ послужить вашей милости».

Потомъ кралевна рекла к ней: «О возлюбленная Потанцыяна, издавна ты мне верна была, а ныне сама я не ведаю, отколе на мя сия неведомая печаль прииде».

И нача ей сказывать и рекла: «Ныне открываю тебе тайная сердца моего, возлюбленная моя Потанцыяна. Ведаю подлинно, что ты слышала о Рыцере Златыхъ Ключевъ, который недавно приехал к намъ королевьскому величеству, и такую тутъ великую славу о себе одержалъ над иными великими рыцерми. И о том ты подлинно ведаешь, вчерашняго дня былъ у отца моего, королевскаго величества, у стола, и противъ меня былъ посаженъ за столом. И видела я, какъ онъ на меня прилежно и умилно зрилъ. И какъ из-за стола после ествы въстали, в тотъ часъ краль государь мой батюшко изволилъ кролевой матери моей, такъже и мне с нимъ рыцеремъ особно говорить. И с техъ учтивых и умных его речей и милой нашей беседы всемъ сердцемъ своимъ ево возлюбила. И естьли б аз ведала, что онъ роду добраго, конечно, я никого сожительника себе, опричь его, иметь не хотела бы. И то ведай, милая моя Потанцыяна, что всемъ сердцемъ и от всея души своея его возлюбила и опричь ево возлюбленнаго иметь не хощу».

Услышавъ то Потанцыяна и рекла к ней: «Великая кралевна, в великое удивление привела меня ныне. И от техъ твоихъ словъ впала в великий страхъ и трепет, и ужасеся сердце мое. И не ведаю, какии мне ответъ тебе слова дать. Ведаю, что дело сие немалое, и тебе, кралевне, непристойное. Вижу, что к злу идетъ, а не к добру. Сама ты, милостивая моя, прежде того рекла, чтоб кралевскому величеству к чести, а не к позору, чтоб и нам всемъ было за радость, какъ мы вашей кралевской милости чаемъ всякова добра и чести, и славы. Бывъ дщи великаго краля, такъже можешь быть великаго краля жена для своей красоты и чести. А ныне хощешь попорочить род своей великий, не знаешь, кто онъ и какова роду, а хощешь быть жена его. А мы слышали, что онъ неболшаго убогова роду, шляхтичь земли францужской. И ныне молю тя, милостивая кралевна, чтобъ изволила сию мысль отринуть, и о немъ не мыслить, и къ сердцу своему не прилагать печали доброй. И чтоб ты изволила разсудить сию мысль, потому что дело сие несбытное, никогда того не будетъ и не поизволятъ сродичи твои, чтоб ты была жена рыцеря того, потому что никто ево не знаетъ, откуды онъ приехал и какова роду. А хотя б онъ и сказался роду честнаго, и тому верить нечему: конечно, онъ обманетъ, и обесчестя, васъ покинетъ, и от того будетъ всемъ намъ великая печаль. И такъ, милостивая кралевна, изволь помыслить, чтоб к позору не приити. И непристойну ты мысль имеешь, вашему кралевскому величеству».

Егда услыша кралевна Магилена речь от мамки своей Потанцыяны, что не к помышлению ея дивно сердцу своему, и от тяжкой сердечной любви лице ея побледнело, и от памяти отошла и обмерла, потому что сердце ее было люто сердечною любовью велми обято к рыцерю, такъ рещи[1125], что сама себе волна не была. И по маломъ времени пришла в себе въ память и рекла Потанцыяне мамке своей: «О милая Потанцыяна! вижу вместо утехи и прокладу, бедному и тяжкому и печалному сердцу моему скорби и еще боле скорби додаешъ. Где ныне твоя любовь и служба, которая прежь того была во всякихъ делехъ и послушна ты была мне и помагала мне во всемъ? Ныне вижу, что хощешь ты меня сама своими руками съ сего света збыть и от твоихъ таких речей, что сердце над всехъ лучьше возлюбило, а ты того безщестишь. И ныне вижу, что во время великой печали моей тяшко приятеля добраго сыскать. О неверная Потанцыяна, яко бы узрила, яко тяшко и дивно печалию изранено сердце мое во мне, и ты бы попеклася обо мне. Вижу я, что хощешь пред очима мене мертвую, и то скоро узришь, естьли ты мне иной мысли и помощи не подашь. А ведаю я, милая моя Потанцыяна, что сердце мое не худова себе возлюбило, знать, что онъ великаго роду, потому что онъ человекъ умный, и мудрый, и смелый, и дородный. По всему показуетъ, что не простова роду, но добраго и честнаго. И ведай то подлинно, что опричь ево, иного супружника себе не хощу имети, потому что сердце мое тяшко по немъ болитъ, и естьли будетъ дале того, смерьти саме себе предамъ от твоихъ таких грубных речей». А рекши то, заплакала горько, и от великой жалости упала на свою постелю, и от памяти отошла, аки мертва.

И узрила мамка ее Потанцыяна, что такою великою любовию сердце ее было обято по рыцере, поднявъ ея, рекла к ней: «О великая прекрасная кралевна! востани от тяшкой печали и не сокрушай сердца своего, веру ийми обещанию моему: на что воля твоя лежитъ, то буду чинить и всяческий помогать». И кралевна от тяшкой своей печали не скоро въстала, и Потанцыяна велми того устрашилась, зря на кралевну, и мнила, что она умре. И по малом времени кралевна очьхнулась от тяшкой печали своей. И Потанцыяна стала ее тешить и рекла к ней: «Вижу, прекрасная кралевна, тяшко болезненное то дело, что ни во что и честь, и доброй родъ, ни во что и здоровье свое для друга милова. Вижу и того, какъ вельми возлюбила и здоровье ни во что ставишь. В чемъ мочно, рада вамъ от всего сердца помогать обоимъ».

И рекла к ней кралевна Магилена: «От великаго тяжкаго жалу не ведаю о чемъ бы иномъ тебе приказать, только прошу тя, доведайся от него, что имя ему, а чаю, онъ тебе скажетъ. И естьли б сведала, темъ утешила сердце свое». И Потанцыяна обещалася ей доведатца от него про его имя.

Яко Петръ князь былъ въ церкви и яко Потанцыяна с нимъ говорила и какъ послалъ перстень х кралевне Магилене. И князь Петръ всегда ходилъ в церковь на молитву, прилучи же ся приити в ту же церковь Потанцыяне помолитися. И князь Петръ шелъ из церкви, Потанцыяна же остановила его и рекла к нему: «Рыцерю великии, не поставь во осудъ[1126], есть нечто тайно с тобою переговорить». И князь Петръ учинилъ ей честный поклонъ, что виделъ ея прежде того за кралевною, какъ былъ у стола кралевского, и сталъ слушать прилежно речи ея. Потанцыяна, видя великую уклонность рыцеря к себе, рекла к нему: «Великий рыцерю, многое время пребываешь у кралевской милости, а всемъ людемъ великое подивление, что не поволишь по се время имяни своего и роду объявить. А в кралевстве нашемъ все ведаютъ, что слава твоя богатырская, и рыцерская, и обычай учтивый, и мудрость речей твоихъ, и дородство само объявляетъ тебя, что ты есть роду великаго, да не объявишь ни кралевскому величеству, ни сенатыремъ нашимъ.

Объявляю тебе, великий рыцерю, что я ни от королевскаго величества послана, ни от санатырей, только естьли бы ты изволил объявить, котораго роду и какъ имя твое, ведала то, что утешеные и велико милые вести принесла к прекрасной кралевне Магилене, потому что она того жедаетъ, чтоб оного доведатца про имя твое. А естьли бъ от меня, служебницы своей, доведалась и до меня найпаче была милосерда, нежели к инымъ». Услышавъ то, князь Петръ замолчал и доумелся[1127], что по науке кралевны Магилены и реклъ Потанцыяне: «Хвала Богу, что меня Господь Богъ почтилъ в семъ государьстве, найпаче на дворе кралевской милости. Ведаю, честная Потанцыяна, умыслъ вашъ и за великое счастие себе получаю. А то найпаче ставлю себе въ счастье, что хощешь темъ милость приять от кралевны Магилены, что про имя мое объявить. Скажу тебе: „Есть много причинъ, для того я имяни своего и роду не объявлю".

А для того что к тебе кравлена Магилена найпаче милосерда была, и для техъ вестей кралевна весела б была, и до нынешняго дня никакому человеку не объявливал и не верилъ никому, а сего часу отсылаю с тобою тайно х кралевне, чтоб то никому не поведано было тайно б, что я княжева роду, а имя своего не скажу. А на уверение того, что истинно веру держала кралевна, даю знакъ, милый подарокъ, перстень. Ведаю, что есть много и дражае того у нее, только что у меня здесь лутче, темъ и челомъ бью. Какъ я отъезжалъ из дому отца своего, и благословила милостивая государыня мати моя для памяти, чтоб я ее не забывалъ».

И взявъ тотъ перстень Потанцыяна у князя Петра, и рекла ему: «Великий рыцерю, все то, что я у тебя слышала явственно, объявлю прекрасной кралевне Магилене и обещаюся всякие добрые речи кралевне за тебя говорить». Отшедши Потанцыяна и стала мыслить: «Ныне вижу, что кралевна правду рекла, что онъ честнаго роду. Ныне я и сама узнала». И пришедши х кралевне Магилене, стала все его речи сказывать и его самого хвалить всякими похвалами и поднесла ей перстень.

Кралевна выслушав у Потанцыяны по ряду[1128] и приняла у ней перстень с великою любовию и честию и радостию, и рекла к ней: «Виждь ныне, возлюбленная моя Потанцыяна, что сердце мое слышало и сама узнала по ево дородству и смелости, и уму мудрому, и храбрости великой, знать и по ево дорогому нраву, что онъ не простова роду. А вижу и то, что умыслъ любовной ево есть ко мне, только надобно мне его искусить, что подлинно ли онъ меня любитъ, а я ево люблю такъ, нежели сама себе, и то тебе сказываю ныне, что, конечно, иного не хощу себе в мужа иметь, опричь того великаго рыцеря. И лучше мне умереть, нежели умыслъ свой переменить. А что его здесь нетъ, то перстнемъ стану утешаться». И поцеловавъ тотъ перьстень с любовию. Видя Потанцыяна такую любовь кралевнину к рыцерю и рекла ей: «О великая государыня кралевна, вижу, что ты свою мысль всемъ сердцемъ преложила к тому рыцерю. Я того не хвалю, что столь скоро хотение свое к сердцу своему приключила. Какъ тебе первее того рекла, такъ и ныне, что дело сие нестаточное и нечестно королевскому роду вашему, и починаешь не розмысля, и хощешь въ скоромъ времени поддаться незнаемому человеку и возлюбить ево всемъ сердцемъ своимъ. И от тое любви чтоб позору не было девичеству твоему. Не толко кралевскому величеству отцу и кралеве матери твоей, но и всему нашему государьству не честь учинишь и жалость великую наведешь. И то мне видится зло, что в такую печаль впала и великую кручину сердцу своему привлекла по томъ рыцере».

Услышав кралевна такие речи, рекла к ней яко з гневом: «Дивлюся я тому, что ты испущаешь речи, а на мысли держишь иные. Вижу я, что у тебя из одныхъ устъ и холодъ и теплость сего часу. Ты того великаго рыцеря хвалила всякими добротами, сего жъ часу ты его позоришь и хулишь и называешь его чюжеземцомъ и непороднымъ человекомъ. Не хощу я того видеть, что в тебе такие обменные[1129] слова приговариваешь и ко мне, что не розмысля и непристойное починаю дело. И ты то видишь сама, что не к позору, ни к злу нашему кралевскому величеству, но к чести и к супружеству къ случению замужества. Ведаю то подлинно, что он великаго роду, и такъ въ гневъ не поставлю, скажи мне, что худое начинаю и нечестно, не розмысля, и боле того меня не розговаривай, и меня въ гневъ и печаль не приводи. Не розвесть тебе любви нашей, и впредь бы того не называть иноземцом, называй его моимъ супружником, а своимъ государемъ. И ведай, что ему сожительница буду и до смерти с нимъ жить въ любви».

Видя Потанцыяна волю кралевнину и стала мыслить, чтоб въ чемъ не прогневать и милости ея не отбыть. Рекла Потанцыяна: «Веру ими мне, великая кралевна, какъ тебе, так и тому великому рыцерю рада служить и во всемъ повеление ваше хранить. А ныне вижу, что мысль твоя кралевнина хощетъ с нимъ законный бракъ прияти, чтоб въ скором времени сталось. А какъ я тебя обещалась во всемъ слушать и во всемъ помогать, и ныне такъ же обещаюся и готова творить, что изволишь, тебе, такъже и тому рыцерю великому».

Услышавъ кралевна такие речи от Потанцыяны, престала от печали и стала вельми милостива к ней, и рекла ей, чтоб тайно хранила, никому не поверила и во всемъ бы помощь подавала. Обещалася Потанцыяна пред Богомъ кралевне, что ее слушать и повеление ее творить.

И кралевна стала ее любить и жаловать такъ, как душу свою.

Яко князь Петръ во второе виделъся с Потанцыяною и какъ объявилъ любовь свою х королевне Магилене. И князь Петръ многое время Потанцыяну ждалъ, чтоб ему видеть. И пришел въ церковь, на том же месте Потанцыяну обрелъ, где прежде сего с нею виделся, и сталъ ей вельми радъ. И пришед к ней, Потанцыяне поклонился ниско. И реклъ, чтоб она гневу не держала, что смело к ней пришелъ. И Потанцыяна рекла: «Великий рыцерю, не токмо что презреть, но велми рада твоей милости, что тебя, государя, увидела въ добромъ здравии». Отвещалъ князь Петръ Потанцыяне: «Мне то великая радость, что мне Господь Богъ велелъ видети тебя в добромъ здравии, велми тому радъ для того, что пребываешь при милости кралевны Магилены. Ея милостивую славу не вижу, прекрасную кралевну Магилену, ныне, на тебя зря, утешаюся для того, что ты во всемъ верна кралевне Магилене, для того еще тайну сердца своего открываю тебе, Потанцыяна».

Услышав же Потанцыяна такие речи от великаго рыцеря, была тому рада и рекла к нему: «Великий рыцерю, буде тебе есть нечто тайно мне поведать, а ты мне что поведаешь, верно буду таить. А кому изволишь поведать, тому и скажу».

И князь Петръ стал ей поведать, как ево объяла сердечная любовь и тоска по кралевне Магилене и какъ неудобь печално сердце ево по ней.

Выслушавъ Потанцыяна слова князя Петра, ответъ дала ему: «Великий рыцерю, не дивуюся тому, что добрые наши сердца к доброму умыслу приходятъ. Я вашему делу не буду спорить ни в чемъ. А где мочь моя будетъ, стану вамъ радеть и служить. А то ведай подлинно, что кралевна так же и тебя любитъ, какъ ты ее. Только прошу тя, чтоб ты правду реклъ, чтоб то ваше дело было честно, чтоб позору не было. А то ведай, кралевне мыслитъ, что законный честный бракъ с тобою приять. Только от тебя не знаю, какъ ты мыслишь, чтоб какова зла от тебя не было».

