Библиотека литературы Древней Руси. Том 15 (XVII век)

В Пуртугалской земли былъ краль, имея у себя дщерь чюдне доброты[1572], велми[1573] прекрасну и прелепу[1574] лицемъ, премудру и умомъ и разумомъ, предуспевающу во всехъ девахъ. Ея же нарицаху — вторая премудрая Никастрата[1575]. Великия же ея ради доброты и премудрости, и красоты лица ея мнози иностраннии царие и крали пословъ своихъ присылаху ко кралю португалскому, да дастъ дщерь свою единому от нихъ в жену. Он же всем единако обеща: «Аще кий[1576] царь или краль восхощет дщери моея в жену, той да пришлетъ премудра человека, да немому добръ[1577] ответъ дастъ, потомъ и иная отвещаетъ[1578]. Той да приимет дщерь мою в жену себе». И того ради мнози цари и крали посольства с нимъ чинити[1579] не хотеша, понеже[1580] невозможно человеку знати у немого ведание[1581].

Слышавъ же о доброте португалской кралевны, брандебурской земли краль присла и той, якоже и протчии, ко кралю португалскому, яко да дасть ему за сына его дщерь свою, кралевну, в жену. Краль же португалской и тому даде ответъ, якоже и выше явлено[1582]. Слышавъ же краль брандебурский от пословъ своихъ таковая, призва к себе разумных купецъ своея земли и повеле имъ ехати в Португалскую землю и заповеда[1583] имъ, да не на лице кралевны португалской видевше, знатнымъ или истиннымъ слышаниемъ от видящихъ ю, напишутъ, да не точию написану доброту ея видеть[1584]. Купцы же, бывше да ти в Португалии, королевского же повелениемъ же, уведати и португалской королевны видети не возмогоша[1585], и возвратишася ко кралю своему безделныи[1586].

Краль же брандебуръской повеле по всей своей королевской державе кличь кликати, яко ды изыщется таковый мужъ, кто бы немому ответъ далъ, обещеваяся таковаго великими богатствы обогатить, славою же и честию почтитъ. По неколице же времени от проста некто и несълавна рода и весма не имый ни от кого чести[1587], рече ко взыскавшему: «Азъ — мний и последний[1588] королевские державы человекъ, могут и немому ответъ дати!» Вскоре же таковая по извещению и самому кралю изрече. Краль же, якоже прежде обещася, паки деломъ[1589] вскоре исполнити обещаваетъ. И въскоре во славе и чести велицей послом в Португалскую землю посылается.

Сему же тако и португалскому королю о приходе его уведевшу[1590], по обычаю тоя земли приемлется и по достоянию[1591] в посолская жилища устрояется. По времени же король повелеваетъ быти посолстсву. Ту же, нигде таи, и самъ седя, — да видитъ таковая[1592].

В первой день, во единой от королевских полать, единому прямо другаго[1593], по обычаю, мало подале ставшу[1594].

Португалской единъ от перстъ своея десницы[1595] постави прямо себе[1596] к высоте.

Брандебурской той же перстъ такожде к высоте и обрати его к земле.

Португалской единымъ перстом показа прямо ему[1597].

Брандебурской два перста показа прямо ему.

Португалской обоими руками браду свою поглаждая.

Брандебурской такожде обоими руками власы на главе своей многажды потре.

По семъ единъ другому покълонися, такожде и оба — королю, хотяще разытися до утрия.

Пославъ же король брандебурскаго посла и своего вопросити о показании перстовъ и поглаждении брады.

Се рекъ мудрецъ: «Показаниемъ перста в высоту вопросихъ его: „Кто сотвори небо и светъ?" Онъ убо[1598], в высоту показа и к земли обрати, премудро отвеща ми, яко — „Той же и землю сотвори". А еже азъ[1599] перстом показа прямо ему, — вопросих его: „Кто сотвори Адама?" Он же два перста показа ми, отвещая, яко: „Той же и Еву сотвори". А еже обоими руками браду поглаждая, вопросих его: „Кто даде санъ[1600] человеку?" Он же терниемъ[1601] власовъ главы своея, отвеща ми: „Той же даде и главънии власы"».

Слышавъ же сия, король похвали его о мудрости и отпусти его.

Повеле же другаго, ответъ дающаго, поставити пред ся, да известне[1602] скажетъ о ответе, еже[1603] отвеща мудрецу.

И рече: «Твой мудрецъ, державный королю, показаниемъ перста, хотяща жива кверху подняти. Азъ же не точию по егову[1604] сотворю, но и къ самой земли приклоню, и ударю о землю, и зъ землею смешу[1605]. Онъ ми показа единъ перстъ, хотя ми око исколоти, азъ два противо показа, рехъ[1606]: „И оба ока исколю!" Онъ ми браду поглаждая, хотя мою браду драти, азъ же и главный власы трохъ, рехъ: „Не точию[1607] браду твою, но и главния власы все выдеру!"»

Король же, сия слышавъ, подивися и отпусти его. Предстоящим же своим рече: «Видите толику мудрость, яко в помовании[1608] рук обоихъ разни добре есть и истинно. Ответи же обоих разни, но аще и разни, но по настоящему действу[1609] же и помованию, кииждо[1610] же по своему смышлению надеяся тако истинне быти».

И сия рекъ, разыдошася до утрия.

Во вторый день паки[1611] имъ пред королемъ, по обычаю, ставшим, португалской мудрецъ двократно и трикратно пожимая и потирая персты рукъ своих.

Брандебурской, якоже у рукъ, такоже и у ногъ пожимая и потирая.

Португалской приимъ воду и десницею поливая на лице свое.