Отвещалъ князь Петръ: «Господа Бога даю на свидетелство, что правду поведаю: иного не мышлю, только о законном браке с нею и честном житии нашемъ, чтоб добрымъ людемъ видети было честно и на славу кралевскому величеству и к чести».

Потом Потанцыяна рекла: «Дивлюся я тому, честный рыцерю, многое время при кралевской милости живешь, а никому имяни своего и роду не скажешь».

Князь Петръ отвещалъ ей и реклъ: «Господу Богу обещаюся никому не сказывать имяни своего, только верному своему приятелю, а иному не объявлю. А естьли кралевна про мое имя изволит ведать, и я самъ объявлю ей. А естьли ты хощешь, что от тебя кралевна сведала, и ты скажи, что я темъ имянемъ, которой больши всехъ ис апостоловъ, и кралевна будетъ разуметь, какъ имя мое. Да прошу твоего приятства: поднеси сий малый подарокъ, чтоб поволила принять за болший дар», и далъ ей другий перьстень лучши перваго.

Потанцыяна, възявъ перстень, шла до кралевны Магилены, и пришедъ х кралевне, узрила ее в великой печали и жалости. А кралевна, какъ увидела Потанцыяну, и стала ее спрашивать, чтоб она добрых вестей сказала: «А я, дожидаючись тебя, в великой печали сидела». И Потанцыяна, видя кралевну вельми печалну, и стала ее тешить, и рече: «Дивлюся я, милостивая кралевна, что вельми припустила болезнь къ сердцу своему, по том рыцере тужишь, а он по тебе найпаче, только умыслъ ево к законному браку и толь вельми печалится ни о чемъ об ыномъ, только о твоей милости. Дасть Богъ, учинится ваше дело: а то ведаю, что онъ великаго роду княжева. И ты, прекрасная кралевна, престань от печали и к тому надежду держи. И прислалъ к тебе перстень, и просилъ милости, чтоб ты приняла сий перстень за болший даръ».

Услышав кралевна, взявъ перстень, и обнявъ Потанцыяну, поцеловала и стала молить Бога на добрыхъ вестяхъ и обещалась впредь к ней милосерда быть, и найпаче того стала вельми утешаться темъ перстнем, всю свою печаль отверже, и стала спрашивать про имя его. И Потанцыяна рекла ей: «Какъ я стала его спрашивать про имя его, онъ мне реклъ: имя такъ, какъ болшаго апостола имя нарицаютъ». И кралевна уведала, что имя его — Петръ, той больший верховный апостолъ. И говорила Потанцыяне, чтоб порадела, какъ бы рыцерю быть к ней и с нимъ кралевне единъ на единъ обо всякихъ речахъ переговорить.

Назавтрее Потанцыяна шла к церкви и увидела рыцеря, к церкви идуща. И пришедъ к нему честию, поклонилась от кралевны и о здоровье спрошала, и рекла: «Достойно вамъ, великий рыцерю, самимъ промеж себя увидеться и о великиихъ речахъ переговорить, чтоб вашъ добрый умыслъ, законный бракъ въскоре учинилъся. И о томъ изволь с кралевною самъ видеться. Завтре, после обеда, приди х кралевскому двору, есть подле кралевьскаго саду малые воротцы, вьниди в нихъ и прямо поиди въ полаты, где кралевна пребываетъ, а тамъ иного никого не будетъ, только кралевна да я».

Услышав то, князь Петръ вельми тому радъ бысть и реклъ Потанцыяне: «Ныне даю тебе Господа Бога по себе порукою, что ни для какова зла умыслъ мой, только для истиннаго законнаго браку, и буду с нею жити до смерьти своей во всякой честности». Услышавъ, Потанцыяна вельми тому рада бысть и рекла: «Утверди, Боже, умыслъ вашъ во всяком добре, а не в худе». И пришедъ х кралевне, все ево речи сказала, и какъ он былъ тому вельми рад, что изволила к себе бысть для особого разговору.

Князь Петръ ждалъ того часу, как ему итти х королевне и какъ у нее быть. Наутрее князь Петръ ждалъ уреченнаго часу, какъ велела ему быть кралевна к себе, и какъ пришелъ тотъ часъ, нарядяся в драгое платье, и шедъ к темъ воротцам, где ему Потанцыяна указала. И видехъ ихъ отверсты, вшедъ и замкнулъ ихъ. И шелъ прямо вверхъ, к самой спалной полате, где кралевна опочивъ держала[1130], а кралевна и с мамкою ожидала ево.

И князь Петръ въшедъ въ полаты х кралевне и поклонился с великою честию. И кралевна, какъ ево узрила, и от великой своей печали велми рада бысть. И видя, что онъ, князь Петръ, застыдился, а кралевна на него утешно зрела. И князь Петръ, видя красоту кралевнину, изумелся и слова не могъ изрещи. Потомъ опаметовался, палъ на колени свои предъ нею, и реклъ: «О милостивая моя кралевна, прекрасное лице твое видехъ, и сердце мое престрашилось, показася лице твое и красота не человеческая, но ангельская. Несть такова человека на семъ свете, кто бы равенъ был красоте твоей. И увидя милость твою к себе, не могъ ничемъ инымъ отслужить, только же буди по воли от Бога, чтоб Господь Богъ во всемъ почтилъ тя, чего ты от Господа желаешь».

Услышавъ кралевна такие слова от князя Петра, въставъ с места своего, приказала ему сести и рекла к нему с великою радостию и желаниемъ: «Честный и великий рыцерю, сердце мое жалостно, чтоб с тобою наедине переговорить обо всякомъ нашемъ деле. И честность роду твоего, и то все к тому мя привело, что тебя возлюбила всемъ сердцемъ и для того указала тебе быть к себе для особой с тобою беседы. А зря на честную твою породу, чаю того, что ты меня не обесчестишь и не осудишь, что тайно к себе взяла, и о своей, что и о твоей, чести держуся. А коль скоро тебя увидела и храбръство твое, что в кралевстве нашемъ показалъ, и сердце мое по тебе такъ тяшко стало болеть, что изрещи не мочно. И не могу иного нарещи тя и никако тя возвати[1131], только сердечнымъ своимъ приятелемъ. А что я тебя от всего сердца люблю, утаить, чтоб тебе того не сказать. И дай же сердецъ нашихъ обеихъ мысль в добром здоровье и в скором времени то честное дело совершилося».

Услышав князь Петръ ответъ, и реклъ ей: «О милостивая кралевна, видя я милость вашу несказанную к себе. И сердце мое тяшко изравнено любовию по тебе. Радъ вечно милость твою найпаче хранить и о том милости прошу тя, чтоб ты во гневъ не поставила, что без всякаго опасения надеяся на твое милосердие к тебе милостивой своей, пришелъ. И надеяся на то, что служебникъ вашей кралевской милости, не могъ ослушаться приказу вашего. И милости у тебя, кралевна, прошу, чтоб к слуге милосерда была и по воли своей, где изволила, на службу послать того ради. А что опасение имеешь о приходе моемъ, и я милости твоей не осудчикъ, только вечно долженъ служить и здоровье твое во всемъ хранить».

Услышав кралевна такие укронные[1132] речи и умилные рыцеревы, рекла к нему: «Ведай, великий рыцерю честный, что я тебя принимаю не за служебника, но за милова друга и приятеля. Только молю тя, изволь сказать имя свое и честный родъ твой, ибо никто не ведаетъ имяни твоего, а ныне прошу тя: повеждь мне».

И князь Петръ отвещал ей: «Великая кралевна, обещался Господу Богу выехавъ из своего государьства, из дому отца своего, никому имяни своего не сказывать, опричь приятеля своего и друга вернаго и сердешнаго, которую дастъ Богъ мне. А видя что кралевское ваше величество становитъся мне другомъ и добрым приятелемъ, нелзе мне у тебя того утаить, только объявлю тебе единой. Прошу тя, милостивая кралевна, прикажи, чтоб мамка твоя вонъ вышла». И королевна велела Потанцыяне вонъ вытти. И какъ вышла Потанцыяна, и князь Петръ реклъ: «Ныне, прекрасная кралевна, все тайное сердца своего открываю тебе. Какъ я былъ в дому отца своего, и единъ добрый человекъ из вашего кралевства лучился быть въ гостяхъ у отца моего и, увидя меня, сталъ говорить мне, чтоб я у отца своего в дому не жилъ, чтоб ехал въ посторонныи государьства и отведал бы своего счастия и рыцерскихъ справъ. Найпаче мне сказалъ о кралевскомъ величестве, отце твоемъ, какая милость к рыцеремъ, которые пребываютъ при его милости, сказалъ же мне и про красоту твою, прекрасной кралевны. И услышал я те ево речи от него, сталъ о том велми радети, чтоб приехать в сие кралевство. А отецъ мой и мати моя никакими мерами не хотели меня отпустить, потому что я единъ у нихъ сынъ былъ. И то изволь, милостивая моя, ведать, что отець мой князь Вольфангъ — зять краля францужскаго, князь вольной, а мати моя Петронила, кралевой францужской сестра родная. А имя мое есть Петръ. Ныне изволь ведать, что не простова роду. А для того не сказывалъ имяни своего, что есть много честныхъ людей у кралевскаго величества в рыцерскихъ делехъ, чтоб про меня никто не ведалъ, кто я».

И какъ услышала кралевна ту речь, велми тому радовалась и рекла: «О честный и великий рыцерю, какъ я первее сказала, что ни за слугу, но за милова своего приятеля и друга точию. И то ведай, что всемъ тебе уклонна, будь ты самъ мой приятель и стражъ чести моей, потому что ты мне есть любезный друг и приятель сердцу моему. И не знаю, чемъ бы мне тебя почтить за такую великую любовь». И потомъ сняла с себя чепь златую, драгую, с камениемъ самоцветным и положила на перси его и рекла ему: «Приими, верный мой приятель, сей мой малый даръ для верной памяти промежъ нами, чтоб во всякой доброте и честности с тобою быти и тебе бъ мое девичество хранити во всякой чистости до уреченнаго дня».

Услышавъ то князь Петръ, с великою честию учинилъ ниский поклонъ кралевне, и билъ челомъ за такую неизреченную ее премногую милость. А потомъ вынявъ третий свой перстень, и поднесъ кралевне, и такъ реклъ ей: «Всю свою утеху и благословение, что от матушки своей имелъ, дарую тебе, милостивой своей». И кралевна с великою честию и любовию приняла тот перстень и обещалася ему любовь и милость к нему иметь, и онъ ей такожде. И по многих речахъ мило простился. Князь Петръ пошелъ с великиимъ веселиемъ, а кралевна такожде вельми была весела с той беседы общей и забыла всю свою прежнюю печаль. И призвавъ мамку свою Потанцыяну, и сказала ей все ево речи, что онъ ни сказывал, и показала третий перстень, что ей далъ для любви. И кралевна стала Потанцыяну спрашивать: «Каковъ тебе кажется, скажи мне правду». И Потанцыяна рекла ей: «Милостивая моя государыня кралевна, вижу межъ вами с обеихъ странъ верную и правдивую любовь. И видя учтивость и стыдъ, и великой умъ, и лице его прекрасное, и дородство, и я что на стыдливую девицу зрю, и во всемъ его возлюбила, и нельзя такого удатнаго рыцеря кому не любить».

Услышавъ то, кралевна Магилена вельми том утешилась и рекла Потанцыяне: «О возлюбленная и милая моя Потанцыяна, помниш ли ты и сама, какъ я тебе прежъ то рекла, что онъ великаго роду, а не простова, потому что по ево дородству и уму, и красоте, и храбрьству, и смелости, все то я по тому узнала, и хвалю Бога, что не худова возлюбило сердце мое, но добраго и честнаго роду. И о том молю Господа, чтоб нашъ умыслъ в добромъ здоровье скончался».

Услышав то, Потанцыяна рекла к ней: «Милостивая кралевна, ныне ты всемъ сердцемъ своим приклонилася и любовию к рыцерю. О том молю тя, делай твердо, чтоб тебе в чем не промолвитца перед иными девицами, чтоб то дело явственно не было. А естьли сведаетъ кралевское величество отецъ твой, и милостивая государыня мати твоя, мне и рыцерю живымъ не быть. А ты отбудешь от ихъ отеческой милости».

И кралевна рекла: «О милостивая моя Потанцыяна, вельми я тебя за то пожалую, что ты меня в такомъ деле утверждаешь, чтоб промеж нами твердо было, и никто о томъ не ведал. Я и рыцерь таить ради, только ты, пожалуй, таи». По техъ речахъ разошлися. А князь Петръ, пришедши к себе на двор, велми тому радъ былъ, что виделся с кралевною.

И приехалъ инъ рыцеръ Фридрикъ Скрыни х кралю Неопалитанскому к шурмованью, и какъ князь Петръ над всеми храбрьство учинилъ. Многое время спустя после того, как былъ князь Петръ у кралевны Магилены, приехал х кралю Неопалитанскому единъ славный рыцерь земли францужской, именемъ Андрей Скрыни. Тотъ, слыша о красоте пркрасной кралевны Магилены, вельми возлюбилъ. И видя, что краль и кралева, и кралевна Магилена вельми любятъ рыцерское дело и рыцеревъ жалуют, хотя онъ темъ кралевне прислужиться, билъ челомъ кралю, чтоб указалъ выкликать не толко въ кралевстве своемъ, но и в посторонних государьствахъ к шурмованью рыцерскому храбрыхъ людей созывать, надеяся на силу и дородство свое, чтоб у всехъ и над всеми рыцерство учинить и славы себе от всехъ восприять.

Краль по ево челобитью указалъ выкликать во своемъ кралевскомъ государьстве и в посторонные государьства указалъ писать листы[1133], естьли хто храбрый рыцерский человекъ, надеяся на силу и на храбръство свое, и онъ бы ехал в Неопалитан-градъ к шурмованью. И учинилъ тому рыцерскому шурмованью уреченный день. И какъ услышали такой кликъ, и такие грамоты увидели, и многие добрые рыцери приехали на уреченный день в Неопалитанъ-градъ к шурмованью. И какъ пришелъ уреченный день, стали съезжатся славные и великие рыцери на уготованное место, где быть шурмованью, недалеко от кралевъскихъ полатъ, по семъ съехалися все рыцери.

При той изготованной площади поставлены были два места, велми украшены всякими драгими хитростьми. На одномъ месте стоялъ краль с сенатырьми своими, а на другом месте стояла кралева и прекрасная кралевна Магилена з девицами. А Магилена межъ иными девицами стояла, что прекрасной цветъ в красоте своей, и часто взирала на друга своего Златых Ключевъ, а онъ сталъ позади всехъ рыцерей. Потомъ выехалъ Андрей Скрыни, по чьему челобитью то шурмованье сталось, и сталъ говорить всемъ рыцеремъ: «Великие рыцери, ныне всякъ своей силы отведай и щастия своего, и великой славы себе учинить».

По техъ речахъ выехалъ противъ Андреа Скрыни имя рекъ кралевич сынъ краля аглинскаго. И съехалися столь крепко, что у обеихъ копьи сломались, и чудь кралевичъ имя рекъ с коня не упалъ, естьли б люди его не подхватили, и стыдомъ с места съехалъ. Потомъ выехалъ противъ Андреа Герардъ Ланцылатъ[1134] кралевичь, и съехалися со Андреемъ, и от великаго заезду Ланцылатъ ссадилъ Андреа с коня копьемъ и с седла на землю упалъ. Увидя князь Петръ, приехав, крикнувъ великимъ гласомъ и реклъ: «Ныне про здоровье государя моего милостиваго кралевскаго величества и про здоровье кралевой государыне моей, такъ особливо про здоровье государыни моей, прекрасной кралевны Магилены». И скочилъ всею прыткостию своею, и ударилъ толь мочно с Ланцылатомъ, что под обеими кони попадали.

Видя краль обеихъ сильныхъ рыцерей, реклъ своимъ сенатыремъ: «Видите, какая большая мочь техъ силныхъ рыцерей, что под обеими кони упали. Только рцыте[1135] имъ, чтобъ оне еще съехалися, хощу видеть, кто из нихъ сильнее и храбрее». И подвели имъ иныхъ коней, и какъ съехалися въ другоредь, и князь Петръ всемъ скоком пустил коня своего такъ силно, что Ланцылота с конемъ съшибъ на землю, и руку ему выломилъ. И тому наезду краль и все предстоящи велми стали дивитися. И реклъ король: «Нетъ такова человека нигде силою, который моглъ с Рыцеремъ Златыхъ Ключевъ противенъ быти[1136]».

Видя то кралевна, что милыи другъ ее, Рыцерь Златыхъ Ключевъ силою своею такую великую славу приобрелъ, над всеми рыцери, что никоторой не могъ съезжаться, все с великимъ стыдомъ отъезжали, вельми тому радостна была, а перед темъ того блюлася, чтоб другъ ея в какой стыдъ не впалъ. И какъ все с места от рыцеря отъехали, ни единъ не остался противъ Рыцеря Златыхъ Ключевъ, и видя князь Петръ то, что никово нетъ на месте, никто противъ его не стоитъ, снявъ с себя шелмъ свой и приехавъ к кралю и реклъ: «Милостивый великии кралю, государь мой, во что изволишь храбръство мое поставить?» И краль к нему реклъ: «Ставлю тебе в честь и в славу великую». И указалъ краль кликать по всему кралевству, что Рыцерь Златыхъ Ключевъ великое храбръство учинилъ над всеми великими рыцери, что никоторой не могъ ему противенъ быти. Кралева и кралевна прекрасная Магилена и все предстоящии великимъ гласомъ стали ево хвалить и здравствовать[1137] ему. И такъ его краль и кралева любили паче меры, такъже и всемъ государьствомъ, и всякихъ чиновъ люди невымолвно любили и хвалили ево.

И какъ шурмованье скончалось, и розъехались все великие рыцери и кралевичи, и князи, всякий в домъ свой. А краль единаго человека не отпустилъ без дорогова подарку и честно ихъ отпустил во свои земли. И однако с великимъ гневом отъехали, а все для того, что Рыцерь Златыхъ Ключевъ надо всеми рыцерьство удержалъ.

По тому розъеханию князь Петръ долго терпеть не могъ, чтоб не видаться с кралевною, шелъ до техъ воротецъ и нашелъ ихъ отверсты, и вшелъ в них, и шелъ прямо к полате кралевниной, и вшелъ к ней въ комору, и поклонился ей. Какъ увидела кралевна Магилена князя Петра, вельми возрадовалась и стала его хвалить, и рыцерьство его возносить, и всемъ счастиемъ его поздравлять. И князь Петръ, слышавъ те похвалные речи, и реклъ ей: «Милостивая моя кралевна, что я чинил храбръство, то все для твоей красоты. Многие хотели тебе темъ прислужится и милость твою получить. И для того всею силою не жалея себя отпоръ давалъ. А все то для тебя, надежды сердцу моему, и твоею красотою великую славу себе обрелъ. Ныне ведай, возлюбленная моя, прекрасная кралевна Магилена, велми ты в печаль ввела и дивно сердце мое изранила. И не могу я иного, только вечныи рабъ милости твоей».

Слыша то кралевна и рекла ему: «Возлюбленный мой, рыцерю милый, можешь мне безо всякаго опасения верить, что и мое сердце по тебе неизреченно изравнено верно и от всего сердца люблю тя паче себя. Только изволь промышлять сродичевъ моихъ, чтоб въскоре приити в законный бракъ с тобою, чтобы найпаче сердца своя любить промежь себя».

Слыша то князь Петръ хотя ее уверить, естьли она всемъ сердцемъ его любитъ безо лжи, сталъ ей говорить те слова: «Прекрасная кралевна Магилена, уже многое время тому, какъ я не видалъ отца своего и матери и сродцевъ[1138] своихъ. А что я ныне поддалъ сердце свое послушеству твоему, что верной слуга, не могу ничто учинить без изволения твоего, чтоб тебя не доложиться, потому что ты владеешь сердцемъ моим. Ныне взявъ себе в умыслъ, чтоб своего отца и матерь навестить, чтоб застать ихъ в добромъ здоровье и от нихъ благословение просить и милость отеческую получить, и не смелъ, чтобы не доложиться тебя, отъехать. Потому что отецъ мой и мати велми печалны по мне, что я от нихъ отъехал и в старости покинулъ, блюдусь[1139], чтоб они с печали не померли, тогда бы я былъ убойца ихъ. А по се время все не ведаютъ, где я. И о томъ прошу твоей милости, пожалуй, поволь служебнику своему на малое время отъехать, а въскоре к вашей милости буду», а говорилъ то все, искушаючи для любви ее к себе.

Услышавъ то, кралевна залилась слезами, и красота лица ее переменилась, и от великой жалости от памяти отошла, и не могла слова промолвить и, опомятовався, рекла: «О несчасная и бедная на семъ свете девица! То, что сердце мое над всехъ лучьше любитъ и надежду имеетъ, ныне из рукъ моихъ силою отъимется. О мой возлюбленный и великий рыцерю! Вижу я твое отъехание, и то ты делаешь добро, что рождение отцевское помнишь, то мне вельми любо, а об ыномъ мне вельми печално. Видишь ты, что всемъ сердцемъ я к тебе приклонилась. Не токмо что отселе не на большее время тебе ко отцу отъехать, естьли я тебя часъ не увижу, мне тотъ часъ годомъ покажется. Хотела б бить челомъ, да не могу и глаголати, и тебя прогневать. Давная пословица: государьское челобитье к слуге своему вместо разбою. Отложи то, чтоб ты здесь вовсе остался у насъ. Прошу твоей милости, изволь здесь на большее время, авось либа щасливое и доброе между нами учинится. Ведай то подлинно, естьли б ты отъ насъ отъехал, я бы на свете недолго жива была и, конечно б, сама себе смерти предала. На комъ тотъ грехъ былъ? И то ведаю, что сродичи твои великую печаль имеютъ по тебе, что многое время тебя не видали, и не ведаютъ, где ты. А и тожь худо было, естьлибъ ты потерялъ меня, возлюбленную свою. Ведаешь, давно я рекла, что иного в мужа иметь не хощу, опричь тебя, и Господу въ томъ обещалась. Не буди же сердце мое, ты души моей губитель, и отцевской. Мнится мне, что учинишь ты имъ великую радость, а я избуду и смерьти, чтоб я въместе ко отцу твоему с тобою ехала. А надеюся на твою честную породу, что ты мне въ дороге позору не учинишь, въ девической чистоте меня соблюдешь. И буде ты поедешь, учини то, возъми меня с собою и не прилагай боле печали к печалному сердцу моему».

Услыша князь Петръ жалостныя слова кралевны Магилены и вельми жалостно ему стало, и показалось ему, что сердце его от жалости распалилось, и реклъ к ней: «О возлюбленная моя, прекрасная кралевна Магилена, отри слезы с плачливыхъ очей своихъ, дабы такая жалость твоя не сокрушила боле сердца своего: умыслилъ ехать ко отцу своему, а ныне оставлю то, поживу малое время. Авось-либо посчастит[1140] насъ Богъ с тобою всемъ добрымъ. Избави Боже, чтоб я слышелъ, сердце мое, что ты въ такой печали была, я б лучьше самъ то все принелъ, нежели тебя въ том слышать, и о томъ прошу твоей любви, утоли сердце свое от таковаго жалостнова гневу своего, которой жалости я въместе с тобою имею. А я того не учиню и без твоего ведома не поеду и тебя, возлюбленную, в печали не покину. А естьли ты изволишь со мною ехать, то я обещаюся пред Господемъ Богомъ, что быть оберегателемъ здоровья твоего и чести твоей девической и до полуночнаго законна времени, никакова зла не будетъ от меня, и прежде сего тебе обещалъся».

Слыша то, кралевна Магилена от плача престала и рада была, и рекла к нему: «Сердешный приятелю, слыша я такое твое обещание, что хощешь оберегателемъ девической чести моей, смело на то изволю я, что то твое обещание не обманетъ. А какъ дастъ Богъ время и часъ приидетъ, и законное совокупление с тобою будетъ, тебе же и мне тогда честно будетъ. И Богъ насъ за то помилуетъ, а я найпаче буду тебя любити, нежели сама себе, а чаеть, то помыслишь про сей мой умыслъ, что начинаю без ума, и я к тому все сердце мое приклонила и всею душею своею возлюбила, надеюся, что не безъ ума то делаю. Только прошу твоей милости, чтобъ намъ здесь недолго жить, лучьше намъ въскоре ехати для того, чтобъ нашей любви и совету не сведали б отецъ мой и мать, а естьли проведаютъ про тотъ нашъ советъ, тотъчасъ за иного зговорят. И тогда будетъ от печали мне смерть, а тебе будетъ по мне скорбь. Итакъ, мой возлюбленный, прошу твоей милости, много о томъ мысли, а вскоре делай, чтобъ и намъ х какой печали не приитьти».

Егда услыша те речи князь Петръ, пал на колени свои, и поднявъ руки к высоте и реклъ: «О великая кралевна, возлюбленная моя душа, виждь, Господу Богу обещаюся, по его святей заповеди во всемъ тебя оберегать и девическую честь твою хранить до времени полуночнаго» И много промежъ ими добрые речи были, и поставили себе уреченный день и часъ, что третьяго дня в полунощи ехать, а в те дни князю Петру готовиться со всемъ, что надобно на дорогу, и приехать бы к темъ же воротцамъ, где ходилъ онъ х кралевне Магилене. И говорила, чтоб добрые кони купить, чтоб на дороге не стали, и въскоре бъ уехать из кралевства отца ее. И князь шедъ на дворъ свои с великиимъ веселиемъ и сталъ готовиться. А кралевна ждала уреченнаго часу и тайно готовилась, никому не объявила — ни Потанцыяне, мамке своей, которая ведала всю тайну промежъ ими. И кралевна боялась объявить, чтобъ не донеслось отцу ея. И такъ с обеихъ странъ делали тайно.

Яко князь Петръ в нощи увезъ кралевну Магилену, и краль, услышавъ, учинилъ погоню и приказалъ с прилежаниемъ искать ихъ. И какъ настал третий день и часъ уреченный пришелъ, и князь Петръ възявъ с собою три коня, и приехал в полнощь к темъ воротцамъ, и тамъ кралевну обрелъ, а кралевна ожидала ево стоя. Потомъ взяла себе кралевна злата и сребра множество много, и драгихъ запанъ[1141] и вещей всякихъ преузорочныхъ. Князь же Петръ взявъ кралевну и посади ее на конь, а на другой конь положилъ себе на потребу и кралевне, что дорогою есть, а на третий конь самъ селъ. И поехали из града путемъ своимъ велми скоро, и всю нощь ехали до самого света. И какъ насталъ день, и князь Петръ искалъ себе места, где стать в закрыте, чтоб ихъ никто не сыскалъ. И въехали промежь высокими горами над моремъ в великий непроходный лесъ. И никакой человекъ в тот дальней лесъ не хаживалъ, и никто ихъ сыскать не могъ. И сталъ князь Петръ и с кралевною в томъ лесу, и снял кралевну с коня, и коня пустилъ на траву. А самъ с кралевною в томъ лесе селъ подъ древомъ, и промежъ себя многие речи говорили, и потомъ сталъ кралевну сонъ изнимать. И князь, видя кралевну утомлену от той езды скорой, что к той конной езде не привыкла, и сталъ ей говорить, чтоб она опочинулась[1142]. Кралевна же Магилена легла, а главу свою положила на колени князя Петра, и от истому великаго скоро уснула.

Мамка ее Потанцыяна, въставъ рано, и шла х коморе кралевниной, ожидала ее, чтоб она въстала. И какъ прииде к полудни, а кралевна не выхаживала, и Потанцыяна помнила[1143], что кралевна занемогла и для того столь долго ис коморы не выхаживала, и Потанцыяна вошла в комору и кралевны не нашла, и того часу въспомянула, что ушла с рыцеремъ и не сказала никому. И бежала к рыцереву двору и доведалась, что онъ уехалъ. И скоро бежала в полаты кралевския с великимъ жалом и криком[1144], от памяти отшедши. И сказала королевой, что искала кралевны и не нашла, и не ведаю, где она делась. И какъ кралева услышала, велми устрашилась и велела искать с прилежаниемъ. Потомъ кралю донеслось, и краль велми тому печаленъ былъ. А проведавъ про рыцеря, что он ушелъ, указалъ за нимъ ехать въ погоню многимъ людемъ, и посланные приехали назадъ, не сыскавъ рыцеря и кралевны. И краль со всякимъ устрашениемъ спрашивалъ Потанцыяны про рыцеря: «Прежде того хаживал ли онъ х кралевне, или нетъ?» И Потанцыяна клялась всякими клятвами, что не ведала и у кралевны про рыцеря никакихъ речей не слыхала, и худа отъ нихъ не бывало. И такъ кралю и кралеве велми было отъезду ее жалостно и всем кралевству ихъ.

И какъ кралевна уснула, положа главу свою на колени князю Петру, и князь Петръ смотрилъ на красоту ее, и велми утешился глядя на кралевну. И тако ему велми было любо видя лице бело и прекрасно, уста румяны, и велми сталъ утешаться той неизреченной красоте. И не могъ удержаться, растегалъ платие ее противъ грудей, хотя дале видеть белое тело ее. И увидя, найпаче сердце его разгорелось, и показалася красота не человеческая, но ангельская. И запаметовавъ, кого порукою далъ, сталъ мыслить иное, неподобное дело.

Видя Господь Богъ ево неистовство и тотъ нечестной умыслъ его, изволил всю его утеху отнять от него, не хотя видеть обоихъ во греху и на позору. Рыцерь зря на телесную красоту ее, и узрилъ межъ грудями узолокъ червчетой тавтяной[1145] на золотом снурке, хотя доведатися, что есть в томъ узолке, и вынявъ тотъ узолокъ, розвязалъ и нашел в немъ три перстни те, что он ее подарилъ. А у ней те перстни были, что на персяхъ своихъ носила, и глядя на нихъ, утешалась. И видя князь те перстни, завязалъ ихъ в ту жъ тафтицу и положилъ ихъ подле себя, и дивовался красоте ея, и сталъ в великом замышлении[1146] глядя на нее. И сердце его найпаче распалилось сердечною любовию и мыслию иною, неподобною, не к доброму делу. И в то жъ время сиделъ на древе вранъ, и увиделъ тот узолокъ червчетой, с теми перстнями, и прилетевъ ухватилъ, и възлетевъ с нимъ на древо, и надеялъся вранъ, что мясо было.

Увидя князь Петръ, что воронъ унесъ узолокъ тотъ с перстнями, сталъ мыслить: «Что я учинилъ?» Те перстни положилъ не в сохранномъ месте. О злый вороне! Изо всехъ птицъ ты наведешь злое мнение возлюбленной моей на мя», и тихо сложилъ главу ее с коленъ своихъ и побежалъ за ворономъ. А кралевна того не слыхала и от великого истому крепко уснула. И воронъ тотъ з древа до древа леталъ, а техъ перстней не покинул. А рыцерь за нимъ ходя, металъ камениемъ, и так велми далеко завелъ, а потомъ залетелъ с темъ узолкомъ за губу морскую и селъ на камени. Князь Петръ метал камениемъ и згонилъ его с места, и воронъ летелъ, опустилъ тотъ узолокъ в море. И князь Петръ, видя, что у ворона нетъ узолка в носе, помнилъ, что за губою на камени покинулъ. И сталъ ходить по брегу искать лотки, в чемъ бы ему переехать, а опасался, чтоб кралевна не стала мыслить о техъ перстняхъ чево худова, какъ не найдетъ у себя техъ перстней. И ходя по брегу подлеморя, нашелъ малую лотку и с великою борзостию[1147], не розмысля, селъ в тое лотку и без весла поплыл на другую сторону брега, гребя руками. А какъ от брега отплылъ, и воста великий ветръ, и занесло ево в пучину морскую.

Видя князь Петръ, что далеко от брегу занесло, а блиско смерти, и видя, что короткое время утехи ево было, сталъ горко плакати от воздыхания сердца своего и реклъ: «О бедный я и несчасливый от всехъ человекъ! Что я перстни те положилъ не в сохраненнем месте, ис такого сохранения вынял. Велми было добро сохранено. Ныне ведаю, что счастье скоро отъемлется. И малое время тому прошедъ, помышлялъ себе, что я был всехъ щасливе людей на семъ свете. А ныне вижу, что и нетъ инаго такого безчастнаго человека, какъ я. Погубилъ всю утеху свою, увелъ прекрасную девицу и оставилъ ее в великом непроходном лесу. Либо ея лютыя звери разтерзаютъ, либо зайдет, где от глада умретъ. О злый сталъ, окрутный[1148] сталъ я ныне, убо ей излиялъ кровь неповинную. Что иного учиню? Только самъ себя смерти предамъ и душегубъство над собою учиню, и потоплюся в пучине морстей».

И молвя то, опамятовся с той великой печали, пришед в себе в мысль и в боязнь Божию и положил надежду на Господа во всемъ, и реклъ молитву предъ Господемъ Богомъ: «О, Боже, всея твари Содетелю! Согреших пред тобою, создание твое, положилъ все упование и возлюбилъ от сердца девицу, а темъ тебя, Бога моего, прогневал. И за такое мое неистовство спустилъ ты на меня такий гневъ свой великий. Конечно, уже погибаю и хотелъ самъ себя смерти предать, и потопиться в пучине морстей от сердешные печали своей. А ныне вижу я последней свой часъ смертной, нечего того мне искать и самому потопиться. Вижу, что уже во глубине морьстей уповаю на Господа. О милосердой и праведный Боже! Вижу, иже согрешихъ пред тобою, не только что нечестной сея смерьти годенъ, но и вечныя муки достоинъ за грехи своя. О милосердый Господи! Прошу я, грешный рабъ твой, милости, создание свое, а есть воля твоя святая, в какую неволю и терпение вдашь мя, все готовъ терьпеть и всяческий употреблять и страдать за неповинную кровь супружницы моей, прекрасной кралевны Магилены, которая ныне в лесе от зверей дикихъ пропадаетъ, и кровь ея над главою моею, яко мечь острый, виситъ.

О Господи милосердый! Царю Небесный! Прошу твоей милости, не дай же на растерзание грешнаго телеси моего зверемъ морскимъ и приими грешную душу мою во царьствии своемъ. Найпаче помилуй, Господи, и соблюди от всякаго зла невесту мою, прекрасную кралевну Магилену. По изволению же твоему святому буди мне смерть ныне а ее соблюди в добромъ здоровье. Вижу, что я блиско смерьти, ведаю то, что и ей без такого страху не пробыть.

О Боже, милосердый Господи! Соблюди от всякаго зла возлюбленную мою невесту. О злый проклятый воронъ! Ты самъ мало потехи взялъ, что занесъ узолокъ с перстнями, себе мало корысти получилъ, а меня с возлюбленною моею прекрасною кралевною разлучилъ. Охъ, моя возлюбленная кралевна Магилена, что сама над собою начнешь чинить, какъ никого не увидишь у себя в таком непроходном лесе? Где найдешь себе проводника, чтоб тебя проводилъ ис такого темнаго страшливаго лесу? Или кто тя оборонитъ от лютаго зверя? Охъ, несчастной тотъ былъ день и часъ, в который выехал я с нею ис королевства, королевскаго двора. Уже не вскоре, возлюбленная моя, с тобою увижуся. О злая любовь страшная, что ты меня обманула и привела потерять друга милова моего, и самому растерзану быти от морскихъ рыб. О возлюбленная моя кралевна Магилена, во что ныне красота твоя обратится! Чаю, белое тело твое от лютых зверей по лесу разтерзано будетъ. Не изволил то Господь, чтоб я до техъ местъ первее пропалъ смертно, покаместъ тя не увезъ от краля отца твоего, не такъ бы было мне тяшко. О, всехъ прекраснее кралевна Магилена, возлюбленная моя, какъ ты ныне пребываешь!»

И какъ князь Петръ в великой печали своей и в смертной печали своей, отложивъ все упование свое, и столько не плакал о себе, сколько о кралевне, а в то число лотка его налилась полна воды и сталъ тонуть, и былъ по морю ветромъ носимъ с самого утра и до полудни.

И изволениемъ Божиимъ наплылъ на него корабль муринской земли[1149], и видя карабельщик человека утопшаго, взялъ его из моря к себе на корабль. И господинъ корабля того, видя человека дороднаго и прекраснаго, и велми его возлюбилъ. А онъ от страху и от великой скорьби лежалъ въ корабли аки мертвъ. И господинъ корабля того сталъ его беречь велми и сталъ его всячески утешать от печали его для того, что онъ обещался ево подарить государю своему, турецкому царю.

И потомъ приплыл тотъ карабль до Александрии, великаго града, тамъ в то время был турецкий царь. И господинъ карабля, взявъ с собою князя Петра и пришедъ к царю, подарилъ его, князя Петра, царю. И царь, видя молотца дороднаго и прекраснаго, велми его возлюбилъ. И далъ ему вольность болшую у себя, не какъ полоненику[1150], яко волному человеку, а корабельщика за то пожаловал. И князь Петръ живя немало время на дворе царьскомъ, от печали своей и от страха долгое время скорьбелъ и всегда печаленъ былъ, помня на красоту прекрасной кралевны Магилены. Царь, видя князя Петра всегда печальна, указалъ ево спрашивать, для чего онъ всегда печаленъ ходить. «А естьли онъ опасение имеетъ, такъ какъ и протчие полоненики, и онъ бы о томъ не опасалъся: держу я его за вольнаго человека, а не за полоненика. И милость моя царьская есть к нему большая».

И указалъ ему царь быть у себя кравчимъ, и указалъ прежнему кравчему все подробну ему указать, какъ доведетца у стола царева. И князь Петръ въ скоромъ времени научился греческому и турецкому языку. И царь его велми сталъ любить паче меры и учинилъ большимъ сенатыремъ и судьею. И всемъ государьством велми возлюбили за правду его и за великой умъ его, и за великую заступу[1151] его ко всемъ.

Однако онъ не могъ николи утешенъ быти, помня красоту прекрасной кралевны Магилены и о разлучении ея с нимъ. И всегда молилъся Господу Богу со слезами, чтобъ ея здорову Господь Богъ вынесъ ис того большаго и страшливаго лесу, такъ же как ево от морской глубины, и чтоб ихъ свелъ в добром здоровье въместе. И для того много давалъ милостыню убогим христианомъ, которые в турецкой земли жили в воле и неволе.

Яко кралевна едина в томъ лесе пробудилась, никого не узрила, плакала велми. И какъ в томъ в великом и непроходном лесу кралевна будучи едина, от великаго истому велми долго спала, потомъ проснулась, и не чаялась, что еще на коленехъ у князя Петра спитъ: «О мой возлюбленный приятелю, какъ ты терпишь? Я сплю, а ты надо мною сидишь. Пристойно бы, чтоб ты опочивалъ», и какъ противъ техъ речей никакова ответу не услышала, помнила[1152], что и онъ уснулъ, тихо главу свою подняла и увидела, что нетъ никого, устрашилась. И стала его искать и рекла: «О возлюбленный мой рыцерю, где ты?» И какъ она ответу не услышала, устрашилась велми. И воставъ, стала великимъ гласомъ кричать: «Приятелю, государь мой верный, великий рыцерю!» Увидя, что ответу нетъ никакова, запечалилось ее сердце велми. И от великия жалости от памяти отшедши, упала на землю и лежала аки мертва. И востала, бегала по тому лесу, всюду крича от всего голосу своего: «Рыцерю, Боже, великий государь мой, приятелю, где ты зашелъ?» И такъ долго кричала, что у ней глава заболела. И увидя, что стало зло, от великой жалости и страху упала на землю и лежала аки мертва, и великое время не могла опаметоваться от печали своей. Потомъ с той великой жалости опамятовався, села под древомъ и стала горко плакать, и рекла: «Охъ, несчастная, горкая на свете я девица! И несть такого несъщастнаго человека, что я! Не только от человекъ, но и от всехъ и зверей бесчастная, потеряла едину надежду свою. Охъ, мой возлюбленной, что над тобою сталося, что ты разлучился со мною? Чего ради меня оставил, такую верную свою невесту? Или зло во мне, возлюбленный мой, узналъ, что от меня в таком страшливомъ и непроходномъ лесе прочь отъезжалъ? Ведаешь ты самъ, что я в дому своемъ без тебя жить не хотела, хотя тамъ в великомъ прокладе и в великой утехе была. О горе мне, безчастной! И ныне вижу, что на сей пустыни недолго будетъ живота моего. О мой возлюбленный рыцерю, где на се время отлучился? Ведаю то, что нехотя ты меня отсталъ по некакой неволе. Ныне я, бедная, готова лютым зверемъ на сиедение. О какъ напрасно, смертно, нечестно пропадаетъ дщерь краля великаго! Что за погребение мое будетъ, что лютыя звери по частямъ разтерзают тело мое! О мой возлюбленный и великий рыцерю! Чемъ я тебе не полюбилась? Что ты учинилъ надо мною, увезши меня из дому кралевскаго, и в такомъ непроходномъ и в темнемъ лесе покинулъ, лютымъ зверемъ на терзание умереть позорною смертию? Где ныне твоя любовь, которую имелъ ко мне, и обещание, пред Богомъ обеща мне? О великий рыцерю, свете мой драгий, что во мне зло узналъ в такомъ маломъ времени? Естьли для того, что все тайное тебе известила, и то я с верою учинила любезною, что ни единъ человекъ на семъ свете не былъ таковъ милъ сердцу моему, каковъ ты мне. И не разумею, чтоб тебя иное что от меня разлучило, только что отцу и матери своимъ солгала и от нихъ с тобою ушла. Конечно, ты то помыслил, чтоб и тебе такъ же не солгала б и не изменила.

О мой возлюбленный и великий рыцерю! Никогда того въ сердце моемъ не было. О возлюбленный мой свете! Где ныне прекрасная порода, верное сердце и то твое обещание пред Богомъ? О горе мне, бесщастной! Какъ мое небрежение было, что государя своего милосердаго слугою себе учинила и стражемъ ево над собою поставила. Мне ли было ему не пристойно служить? Ныне бы я, бедная, рада б служить, да нетъ его, утеряла милова друга своего и государя своего, надежду и веселие свое, стража девической чистоте моей. О злое нещастное безщастие, что за утеху имеешь, что ты разлучило с возлюбленнымъ другомъ моимъ? О смерте! Прииде ныне без опасения, можешь простерть[1153] острую косу свою на мя и посещи, коли мне не милъ животъ свой без возлюбленнаго моего. И ныне я готова в лютые руки твои положити главу свою».

И буди прекрасная кралевна Магилена в великой печали и тоске своей, ходила по темному лесу и искала с прилежаниемъ великаго рыцеря, князя Петра, а потомъ нашла кони, на которых они приехали в тотъ лесъ.

Увидевъ те кони свои, узнала, что рыцерь не своею волею от нее разлучилъся, но от некакой причины. И в великую печаль и в жалость въпала, а найпаче того запечалилась, упала на землю и лежала замертво немалое время, и насилу очьхнулась и стала велми плакать и возрыдать, и рекла: «Ныне я, бедная, узнала правду, что возлюбленный мой нехотя меня покинулъ. Не могу я того ныне сказать, что онъ со мною не в верной любви жилъ. Ведаю, что онъ гораздо меня верьнее в любви былъ, нежели я к нему. О сердце мое злое и скверное! Чему ты непристойныхъ речей мнило на него, что со оплошки своей утеряла моего возлюбленнаго друга. Правда, годно, чтоб я своими руками над тобою отмстила такого непристойнаго учину[1154] твоего. Есть ли б былъ острый мечь, прободла бы сердце свое, за что утратила надежду свою и стража и упования своего. Охъ, несчастная и всехъ хуждьше на семъ свете я девица! Нашла себе великое сокровище и надежду и в такомъ краткомъ времяни сама у себя своимъ безумиемъ утратила. О нещастной мой сонъ былъ! О горькое мое было опочивание! Где же ныне, о возлюбленный и великий рыцерю? Ныне я разумею, никто не весть, и кои причины погибели твоей, только я несщастная. Охъ, бедная я! Что учинила над собою? Утеху свою и веселие утратила, чему мне злаго недосталось? И для чего я не умерла первее его? Мне бы не такъ было горько попасть, нежели ему, возлюбленному моему. О смерте! Чему ты учинила, лучше бы, чтоб ты меня умертвила, нежели такого и славнаго рыцеря, который бы моглъ ко избавлению многихъ людей в бою от смертнаго меча избавить. Чему ты ево взяла, а меня оставила на семъ свете, в такой жалостной печали и в плачу до смерти? О, лютая смерть! Естьли умертвила возлюбленнаго моего, а та глава моя уже готова под грозный мечь твой. Уже не жалей рукъ своихъ, спростри на мя, да не хожду долго в великой кручине по возлюбленномъ моемъ друге».

И бывъ кралевна въ такой великой печали и в плачу, прииде ей во умъ воля Божия, что все то по изволению Божию учинилось, и рекла: «Милосердый Господи, вижу я волю твою праведную над собою, что ты изволилъ на меня въспустить такую великую беду и печаль. Буди по воли твоей праведной, а только не до конца погубишь создание свое, выведи мя в добромъ здоровье ис такого страшливаго и темнаго лесу. И помилуй возлюбленнаго моего рыцеря, и подай мне с нимъ видеться въпредь, естьли онъ живъ. О милостивый Господи! Помилуй обеихъ рабовъ своихъ и пощади меня, и обрати плачь мой в радость».

И по такой молитве мало сердце ея от печали свободилось и взявъ смелость и положи всю свою надежду на Господа Бога. И узрила древо высокое и, взлезши на него, зрела на все стороны, где бы кого узреть, и только великий лесъ. И слесши з древа, шла далеко, елико могла итьти, чтоб какую стешку найтить. И в печали своей весь день проходила, ни пила, ни ела, только плачемъ и слезами кормилась.

И какъ вечеръ насталъ, и кралевна мыслила, где бы ей ночевать, чтоб зверь не съелъ. И увидела древо высокое едино и с великимъ трудомъ на то древо взошла, и сидела всю нощь, плача и воздыхая. И сидя в той печали, умыслила отнюдь не итъти въ домъ отца своего, для того, что его прогневила. И рекла в себе: «Пойду по розныхъ государьствахъ и буду искать, где княжение его. Есть ли онъ живъ и подастъ мне Богъ видеть возлюбленнаго своего рыцеря, а естьли его и не найду, буду жить до смерти въ девической чистоте своей. Только молю, милосердый Господи, буди мне въ помощь, рабе твоей».

Яко кралевна на дороге у старицы[1155] черное платье выпросила, и какъ старица съ кралевны драгое платье сняла. И кралевна всю нощь сидела на древе до света, плакала и воздыхала, и в той великой печали долга нощь ей показалась, только утешилась плачемъ своимъ, въспоминаючи возлюбленнаго своего рыцеря. И какъ день насталъ и кралевна сошла з древа, и пришедъ на то место, где они стояли, нашла коней своихъ, на которых они приехали, и с великимъ плачемъ и жалостию пустила ихъ, и рекла имъ: «О милые мои кони, ныне идите, где вамъ любо, какъ утратили мы государя своего, такъ его искать будемъ. А мне, где Господь Богъ изволить, тамъ и буду». И шла по томъ лесу, искала, где б найти малую стешку, и нашла великую дорогу, и перешедъ ту дорогу, нашла великое древо, кривое и густое. И взошла на то древо и сидела великое время, зря на дорогу, и многое время не могла никого узреть. Потомъ под вечеръ узрила единую старицу, шла по той дороге старица. И кралевна сошла з древа, и пришедъ к ней, рекла ей: «О милая моя старица, учини для меня милость свою, дай мне свое черное платье, худые рубища, за мое драгое платье». И черница видя девицу прекрасную в драгомъ одеянии, помнила себе, что некоторой велможа стоитъ подле той дороги, и рекла ей: «Милостивая девица, добро быть всякому человеку такъ, какъ ему надлежитъ, что тебе Богъ далъ много, ты надо мною, убогою старицею, тешишься. Прошу тя, ходи ты в драгой своей одежди, а я в томъ своемъ рубище, какую мне Богъ далъ». Кралевна, слыша от старицы такой ответъ, горько заплакала, падши ей в ноги, и стала молить ее всякими утешными словами. И старица стала держать в уме своемъ, что не с какой притчи[1156] то она чинитъ. И сняла с нее драгое платье кралевское, а ей дала свои рубища.

И кралевна с великою радостию наде то платье на себя, и лице свое укрыла и зачернила, чтобъ ея никто не позналъ. И шла дорогю в Римъ в черницахъ. И старица, взявъ платье, бежала от нее прочь, чтоб она опять не отняла.

И кралевна, пришедъши в Римъ, была у мощей святыхъ апостолъ Петра и Павла, три месяца молилась, чтоб ее Господь Богъ снесъ[1157] в добромъ здоровье с милымъ ее другомъ, естьли живъ. А естьли не сыщетъ ево, чтобъ ей жить до смерти въ девической чистоте своей.

И шла из Риму искати княжение отца ево, потомъ шла к морю и нашла карабль той земли, где отецъ его княжитъ. И давъ наемъ, села в карабль. И какъ до того краю приплыли, кралевна вышла ис карабля и шла въ городъ Хивинъ, которай недалеко от пристанища стоялъ. И вшедши в город, въстретила ее едина жена, именемъ Сузана, и просила, чтоб она к ней в домъ пришла и опочинула, а чаяла, что она убогая прохожея старица. И накормивъ ея, не отпустила из своего дому и просила ее, чтоб она ночевала у ней. И кралевна з дороги и от морской воды велми была истомлена и рада тому была и начевала у ней.

И стала кралевна спрашивать, что сие за королевство и кто у него владетель, вольно ли иноземцу черезъ ихъ земли итти или жить. И отвещала ей Сузана: «Ведай то, милая моя старица, земля сия государя нашего велми пространна и вольность имеетъ большую. А государь нашъ князь Вольфангъ вольной, и вельми богатъ и великъ, и со околными государи живетъ в миру и тишине. А намъ всегда повелеваетъ, чтоб иноземцовъ к себе на двор пущали и честь имъ воздавали. Только ныне государь нашъ князь и княгиня в великой печали: имели единаго сына у себя, великаго рыцеря, что ему равна не было силою и храбростию. И онъ не могъ жить у отца своего и матери, въ молодыхъ летехъ своихъ поехалъ в посторонние государьства для рыцерскихъ делъ. А ныне про него вести нетъ другой годъ, и неведомо, где онъ, и для того государь нашъ и мы, холопи ево, в великой печали».

И какъ кралевна узнала, что въ его княжение пришла, и услыша про князя Петра такие похвальные слова, узнала, что еще ее возлюбленный во свою землю не бывалъ, не возможе утерпеть и стала вельми плакать от воздыхания сердца своего и рекла: «О милая моя господыня, жаль того, что какой удатной и великой рыцерь безвестно пропалъ», и стала в сердце своемъ мыслить, что, «конечно, онъ по некакой неволе от меня отсталъ». И господыня, видя кралевну вельми плачущу, и стала ее от плача унимать и вельми ее за то возлюбила и не отпустила от себя из дому до трехъ днехъ.

Яко кралевна Магилена жила во граде Хивлу три дни. И как кралевна в томъ граде Хивлу жила три дни у той господыни и спрашивала, где б ей место сказала, чтоб во особой пустыни Господу Богу потруждаться в томъ княжении. И господыня, видя ее тотъ доброй умыслъ, рече ей: «Есть недалеко отселе в нашемъ государьстве одно место, слыветъ Поганской портъ. К тому месту многие карабли пристаютъ. И есть тамъ промеж горами место, где б тебе мочно тамъ келейцу построить, а хорошо тамъ и монастырю быть. А в том месте многие немощные люди пребываютъ, которые от морской воды на корабляхъ заскорбятъ, а мне мнится, милая моя старица, чтоб ты шла и построила больницу и техъ больныхъ призирала, и молитва б твоя приятна к Богу была».

Кралевна Магилена, услыша такие речи, вельми рада была. И простяся с господынею, шла к тому месту. И пришедъ на то место, осмотрила место и вельми возлюбила. А что у ней было злата и сребра и драгих запанъ, что взяла из дому отца своего, продала. И на те денги построила малую церковь во имя святыхъ апостолъ Петра и Павла, и больницы построила. И назвала тотъ монастырь Петра с Магилены, и какъ устроив монастырь и больницы, и стала в немъ жить и Господу Богу молиться, и около больныхъ ходитъ. И такъже столько стала жить и труждаться, что в подивление было всемъ околным людемъ, которые часто къ ней приезжали и называли святою старицею. И монастырь тотъ сталъ в великой славе быть, и многие люди из дальныхъ градовъ приезжали молиться и на строение подавали.

Услышав то князь Вольфангъ, отецъ князя Петра, про тотъ монастырь, обещался ехать. И приехав и с княгинею своею молиться и смотрити церкви и больницы, и дивовались, что въ скоромъ времени построила, и говорили промежь себя: «Конечно, де, старица сия — святая». И кралевна уведала, что князь Вольфангъ и с княгинею приехалъ, рада тому была. И вышла, и въстретила ихъ, и стала имъ говорить всякими мудрыми словами. Князь же и княгиня удивились речамъ ея мудрымъ и рекли: «Конечно, сия старица не простова роду, но великаго». И вельми ее возлюбили, и стали ее звать святою старицею.

Потомъ княгиня стала ей сказывать о сыне, князе Петре, и какъ отъехал от нихъ и где пребываетъ, того они не ведаютъ. Уже князю Петру въторой годъ, какъ от него вести никакой нетъ, и стала вельми плакать. И кралевна, видя княгиню вельми горко плачущу, и глядя на нее, заплакала, потому что и у нее не мене того было в сердце ее болезнь по возлюбленном ея друге князе Петре. И стала княгиню утешать всякими мудрыми и утешными словами. И княгиня от плача престала и просила о том, чтоб она, старица, Господу Богу молилась, чтоб ево Богъ принесъ в добромъ здоровье въ домъ свой, и спрашивала у приезжихъ людей, которые ко пристанищу приезжаютъ. И кралевна Магилена обещалася о князе Петре Господу Богу молиться.

И князь Вольфангъ, давъ милостыну, поехалъ и с княгинею в домъ свой. И едучи, говорили про Магилену и хвалили житие ее. И кралевна Магилена, отпустивъ ихъ, шла въ больницы осмотрити больныхъ и вошла в церковь и молилася Господу Богу, чтоб далъ ей Богъ видети возлюбленнаго своего друга, и положила всю свою надежду на Бога.

Яко рыболове принесли рыбы хъ князю и в ней нашли перстни князя Петра. И князь Вольфангъ, какъ из монастыря приехали и с княгинею в домъ свой, и в то время принесли рыболове рыбы морские, и князь указалъ большую рыбу пред собою рознять. И повар сталъ рознимать, и нашел в ней узолъ червчетой тафтяной, и розвязалъ тотъ узолъ и увиделъ в немъ три перстни золотыхъ з драгими каменьи, а на каменех вырезаны печати государя своего, и изумелся на перстни зря, и реклъ: «Великий княже, в сей рыбе нашелъ я три перстня золотыхъ, а на них печати твои государьския». И князь, взявъ те перстни, шелъ хъ княгине своей и показалъ ей. И княгиня, видя те перстни, что сыну своему благословила, горько заплакала и не могла слова промолвить, от тяшкой своей печали обмерла и упала на землю, и многое время лежала. И какъ опаметовався, и стала великиимъ гласом кричать и плакать неутешно: «Увы мне, горькой! Утеряла я единороднаго сына своего. О сыне мой возлюбленный, едина надежда старости нашей! И ныне вижу я, мати твоя, что несщастное показалъ рыцерство свое. Охъ, несщастной мне печальной матке! Чего для мы поволили ехать в посторонние государьства, имеючи единаго сына! О проклятая рыба, чему ты обещадила[1158] меня! Охъ, мой возлюбленный сыну, какое было погребение твое во глубине морстей? О несчастной былъ тотъ часъ, в который ты захотелъ ехать из дому нашего для рыцерской славы своей. Ныне вместе с тобою утонула слава твоя во глубине морстей. О милый мой сыне! Не скоро уже из воды морской освободисься. О злощастие! Не могло над кемъ иным указать пагубы своей, только над возлюбленным моимъ сыномъ. Охъ, бедная я матка! Имела единаго сына, котораго начаялась имети при старости своей утехи, а ныне обрела въместо утехи печаль великую и въместо подпоры старости нашей смерть. Охъ, позорная и немилосердная смерть! Естьли ты отняла всю утеху и радость мою, возлюбленнаго сына моего, возьми жъ ныне и меня за нимъ», и рекъши то, горько заплакала.

Князь же Вольфангъ, видя великую печаль, и плачь княгини своей, вельми запечалился и горько плакал, и не дая в себе печали своей знать и размножиться, стал княгиню свою от печали утешать всякими словами мудрыми, и реклъ ей: «О возлюбленная моя княгиня! Воспомяни патриарха Иакова, въ какой жалости по сыне своемъ Иосифе былъ[1159], и как Богъ ево потешил милостию своею. Воспомяни жъ и Иева праведнаго[1160], колико утрати сыновъ своихъ и все имение свое, потомъ сторицею далъ ему Богъ. Мочно и нам на него надежду свою возложить, возможно Господу Богу и насъ такъже помиловать. Итак, престанемъ от плачу своего, и возложимъ надежду на Бога своего».

И княгиня, слыша такие речи князя своего, мало от печали унялася и рекла ему: «О возлюбленный мой княже, рада б я была, чтоб Господь и мне терпение такожде далъ, потомъ бы насъ утешил своею милостию. О проклятая рыба! Чего для ты мне такие злые вести принесла?» И указала во всехъ своихъ полатахъ все украшение съ стенъ снять и обить черными утварьми. И какъ сия ведомость[1161] рознеслася по всему княжению ихъ, и бысть великая печаль во всемъ княжению ихъ.

И какъ те вести пришли в монастырь, где кралевна Магилена пребывала, услышавъ то, кралевна Магилена вельми запечалилась и, хотя доведатися о том подлинно, приказала отписать: «От кого та весть есть, что сынъ вашъ преставился?» И посланный письмо княгине от кралевны поднесъ, и княгиня велела вычесть и противъ того письма указала отписать, какъ рыболове рыбу принесли и какъ в ней три перстня нашли, и указала отписать, что будетъ и сама к тебе в монастырь. И посланникъ с тою грамотою приехал х кралевне, и отдал грамоту, и кралевна, прочетши, догадалась, что те перстни ево, что онъ подарилъ ее, кралевну, и вельми запечалилась о смерти его. И шед до кельи своей, и стала горько плакать и рекла: «Ныне я, бедная девице, и нет такой несщастной, что я на семъ свете. Охъ мне, злой девице! Ни от кого иного, только от меня сему учтивому князю смерть случилась. О возлюбленный приятель мой, княже Петре! Ныне уже не утешуся, зря на тебя. О злая рыба! Пристойно было тебе, чтобъ ты меня пожерла, нежели возлюбленнаго моего. Охъ, яко кратко и вельми мало намъ с тобою любви было! Ныне же вместо любви мука и болезни, и печали конца не будетъ. Въсегда в убогом сердце моемъ печаль великая иметь, нежели про милова своего друга смерть слышать. О милосердый Боже! Естьли мой возлюбленный с моей притчины невинне умре, не дай же долгова живота мне, но вскоре — смерть». И плакала многая время неутешно. И не в долгомъ времени приехал к ней въ монастырь князь Вольфангъ и с княгинею. И кралевна ихъ въстретила у монастыря, и шли до церкви, и по церковномъ пении княгиня, възявъ кралевну за руку, и отвели ее от людей прочь, и стали ей розказывать про перстни, какъ ихъ в рыбе нашли, и сама вельми плакала, и показала те перстни. Кралевна, узнавъ те перстни, и глядя на нее и въспомня ево, неутешно плакала. Потомъ князь и с княгинею своею поехал в домъ свой, а кралевна, въшедъ въ больницы, осматривала больныхъ по первому своему извычаю.

Яко князь Петръ былъ долгое время у турецкаго царя и как царь отпустил во свою землю. И князь Петръ, великий рыцерь, жилъ многое время у турецкаго царя, а в то время салтанъ турецкой въ Вавилоне жилъ. А князь Петръ былъ долгое время у турецкаго царя и в великой милости. И царь имелъ его въместо сына своего единороднаго, такъже и паши царьские были к нему добры. И богатые, и убогие, все его вельми любили и почитали, яко сына царева. Царь же, егда весел бываетъ, тогда с ынымъ ни с кемъ не тешится, токмо съ княземъ Петромъ, и ни х кому такой милости нетъ, что к нему. Князь же Петръ никогда не могъ утешенъ быть, держа во уме своемъ прекрасную кралевну Магилену. Всегда у него на сердце болезнь была. И мыслилъ, что в животе ее[1162], прекрасной кралевны, нетъ, но в том непроходномъ лесе от лютых зверей разтерзана. И видя великую милость царскую к себе, умыслилъ единаго дня проситься у царя, чтоб отпустилъ на время со отцемъ своимъ и с материею повидаться, потомъ со сродичи. И единаго дня въ ихъ бусурманской праздникъ царь Салътанъ былъ вельми веселъ, и многихъ людей, по своему бусурманскому извычаю для дня того своихъ и невольниковъ христианъ на волю пущал и многимъ злата и сребра давал. Видя князь Петръ, что былъ царь веселъ, приступилъ к нему и палъ на колени, и сталъ бить челомъ, и рече: «Великий царю, не малое время будучи я, холоп твой, при твоей царьской милости и тебе, царю, бивалъ челомъ. И милость твоя царьская всегда по моему прошению была. А о семъ тебе, великий царю, никогда не бивалъ челом. Ныне тебе, великий царь, бью челомъ о себе, помилуй меня, холопа своего, преврати милостию своею ко мне сердце свое царьское, и услышь прошение мое малое».

Царь, услыша прошение его, а не ведая о чемъ, реклъ к нему: «Ты самъ знаешь, каковъ я до тебя милосердъ, и милость моя отменитая к тебе от всехъ пашей и от иных вельможь во всемъ царствии моемъ. Еще не бывало того, чтоб я тебя не пожаловал противъ прошения твоего к намъ. А ныне ты милости просишь о себе, найпаче ради тебя пожаловать, хотя проси у меня треть царьствия моего, то тебе дамъ. В ныне не знаю, объяви, о чемъ просишь насъ, и ни в чемъ тебе отказу не будетъ против твоего прошения».

Слыша то, князь Петръ, вельми тому рад былъ и реклъ: «Великий царю, вижу неизреченную милость твою к себе, чему я достоинъ такой милости твоей? И не мочно мне такую милость твою царьскую заплатить, никоими службами моими, только долженъ за ваше государьское здоровье умереть. И где въ которомъ государьстве буду и великимъ гласомъ стану вашу милость выславливать.

О томъ милости у тебя, царю, прошу: при великой старости остались отецъ мой и мати, а тому ныне третей годъ, какъ не ведаютъ про меня, где я, живъ ли или нетъ. И ныне обо мне имеютъ великую печаль, а естьли от печали при такой старости случится имъ смерть, то убоецъ имъ буду я, что при старости ихъ покинул и прочь отъехал. Ныне у тебя, великий царю, милости прошу, поволь меня отпустить ко отцу своему и матери на время повидаться. А какъ и мне изволишь срокъ положить, в то время к тебе буду, взявъ благословение отеческое у нихъ».

Царь услыша такое прошение, и изумелся и вельми ему стало жаль, что слово свое далъ ему, что ево ни в чемъ не преслушать, и реклъ ему царь: «Прошение твое вельми мне любо, что помнишь родителей и благословения от нихъ жедаешь. А о том вельми не любо, что ты от меня хощешь отъехать, а что я далъ слово свое въ челобитье твоемъ тебя пожаловать, только помысли, поживи еще в дому нашемъ, а по смерти моей учиню тя царемъ турецкимъ».

Князь Петръ сталъ ему всякими словами мудрыми бити челомъ со слезами. Царь, видя хотение его, пожаловал, указалъ его отпустить с великою честию на срокъ. А князь Петръ услыша то, палъ пред царемъ в ноги и за милость его царьскую билъ челомъ, и обещалъся на тотъ срокъ приехать. Царь указалъ грамоты писать до своихъ пашей в все городы, где ехать князю Петру, чтоб они ево с великою честию въстречали и провожали. А что имъ князь Петръ повелитъ, делать, чтоб ево во всемъ слушались такъ, какъ самого царя.

И так его царь отпустилъ во свою землю вельми славно, и пожаловал ему великое богатьство злата и сребра и драгих запанъ, каменья драгаго и жемчугу несказанное множество, и с великою жалостию отпустил его.

Князь же Петръ, взявъ такий милостивый отпускъ от царя и поехал в дорогу. И приехал до Александрии и попалъ ему карабль францужской земли. И князь Петръ нанял тотъ карабль и по уговору карабельщику далъ за провоз деньги. Потом сталъ мыслить, какъ бы довести великое богатьство во свою землю. И купилъ 14 бочекъ, и насыпал с обеихъ концовъ соли, а в середку техъ бочекъ положилъ злато и сребро и драгие каменья, и жемчугъ, и драгие запаны. И сказалъ карабельщику, что в тех бочкахъ соль, потом отпустился от брегу и плыли ветром добрымъ по морю. Потомъ переплыли море на другую страну, недалеко от францужской земли пристали карабли. А князь Петръ былъ боленъ в то время от моръского ходу. И вышедъ на брегъ, гулялъ по брегу и нашел хороший лугъ, на которомъ лугу много было пахучихъ всякихъ цветовъ. И князь Петръ легъ на том лугу промежь цветами. И с того морскаго ходу от добраго ветру стало ему лехко, и сталъ зрети на цветы, и увиделъ промежь всеми цветами единъ цветочикъ краше всехъ и благовоннее, и сорвалъ его. И глядя на цветочикъ въспомянулъ красоту прекрасной кралевны Магилены, что промежь прекрасными прекрасънее всехъ была. И какъ въспомня, сталъ горько плакать от всего сердца своего, размышляя, где ево возлюбленная прекрасная невеста делася. Будучи въ такомъ размышлении и плачу, с той великой печали уснулъ на томъ лугу. Потомъ карабельщики, видя ветръ добрый по себе, не хотя мешкать, възошли все на карабль, и видя карабельщикъ, что ево нетъ, помыслил себе по брегу ходить и кричать. А князь Петръ на томъ лугу столь крепко уснулъ, что не могъ услышать тотъ крикъ. И видя то карабельщик, что ево нетъ, помыслил, что ево зверь съелъ. Поднявъ парусы, побежали караблемъ во свой путь.

И в малом времени приплылъ карабль к тому пристанищу, где монастырь кралевны Магилены. И все свои товары выложили, и сталъ говорить карабельщикъ с товарыщи своими: «Добраго человека соль, что намъ добре заплатилъ наемъ, где мы ее денем? Отдадимъ ее въ монастырь и прикажемъ, естьли онъ живъ и придетъ, чтобъ ему отдали, а будетъ мертвъ, чтоб въ монастырь взяли». И шедши х кралевне въ монастырь, и въ церкви Богу молилися, и кралевне поклонилися, и рекли ей: «Великая старица, нанял насъ человекъ добрый из Александрии до сихъ местъ свести 14 бочекъ соли и неведомо, какими мерами отсталъ от насъ на брегу. А ныне ево нетъ, отдать некому, возьми ты тое соль к себе въ монастырь. Естьли онъ будетъ, отдай ему, а естьли не будетъ, пригодится въ монастырьскую потребу. А его за то поминайте». И те бочки указала кралевна карабельщикомъ въ монастырь привесть и велела ихъ принять.

Кралевна Магилена велела бочку почать соли, и нашли великое сокровище в нихъ. Во едино время не стало в томъ монастыре соли и в больницах, указала кралевна отбить едину бочку и взять соли. И какъ разбили бочку, и нашли в серетках злата и сребра много, и жемчугу, и каменья драгаго. И потомъ другую, и третью, потом и все разбили, и обрели в нихъ великое сокровище драгихъ вещей, неудобьсказанно. Потомъ рекла: «Убогий человече, естьли ты пропалъ, то не вспомнишь, а естьли ты живъ ныне, сердце твое в великой и тяшкой печали, что погубилъ напрасно все имение свое. А естьли бы тебя Богъ к намъ принесъ, еще бы твое не пропало. А ныне на хвалу Господню сооружю велию церковь». И посла по градомъ для каменщиковь и всяких мудрыхъ мастеровъ к сооружению великия церкви каменной. И с великою борзостию з большимъ заводомъ[1163] нача строити. И в скоромъ времяни сооружи церковь во имя святых апостолъ Петра и Павла, вельми прекрасну. И близъ церкви построила больницу, что ни в которомъ государьстве такой прекрасной церкви не было. И стала великая слава про тотъ монастырь, и многое множество людей стало съезжатися и молиться, и дивовалися великому заводу и прекрасной церкви. И видели, что у ней не было никакой казны, и вельми тому дивовалися, откуды она възяла такое сокровище: «Сей старице невидимо Богъ подаетъ на строение церкви». И мастеры церковныя дивовалися такому великому сооружению.

Князь Вольфангъ и княгиня Петронила услыша, какимъ великимъ заводомъ черница построила церковь вельми прекрасну и больницы, и здивились тому, и обещались ехать сами. И приехавъ в кручинном[1164] платье, шли въ церковь Господу Богу молитися и святым апостоламъ Петру и Павлу. И отслушавъ церковное пение, призвали к себе черницу и с нею о всякихъ речахъ размышляли о печали своей. И ей сказывали, что не можемъ-де никогда утешны быть от печали тоя. И кралевна всякими мудрыми речьми тешила ихъ, а у самой у ней боле печаль к сердцу лежитъ. И едва не заплакала для того, чтобъ невдогадъ было, и боле печали к сердцу ихъ не прилагала. Потомъ князь и княгиня дали по обещанию много злата и сребра на строение церковное и на всякие церковные потребы и ехали в домъ свой с веселиемъ.

Яко князь Петръ на лугу спалъ и отстал корабля. И какъ князь Петръ вельми твердо уснулъ и долго спалъ с той печали на брегу, пробудилъся и возозрил, и увиделъ, что нощь стала, темно было и изумелся, что твердо уснулъ. Въставъ и шелъ ко брегу морскому, где былъ карабль, и шедши, карабля не узрил и от карабельщика гласа не услышал, надеялся, для темности не мог никого видеть. И почал великимъ гласомъ кричать, а к нему никакова ответу не было. И ходя по брегу, кричалъ многая время, запечалился вельми и впаде в великий страхъ. Новая печаль сердешная объяла сердце его, такъже от великой жалости палъ на землю и лежалъ аки мертвъ, от памяти и от разуму отшедъ, лежалъ многая время и очнулъся, и сталъ горько плакать и реклъ:

«Охъ нещастному мне на семъ свете, который сын людцкий уродилъся такой нещастной, что я? О злое и немилое сердечное нещастие! Не полно ли было тебе, что ты с возлюбленною моею невестою разлучило меня, а ныне, выведши мя ис поганыхъ рукъ, отнесла все имение мое, и еще и самово меня привела на погибель в сию непроходную пущу. Надеялся, чтоб приехать в великой радости и во всяком добре ко отцу своему и матери и къ сродичам своимъ. А ныне вместо радости вижу печаль великую и горькую смерть. Увы мне бедному на семъ свете человеку!» И сидя всю нощь плакал горко до самого свету. И какъ день насталъ, ходилъ подле брегу, где кого могъ узрить, и от того хождения вельми истомился от жару солнечнаго, и от морскаго духа. И от печали сердечной не могъ боле ходить, палъ на землю и лежалъ, аки мертвъ без памяти.

И изволениемъ Божиимъ приехали к тому брегу в карабле рыболове. И видя человека лежаща на земли, взяли его к себе въ барку замертво. И привезли его въ городъ Кропоня и тамъ его отдали въ богадельну. И онъ былъ немалое время в той богадельне, не вдавался въ большую печаль, но положилъ все упование свое на Господа. Однако сокрушила его печаль, которая вошла въ сердце его: первее — въспомня красоту кралевнину, въторое — на великое сокровище свое, то не могъ быти утешенъ, но всегда в печали былъ и в болезни.

Во едино время вышел на брегъ от горести своей и гулялъ подле моря по брегу, и узрелъ карабль изготовленъ въ путь, хотя доведатися, отколе тотъ карабль пришелъ и куда идетъ. И сталъ спрашивать карабельщика, и карабельщик ему реклъ: «Я есть кралевства францужскаго, а в скоромъ времяни поплыву к себе». И князь Петръ вельми тому радъ, что увиделъ человека своей земли. И билъ челом ему, чтобъ онъ Бога ради ево свезъ для одноземчества[1165], а дать было ему найму нечего, а имяни своего и роду не сказалъ. Карабельщик, видя человека добраго въ печали великой и для того что одноземъчества Бога ради, указалъ ему сесть въ карабль без найму. И наутро поднявъ парусы, плыли в свой путь.

Потомъ с некакой размолвы учинилась речь у карабельщиковъ про монастырь Петра с Магилены, где кралевна пребывала. Князь Петръ услышав то, что въспомянули имя кралевнино, сталъ ихъ спрашивать: «Сколь давно тотъ монастырь построенъ?»

И рекли карабельщики: «Построила некая старица, которая и до сего часу в томъ монастыре досматриваетъ немощных, и многие чудеса часто в томъ монастыре бываютъ. Естьли послушаешь насъ, обещайся въ томъ монастыре потруждатися с верою, конечно, тебя Господь Богъ помилуетъ и по-прежнему въ добром здоровье».

И князь Петръ обещался в немъ труждаться единъ месяцъ, потомъ до пристанища того приехали, где тотъ монастырь. И князь Петръ вышел ис карабля вонъ и въшелъ въ монастырь, а был велми скорбенъ от печали своей и от морскаго тяжелаго духа опухлъ. И пришед въ монастырь, и помолясь у церкви, хвалу воздалъ Богу, что ево Господь Богъ принесъ во свою землю еще жива. Потомъ вшел въ больницу и мыслилъ никому не сказать про родъ свой покаместъ к доброму здоровью приидетъ.

Кралевна по извыклому делу своему пришла в больницы и увидела новаго гостя, взявъ его, вымыла главу и руки, и ноги, и дала ему белую срачицу[1166], и послала под него постелю, накормила ево и напоила, такъ яко и протчихъ, и рекла ему: «Милый гостю, чего душа твоя похочетъ есть или пить, сказывай мне, чтоб тебе скорее быть в добромъ здоровье». Потомъ шла к инымъ немощнымъ, а его не познала: от великия скорьби сталъ вельми худ.

И кралевна, будучи старицею въ богаделне, не познала возлюбленнаго своего жениха, князя Петра. Князь Петръ многое время былъ въ том монастыре въ больнице и сталъ от немощи здравъ, потому что кралевна с великимъ радениемъ ходила около ево. И какъ пришелъ к прежней своей силе, вельми дивовался трудомъ тое черницы около больныхъ, и мыслилъ онъ себе и реклъ: «Боже милостивый, избавил ты меня изо всего горя и трудовъ и привел меня в вотчину мою и къ прежнему доброму здоровью. Прошу твоей святой милости, чтоб ты далъ ведать о погибшей невесте моей кралевны Магилены, есть жива или нетъ. Естьли б ведал, что мертва, я бы много и не печалился о том: многая для ее ради претерпелъ, а ныне мне еще надобеть и боле того терпетъ за вину свою, что я ее от отца и матери увезъ и в непроходномъ лесе покинул. Милостивый Господи! Соблюди от всякаго зла, без помощи твоей немощно ей ис такого темнаго, страшливаго, непроходнаго лесу вытти. А естьли отошла сего света, не дай же ми дольгова живота, чтоб и я въскоре там же былъ». И заплакал вельми от горести душевныя.

В то же время Магилена вошла в больницу и ходила около больныхъ, и пришла к нему, и увидела его плачуща, вопрошала его: «Учтивый гостю, чего для таковъ печаленъ и для чего плачешь? Поведай мне, какой тебе недостаток, чего тебе потреба? Скажи, я трудовъ своихъ не пожалею, принесу всего, чего душа твоя похочетъ». Отвещал князь Петръ: «Святая мати, нетъ того, чего бы мне недоставалось, всего въ достатокъ есть. А какъ помыслит человекъ на первое, щасливое, доброе время, то сердце его темъ утешится, а какъ помыслит на свое нещастие и горесть, то сердце его закипитъ кровию, и нельзя ему что не плакать от такой тяшкой печали своей».

Кралевна же от него услыша, что онъ о причинахъ прежних говоритъ, тешила его всячскими мудрыми неутешными словами и рекла ему: «Правда то есть, милый гостю, какъ прошлые времена воспомнишь, яко от добра да попал в нещастие и в великую горесть и во убожество, и воспомня то, конечно, сердце закипитъ кровию, и от того подымается болезнь. А то всегда на семъ свете бываетъ, яко богатому, такъ и убогому. Не можетъ человекъ, чтобъ без какой печали и болезни векъ свой прожить. А кая печаль кому приидетъ, все то от Господа Бога, и о том намъ надобеть Бога молить всегда. Господь милосердъ, наказав, помилуетъ». И утешила его и сама себе от печали. И хотя ведать от него, что за нещастье ево и от чего печаль имеетъ, и рекла ему: «Гостю милый, скажи мне, отчего и какую имеешь ты печаль?»

Князь Петръ реклъ ей: «О великая мати святая, былъ единъ великий человекъ княжева роду, имелъ у себя супругу кралевскаго роду, те имели у себя единаго сына и любили его паче меры, и темъ старость свою утешали. Той ихъ сынъ услышалъ о единой прекрасной девице в ыной земли, у великаго краля дщерь, которая вельми любила рыцерскихъ людей. И взявъ онъ себе в мысль, чтоб онъ ехалъ въ посторонние государьства для славы и для той прекрасной кралевны. И молилъ отца своего и матерь, чтоб отпустили в посторонние государьства для славы: рыцерскихъ делъ заслужить и щастия своего отведать. И они изволили его отпустить с великою жалостию. И какъ онъ приехал до того великаго краля, и былъ тамъ долгое время, где та прекрасная кралевна была, что ея не было прекраснее, и тамъ много великихъ богатырскихъ рыцерскихъ людей съезжалося. И тотъ человекъ име такое счастие, что не могъ никто с нимъ съезжаться и противъ его стоять. Для того былъ до него краль и кралева вельми милосерды, такъже и прекрасная кралевна вельми его возлюбила. Потомъ тотъ рыцерь былъ призван тайно к той прекрасной королевне, и в томъ промежь ими былъ советъ великий. И потомъ зговорились, что ему в законном браце и в любви жити до смерти и произволили на такое дело: тотъ рыцерь увезъ тайно ту прекрасную кралевну у отца и матери, и бояся того, чтобъ его с нею не нашли, заехал в великий непроходный лесъ промежь горами над моремъ, и тамъ они стали. И в то время кралевна вельми утомилась от езды и заснула, положа главу свою на колени того рыцеря. И рыцерь, зря на прекрасное лице ея, и изумелся красоте ея, и забылъ Господа Бога, сталъ мыслить иное, неподобное дело. Потомъ сталъ смотрить белого тела ея и разтегал у ней платье и на персях у нее узрил на снурке узолокъ червчетой тафтяной, и взял развязалъ его и нашелъ в немъ три перстни те, что ему благословила милостивая мать его при отпуску, какъ ево отпустя из дому своего. И рыцерь, завязавъ те перстни, положилъ тотъ узолокъ с перстнями подле себя. И прилетевъ злыи воронъ и начаялся[1167], что мясо лежитъ, и ухватилъ тотъ узолокъ с перстнями, и възлетевъ на древо. И видя рыцерь, что ворон унесъ перстни, опасался гневу кралевнина, поднявъ главу ее тихо, сложилъ с коленъ своихъ и шедъ за вороном, метал в него каменьемъ, чтобъ он, воронъ, те перстни покинулъ. И ворон летал з древа на древо, а рыцерь за нимъ ходил, метаючи в него каменьемъ, и завелъ его вельми далеко от кралевны, даже до губы морстей. И воронъ, залетевъ за губу, селъ на камени, а рыцерь металъ в него каменемъ, и воронъ слетелъ с камени, где сиделъ, и узолокъ опустилъ въ море. И рыцерь надеялся, что воронъ тотъ узолокъ на той стране на камени покинул, ходя по брегу, искалъ лотки и нашелъ малую лотку, и с великою борзостию селъ в нея гребя руками, и какъ онъ от брегу отплылъ, и сталъ великий ветръ и занесло ево в пучину морскую. А кралевна осталась едина в том непроходном лесе. И помышляю я, что ея лютыя звери разтерзали. А то, святая преподобная мати, егда сие въспомню, без великой жалости и печали не могу быть».

И кралевна тогда догадалась, что возлюбленный погибший ея женихъ есть, не дая ему себя знать, от великой радости залилась слезами. А онъ того плачу не видалъ, потому что лице ее все укрыто было чернымъ, и была въ сердце своемъ вельми утешна о том, иже возлюбленнаго супруга нашла, а ему еще сказаться не хотела.

Яко кралевна Магилена возлюбленнаго своего супруга познавъ. Рекла к нему кралевна: «Учтивый гостю и милый приятелю! Мужескому сердцу достоитъ разумом разсуждати во всякой печали, хотя что и печально припадетъ, чтоб того не допущать до сердца своего, потому что от того болезни разныя множатся, а достоит всякому мудрому человеку всю свою жалость и печаль во всякихъ делехъ на Господа покладать и у него помощи просить. Господь всемощенъ, что хощет, то и творитъ. А я чаю надежды, что Господь Богъ милостию своею утешит тя от печали твоей и возлюбленную твою невесту въ скором часе узриши, такъже и до родителей своихъ въ добромъ здоровье увидишь. Печаль твоя обратится в радость, а о васъ стану Богу молиться, чтоб васъ утешилъ милостию своею».

Такие радостныя речи князь Петръ услышавъ, воставъ и сталъ ее молить и реклъ: «О святая старица, преподобная мати, обрадова ты сердце мое и особливе утешины в тяшкой печали моей, и вельми утешилося печальное сердце мое, и прошу милости: помолись за мя Господу Богу, ведаю то, что молитва твоя много мне поможетъ».

То рекъши, хотя ей поклонитися до земли, и кралевна удержала его и не дала ему поклонитися, и поднявъ, посадила его на постелю, и шла от него с великою радостию до церкви, и с великимъ плачемъ молилася Господу Богу за такую милость его. Потом шла до кельи своей и написала грамотку въ город Хотенъ к той господыни, у которой жила три дни.

И послала к ней человека своего, давъ ему денги, чтобъ она накупила златоглавовъ и иных всякихъ вещей и драгихъ поставовъ[1168], и жемчугу, и каменя драгаго. И господыня то все искупила, что ей велено, и чаяла, что покупаетъ на церковное строение, и отослала тотъчасъ, не мешкая, и посланный покупку всю привезъ.

И кралевна послала по добрых мастеров портныхъ и указала себе платье делать на королевский извычай, и портныя мастеры дивилися вельми тому платию, что они королевскаго платия прежде сего не делывали. Потомъ указала купить драгихъ ковровъ и украсила обитиемъ всякимъ две светлицы: одну, где сама жила, другую подле той.

Потомъ указала изготовить мыльню[1169] и, по извычаю своему, шла въ больницу досматривать больныхъ. И осмотревъ иныхъ больныхъ, пришла х князю Петру и рекла ему: «Приятелю милый, не хощу я, чтоб ты промежъ больными боле лежалъ, указала я тебе мылю изготовить, чтобъ ты с техъ трудовъ своихъ от немощи обмылся, а я тебе послужу. Потомъ тебе дамъ особую светлицу и постелю, где тебе быть упокойнее, чтоб ты въскоре от немощи здравъ былъ. А я имею надежду на Господа Бога, что милостию своею помилуетъ тя и обвеселитъ тя от печали твоей, и дастъ тебе видети въ коротком часе прекрасную твою кралевну Магилену».

Потомъ вывела его и привела въ мыльню, вымыла ему главу его и помазала благоуханными мастьми[1170], потомъ указала его отвесть во уготованную ему светлицу. Князь же Петръ вшедъ в ту светлицу и удивился украшению ея, и реклъ самъ к себе: «Истинно украшение в сей храмине не простова есть человека, вижу, что старица сия кралевскаго роду, потому что сие украшение бываетъ въ королевскихъ и княжескихъ домехъ, а не у простыхъ людей».

Кралевна Магилена шла до своей светлицы, обмывъ лице свое, надела на себя королевское платье и всячески украсилася, и, покрывъ главу свою тонкимъ платом, шла х князю Петру въ светлицу. И вшедъ, рекла к нему: «О великий рыцерь, возлюбленный женише мой, князе Петре! Ныне развесели сердце мое, на которое многое время печаль была. А то я есть погибшая Магилена, возлюбленная твоя невеста, для которой много зла претерпелъ, такъже и я для тебя. Я есть она, которую ты взялъ из дому отца моего великаго краля Неополитанскаго. Я есть она, что тебе, приятелю своему, дала златую чепь, благословение матери своей, а к тому, возлюбленный женише мой, я есть та, по комъ печално сердце твое», и сняла зъ главы своея тонкий платъ, распустя долгия власы свои.

Князь Петръ позналъ возлюбленную свою невесту, прекрасную кралевну Магилену. И какъ князь Петръ узрилъ возлюбленную свою невесту, которую долгое время не видал, воставъ с места своего и обнел ее вельми любезно. И с той великой радости вельми плакали оба многое время, не могъ другъ другу слова промолвить. И престали от великаго плачу, сели въместе, другъ г другу различные свои скорби и печали, беды сказывали, и была промежъ ими невымолвная радость, и не имели совершения[1171] речамъ своимъ. А кралевна не могла насмотриться на возлюбленнаго своего.

Потом князь Петръ сталъ росказывать, какъ былъ в великой милости у турецкаго царя, и яко выслужил много злата и сребра, и какъ то имение в бочкахъ погибло, и какъ самъ от великой жалости хотелъ утопиться во глубине морстей. А кралевна такъже ему воспомянула, яко отецъ его и мати были у нее и какъ по немъ великую печаль имеютъ, найпаче были печалны, какъ перстни въ морстей рыбе нашли. И какъ те бочки с темъ сокровищемъ ей достались, которым сокровищемъ соорудила церковь и больницы, и весь тот день сидели въ великой радости.

И стала Магилена говорить, чтобъ учинить въскоре весть отцу его и матери. Князь же Петръ реклъ к ней: «О возлюбленная моя душе, прекрасная кралевна! Будучи я на мори, обещался Господу Богу, чтоб в семъ монастыре потруждаться един месяцъ».

Кралевна рекла к нему: «О возлюбленный мой приятелю, естьли имеешь такое обещание, то и мне любо. Станемъ у Господа Бога въместе милости просить, чтоб насъ Господь Богъ въ добромъ здоровье и въ счасливом пребывании соблюлъ. А мне кажется добро, чтоб ехала ко отцу твоему и матери и про тебя сказывала, и постановила им день, о котором бы они приехали в сей монастырь по тебя. А мати твоя вельми ко мне милосерда, а я про тебя имъ никакихъ речей не буду сказывать. Учиню про сие дело тайно».

Князю же Петру вельми та речь полюбилася. И какъ для того нощь приближися, кралевна Магилена с княземъ Петромъ простилась и шла до своей светлицы и по извычаю своему многое время молилась Господу Богу, и от радости не возможе всю нощь уснуть, и мыслила, какъ бы лучше известить про него отцу и матери. И князь Петръ так же молилъся Господу Богу, что ево свелъ с возлюбленною своею невестою, прекрасною кралевною Магиленою. И какъ день насталъ, и кралевна востала вельми рано и надела на себя старицкое платье, шла в больницы и, осмотривъ немощныхъ, пришла к возлюбленному своему жениху, князю Петру, спрашивала его о здоровье, и мило поцеловались.

Князь же Петръ вельми дивился покою и трудомъ ея, и зря в такомъ платье и реклъ ей: «Ныне вижю, возлюбленная моя, что меня милосердый Господь Богъ не для чего иного ис такого тяжелаго поганскаго[1172] житья высвободил, только для твоего святаго жития».

И по многихъ речах кралевна простилась и ехала ко отцу его и матери, и приехавъ до двора княжева, шла на двор. И какъ князь Вольфангъ и княгиня Петронила доведались о приезду старицы, дивовалися тому, что приехала, и многое время ее молили, чтобъ въ дому нашемъ была, и никогда не хотела из монастыря вытьти, а ныне сама приехала без прошения. И вышедъ князь Вольфангъ и княгиня Петронила с великою радостию и честию въстретили ее и взявъ въ полаты посадили подле себя и великую честь воздали.

Потомъ княгиня рекла старице о возлюбленном сыне своемъ и стала горько плакать и рекла ей: «Никогда не будетъ сердце наше утешно от печали, покаместъ подлинную весть услышимъ о сыне своемъ: живъ ли или нетъ. И от печали сей немного намъ на семъ свете жить».

Слыша то кралевна и рекла к нимъ: «Милостивый княже и милостивая княгиня! Вашему величеству и стану[1173] непристойно, чтоб воле Божии противитися. Надобе во всемъ уповать на волю Божию, а не вдаваться в печаль и во отчаяние. А я к вамъ приехала для того, чтоб вамъ известила, чтоб вы з большею верою на Господа Бога уповали. И по изволению Божию въ скоромъ часе узрите сына своего. Поведаю вамъ: вчерашной нощи молилася Господу Богу и яви ми ся Господь Богъ, и привелъ есть с собою рыцеря младаго, и реклъ мне: „Возьми сего, сей бо есть сынъ князя Вольфанга, по которомъ онъ въ великой печали часто пребываетъ. Иди к нимъ и возвести имъ сие видение, чтоб приехали в сей монастырь". И о томъ рекла я: „Милостивый Господи, что еще повелишь рабе твоей?" Господь же ми реклъ: „Только ты поедь к нимъ и скажи имъ сие видение, они тому имутъ веры". И даде ми златую чепь, и реклъ: „Возьми сию чепь, что мать его благословила, и покажи, чтоб они веру няли"», и вынявъ, показавъ имъ чепь.

Князь же и княгиня узре, что чепь сына ихъ, что мать его благословила, и вельми возрадовались, и били челомъ старице за такие радостныя вести. И великую честь воздали ей, и уставила имъ уреченный день, какъ имъ приехать въ монастырь свой. Они же с великою честию отпустили ее, и кручинное платье с себя сняли и обитие стенное черное въ дому своемъ указали снять, и всякими драгими и цветнымъ обитиемъ украсили домъ свой.

Кралевна жъ, приехавъ въ монастырь, и шла к возлюбленному своему жениху и росказывала ему все подробну, какъ вельми радостны стали отець его и мати. И князь Петръ былъ вельми тому радъ. Потомъ указала кралевна Магилена делать драгое платье, прежде — возлюбленному своему жениху, потомъ — себе, изготовила все, что надобеть к приезду княжескому.

Князь же Вольфангъ с княгинею Петронилою, приехавъ въ монастырь, узрили сына своего князя Петра. И какъ день уреченный пришелъ, тогда Вольфангъ князь с княгинею своею Петронилою и с вельможами, и со всемъ княжениемъ своимъ во всякой красоте приехали в монастырь. Кралевна ихъ въстретила и повела ихъ въ церковь, и отслушавъ пения, повела ихъ в ту светлицу, где князь Петръ, и введши ихъ, рекла к нимъ: «Ныне узнавайте возлюбленнаго сына своего, той ли есть сынъ Вашъ?»

Егда князь Петръ увиделъ отца своего и матерь, прииде к нимъ и палъ на ноги ихъ, и от великаго плачу, и от великой радости не могъ долго слова промолвить. И от того часу узнали возлюбленнаго своего сына, и взявъ, стали его умильно целовать и любезно. Князь же и княгиня от великаго плачу своего не могли ни единаго слова промолвить другъ другу. Потомъ сели и стали его роспрашивать, где онъ былъ и в которых государьствахъ. Онъ же имъ все подробну сталъ розказывать, где онъ былъ и что над нимъ делалось. И в то время кралевна вонъ вышла от нихъ въ свою светлицу и, снявъ с себя черное платье, надела на себя драгое королевское платие, и всякимъ украшениемъ украсилася такъ, что сподивление. Потомъ шла въ светлицу, где князь и со княгинею и с молодым княземъ Петромъ сидели, и въшедъ въ светлицу во драгом кралевскомъ одеянии. Князь Вольфангъ и княгиня Петронила, видя такую прекрасную девицу, вельми тому издивилися, что откуды такая прекрасная девица взялася во драгомъ кралевскомъ платье.

Князь же Петр воставъ с места своего и взявъ кралевну за руку, обнявъ, поцеловалъ ее. Князь и княгиня вельми тому дивовалися. Потомъ князь Петръ реклъ: «Милостивый государю мой отче, великий княже, и милостивая моя государыня мати! Девица сия есть дщерь великаго краля Неополитанскаго, для которой я ехал из дому. Та многая время ждала меня во своей девической чистоте и въ трудехъ своихъ соорудила церковь и больницы, и около больныхъ труждалась многое время. Та есть возлюбленная моя невеста, тое увезъ от великаго краля Неополитанскаго, тое я погубилъ в далномъ и непроходномъ лесу».

Услышав то князь Вольфангъ и с княгинею своею пришли к ней блиско с великимъ подивлениемъ, и стали ее любезно целовать, и вельми радостны были, и хвалили Господа Бога, что дивные речи учинилъ, и привелъ Богъ возлюбленнаго сына нашего, так же свелъ с прекрасною своею невестою. И шли все въместе в церковь, и молилися Господу Богу за такую его праведную милость к нимъ, и вельми стали веселиться, также и во всемъ княжении его бысть великая радость и дивная речь. По той молитве князь Вольфангъ и с княгинею своею и с княземъ Петромъ и с кралевною Магиленою поехали в домъ свой. Мещане же и всяких чиновъ люди с великою честию и радостию встречали князя Петра и кралевну Магилену, и в подивление великое всемъ бысть.

Князь же Вольфангъ просилъ окольных кралей и князей на радость сыну своему, князю Петру. Потом указалъ князь Вольфангъ писать листы ко всемъ окольным кралемъ христианскихъ земель: х королю францужскому, к свату своему, х королю Неолитанскому, отцу прекрасной кралевны Магилены, и до князей немецких, и указалъ подлинно ко всемъ писать про все ихъ прохождение печали и радости, и молилъ ихъ, чтоб они пожаловали приехать к сыну ихъ на бракъ и на веселие, поставил уреченный день веселию тому на день святыхъ апостолъ Петра и Павла. И какъ те листы до кралей и до князей дошли, и дивилися все, и поволили готовиться на ту великую радость.

А какъ листъ пришелъ до краля Неополитанскаго, отца кралевны Магилены, указалъ тотъ листъ пред всеми честь явственно, и от великия радости стал плакать, и послалъ х кралеве, и сказалъ ей все подробну, что в листе писано. И кралева, мать прекрасной кралевны Магилены, вельми рада была, и в великое подивление бысть всемъ. И указалъ отписать листъ х князю Вольфангу, и обещался к нему быть на то общее великое веселие.

Потом князь Петр вспомня обещание свое, что обещался турецкому царю, бывъ у сродичевъ своихъ, приехать к царю турецкому въ турки. И не хотя слова своего рыцерскаго оболживить[1174], мыслилъ со отцемъ своимъ, какъ бы то дело учинить, и приводя ему на память, что онъ великий и сильный въ воинстве, чтоб за ту ложь княжения нашего не разорилъ: «Мышлю я, чтобъ к нему слать листъ, а в немъ написать подлинно похождение мое и печали наши, и великое терпение, и темъ писмомъ его увеселить, чаять, что он меня пожалуетъ, не велитъ к себе быть». И написалъ листъ темъ обычаемъ:

«Вольфангу княже вольный, княже Петре молодый службу свою великому и славному царю обещаемъ и воздаемъ, слава и добродейство вашей царьской милости не можемъ никоими словы вымолвить, что ваша государьская милость неизреченная сыну моему указала бе. За такую вашу царьскую милость всячески и везде готовы милость вашу прославлять. При отпуску, милостивый царю, какъ былъ сынъ мой у твоей царьской милости, обещался быть к вашей государьской милости», и написалъ все его похождение печали великие трудности и радости, и билъ челомъ по томъ, чтоб ему указалъ быть во своей земли у отца своего.

И какъ тотъ посланной до царя с темъ листомъ приехалъ, и царь указалъ тотъ листъ пред собою чести, и в великое подивление пришелъ, и все предъстоящие у него дивилися. И указалъ листъ отписать, и отпустил посланнаго тотъчасъ, а с нимъ х князю Петру послалъ посла своего иеросалимскаго пашу, с великими дары.

И какъ на ту радость съехалися пограничныя короли и князи, и какъ при них приехал посолъ турецкий с великими дары от царя турецкаго. И какъ день уреченный той радости пришелъ, съехалося много кралей великихъ: 1) краль францужской с кралевою, 2) краль португанской, 3) король аглинской, 4) кроль Неополитанской, отець прекрасной кралевны Магилены, 5) кроль сисуйской[1175], 6) кроль Флоренской и иных много князей и владельцов вельми много, и никогда перед темъ такого съезду кролей и князей не бывало, что въ то число. А все ехали на то веселие. Первое — для того, что Господь Богъ дивнымъ изволениемъ своимъ обоего полу честныхъ людей по многихъ печалехъ свелъ в супружество, второе — для того, что видеть красоту кралевны Магилены, потому что пред темъ по всемъ государьствамъ та слава шла, что нигде не было прекраснее ее.

И какъ изготовились совсемъ ехать к венчанию в тотъ же часъ приехал посланный, что посыланъ былъ от князя Петра к турецкому царю, а с нимъ приехал турецкаго царя посолъ с великими дарами, а в то время совсемъ были готовы ехать к венчанию к церкви святыхъ апостолъ Петра и Павла въ монастырь, где кралевна труждалася.

Услышав князь Петръ о турецкомъ после, билъ челомъ всемъ, чтоб помешкали, а дождалися посла. Услыша то князи и крали о приезде турецкомъ после, сошлися все во едину палату и сели по местамъ своимъ. И в ту палату указалъ князь Вольфангъ турецкому послу быть, и указал царские листы честь, а были написаны темы словы:

«Салтанъ Ахметъ, великий и непобедимый турский царь, Вольфангове князю и младому князю Петру милость и тишину неразрушиму вечную кажемъ к вамъ. Вельми тому мы, царьское наше величество, утешны, что князь Петръ намъ верно служилъ. И ведаемъ то, конечно, что слова своего рыцерьскаго держится и хотелъ к намъ, великому государю приехать и служить по-прежнему. А то по многихъ различных печалех своихъ приехал в добромъ здоровье к сродичамъ своимъ, и мы вельми о том веселимся. А иже милостию Божиею с великимъ подивлениемъ погибшую свою невесту обрелъ въ государьстве своемъ, и мы рады слышати о томъ, не только мне что учинить в разлучении обеихъ васъ, но естьли бы мочно царьскому величеству нашему, чтоб сами особою своею были на такую великую радость вашу и дивныя дела Божия. А что намъ самимъ ехать невозможно, то посылаемъ вместо себя царю посла своего вернаго Магмета Брагима, иеросалимскаго пашу, чтоб онъ вамъ поведалъ милость мою царьскую. И князя Петра за его верную службу к намъ, великому царю, и ко всему нашему государьству и его славу выхваляемъ и чинимъ[1176] его волнымъ. А за такую верную его службу и за слово неизменное твое, что онъ здержалъ и хотелъ к намъ, царьскому величеству, приехать и служить, и мы, великий государь, жалуемъ тебя. И послали к тебе, князю Петру, и невесте твоей, прекрасной кралевне Магилене, дары».

Потомъ посолъ указал принести драгие дары. Первее подалъ князю Петру драгую чепь со алмазовъ и яхонтовъ и с ызумрудовъ и с иных драгихъ каменьевъ, а делана та чепь невесте ево, прекрасной кралевне Магилене, и великия драгия запаны, да к венчанию два драгихъ перстневъ з драгими каменьи, поднесъ же имъ по 12 златыхъ купковъ вельми дивной работы учинены и з драгими каменьи.

И все крали и князи на своихъ местах сидя, вельми тому великому дару подивилися и в великой чести от царя турецкаго.

И какъ посольство отошло, и посол с великою честию к царю турецкому отпущенъ, потомъ ехали к венчанию въ монастырь, где кралевна была, к церкви святыхъ апостолъ Петра и Павла и, приехавъ, венчались.

И в то время прекрасная кралевна Магилена разцвела, стоя въ красоте своей, яко солнце промежь звездами, что все предстоящие красоте ея издивилися, и все Господа Бога хвалили, яко богатые, такъ и убогие, что Господь дивными своими делы изволил свести ихъ въ законный бракъ. И по венчанию, какъ вышли ис церкви, ударили въ политавры и заиграли въ шаломеи, и в ыные различные игры[1177]. Потомъ ехали въ домъ свой с великою радостию, и были на томъ веселии кроли и князи 14 дней, и всякие игры различные и утехи были. И по той великой радости и веселию разъехались кроли и князи с великимъ веселиемъ и радостию въ государьства своя.

Князь же Петръ съ княгинею своею с прекрасною кралевною Магиленою стал жить въ добромъ совете и в великой любви. Отець же его, князь Вольфангъ, пожилъ немногое время, преставися и с княгинею своею Петронилою. А князь Петръ жилъ после отца своего 80 летъ и преставився. А после ево остался сынъ и правил княжение отца своего такъ мудро, какъ и отець его, князь Петръ.

И тако скончася повесть сия. Аминь.

Списана сия повесть въ 1702 году авъгуста въ 24 день.

КОММЕНТАРИЙ

«Повесть о Петре Златых Ключей» возникла при дворе бургундских герцогов в XV в. (Кузьмина В. Д. Рыцарский роман на Руси. М., 1964), и в основе ее лежит древняя итальянская легенда, связанная с островом Магелон у Средиземноморского побережья Франции (Прекрасная Магелона. Фортунат. Тиль Уленшпигель. Изд. подг.: Москалева Н. А.,Пуришев Б. И., Френкель Р. В. М., 1986, с. 283—287). Россия узнала роман о Петре и Магелоне (таково его французское название) в середине XVII в. в польской обработке.

Рыцарский роман, и в частности «Повесть о Петре Златых Ключей», принес в старинную русскую литературу любовную интригу, благородную чувствительность героев, тему рыцарского подвига и рыцарского поведения (турниры, верное служение даме сердца), прославление красоты в героине и силы в герое, многочисленные приключения, часто грозящие героям гибелью. В повести также много элементов, присущих и авантюрно-приключенческому западноевропейскому роману: герои влюбляются друг в друга с первого взгляда, Петр скрывает свое происхождение и подлинное имя, тайным свиданиям влюбленных помогает наперсница-мамка Магилены, герой также тайно увозит королевну из отцовского дома, затем герои надолго разлучаются, а встретившись случайно, переодетые, не узнают друг друга. Под пером русских редакторов «Повесть о Петре Златых Ключей» приобрела еще и сказочный колорит, кроме того, подчеркнуто и богатырство Петра.

Сравнив русский текст «Повести...» с польским изданием, исследователи В. И. Резанов (Из истории русской драмы. Действие о князе Петре Златых Ключах // ИОРЯС. Пб., 1906. Т. 11. Кн. 4), а вслед за ним В. Д. Кульмина (Из истории русской драмы. Школьные действа XVII—XVIII вв. и театр иезуитов. М., 1910) отметили, что русский переводчик придал ей новые оттенки: вставил имя Петра в заглавие, тогда как в польском тексте указывалась одна Магилена, снял католическую окраску набожности обоих героев, по разным причинам сократил польский текст. Русский вариант — это «вольное, несколько сокращенное переложение польского оригинала».

Самый ранний из восточнославянских списков относится к 1660 г., а русский перевод — к 1662 г. Он выполнен переводчиками Посольского приказа во второй половине XVII в. В 90-е гг. XVII в. «Повесть о Петре Златых Ключей» вместе с другими «потешными книгами» читают маленькому царевичу Алексею Петровичу.

В XVIII в. повесть имеет широкое распространение в дворянской, мещанской, купеческой, а в XIX в. — в крестьянской и в солдатской среде. Вместе с «Повестью о Бове Королевиче» она входит в русский лубок.

В настоящем издании текст печатается по книге В. Д. Кузьминой «Рыцарский роман на Руси». М., 1964, в которой на с. 275—331 воспроизведен старейший полный список I редакции, 1702 г. (Киев, ЦНБ Украины, Муз. собр. 677/ДА892, л. 227—346); все списки XVII в., как установила В. Д. Кузьмина, дефектны. Текст для настоящего издания заново сверен с рукописью, внесены некоторые поправки, устранены неточности. Принимается в основном членение текста на фразы, произведенное В. Д. Кузьминой, ее поправки затемненных и ошибочных мест русского текста, восстанавливаемые ею по польскому изданию «Повести...» (Краков, 1701). Однако сохраняются «неправильные» с точки зрения современной орфографии чтения рукописи там, где правильное чтение (падежные окончания, согласования) легко восстанавливаются по смыслу.