Брандебурской такожде приимъ воду и вземъ десницею своею мало земли и с водою персть[1612] поливая на лице свое.

Португалской десную руку показа, таже[1613] левую.

Брандебурской едину левую показуя двократы и трократы[1614].

И по семъ абие[1615], по обычаю, един другому поклонися. Такожде и оба королю, и разыдошася.

По обычаю же своему король единаго отсылаетъ, а другаго вопрошаетъ о беседе ихъ.

И рече: «Азъ пожиманиемъ рукъ вопрошахъ его: „Кто сотвори множества народа?" Онъ, руками и ногами пожимая, отвеща ми, яко: „Со множествомъ народа и бесловесныя[1616] вся сотвори Богъ" — руками объявляя множества народа, ногами же — безсловесное все. Поливаниемъ же воды на лице свое вопрошахъ его: „Киихъ вящих[1617] на земли, — чистыхъ[1618] ли человекъ и достойных Богу, — или недостойных?" Он же перстию и водою поливал лице свое, отвеща ми, яко: „Множае[1619] съкверныхъ человекъ и недостойных Богу". Азъ десную руку показах, потом левую, вопрошахъ его: „Мужеска ли полу вящши или женьска?" Он же, едину точию[1620] левую показуя, отвеща, яко: „Боле есть женскаго роду"».

Слышавъ сия король от мудреца своего, похваливъ его и отпусти.

Потом другаго вопрошает.

И рече: «Честныя твоя королевские державы мудрецъ хощет мя бити и персты рукъ моихъ ломати. Азъ не точию у рукъ, но и у ногъ переломаю! Онъ, воду лия на ся, хощетъ мя в воде потопити. Азъ надеюся и всего в грязь втопътати! Онъ, руце мне показуя, хощетъ мя бити. Азъ единою точию преодолею ему рукою!»

Слышавъ же сия, краль подивися о ответехъ его, и отпусти его до утрия.

В третий же день паки имъ пред королемъ, по обычаю, ставшимъ, и беседе бывши.

Португалской, приимъ жезлъ и подержа его мало стоячего, таже положи на землю и паки взятъ.

Брандебурской такожде жезлъ приимъ и броси на землю, и не прикоснуся ему.

Португалской сосудъ воды около некия малыя персти круговидно обнесе и постави, по семъ малую персть[1621] земли около воднаго сосуда обнесе и землю на свое место положи.

Брандебурской тую же воду около малыя персти обнесе и постави. Малую же персть земли въсыпа в сосудъ, и отшед, и ста на своемъ месте.

Португалской малую персть земли окружая малыми и великими круги своея руки.

Брандебурской единемъ точию перстомъ уткну в землю.

По семъ паки, по обычаю, единъ другому поклонися и разыдошася.

Король же, якоже и прежде, единаго отсылаетъ, а своего вопрошаетъ.

И рече: «Жезлъ стоящий, положихъ и пакы взяхъ, — вопрошах его: „Коего древа болши — стоящаго ли или лежащаго?" Онъ повержениемъ жезла отвеща ми, яко: „Лежащаго болши, нежели стоящаго". Азъ убо водою в сосуде и малую перстию земли вопросихъ его: „Воды ли болши или земли?" Онъ водою отвеща ми, яко: „Да вода всю землю окружаетъ, но обаче[1622] земли болши, понеже[1623] воды внутрь себе имеютъ горы великия" — еже землю въ воду вложи[1624]. Азъ убо землю перстомъ окружахъ, — вопросихъ его: „Велика ли земля пред водами?" Онъ отвеща ми, яко: „Пространство ея подобно сему единому ткнению перста"».

Слышавъ сия, король сего отпусти, другаго вопрошаетъ.

Вскоре же абие отвещаетъ: «Твой убо мудрецъ, державный королю, хощетъ мя жезломъ бити и паки хощетъ въ совете со мною быти. Азъ не тако: но единою ударю и не будетъ живъ. Твой мудрецъ о смерти спрашивает: „От земли или от воды будетъ?" Азъ, не много говоря, возму и в воду брошу. Твой мудрецъ спрашиваетъ мя: „Много ли мне земли на положение тела надобно?" Азъ хощу его во единомъ точию перста ткнении вместити».

Слышавъ же сия, король зело удивися вымышленному его ответу.

И тако скончается немая ихъ беседа.

В четвертый день паки, по обычаю, пред королемъ имъ ставшимъ, португалской рекъ: «Имаши ли языкъ, да глаголеши ми, о нихъже имамъ вопрошати тя?[1625]»

Брандебурской языкъ мало показа от устъ своих, ничтоже глаголя.

Португалской: «Высоко ли от насъ и далико ли небо?»

Брандебурской: «Дивлюся твоимъ глаголомъ, яко бы не ведая вопрошаешь[1626]. Небо недалече от насъ и весма близъ есть: громъ убо, егда тамо гремитъ, — мы, живущия на земли, велми его гремение явно и чудно[1627] слышимъ».

Португалской: «Колико есть растояния от востока до запада?»

Брандебурской: «Не вемъ, что вопрошаешь! Не веси ли[1628], яко единем днемъ солнце преходитъ от востока до запада — и ничтоже имать дальнаго растояния».

Португалской: «Коли есть глубина морская величествомъ?»

Брандебурской: «От множества рыбъ уверимся[1629], яко море не велику глубину имать: они бо единым днемъ по верху воды и во глубине, сна ради, бываютъ, понеже они не спят на верху воды».

И паки, по обычаю, единъ другому поклонишася, такожде и оба королю, и разыдошася.

В пятый день паки пред королемъ, по обычаю, ставше, португалской рече: «Кто не родився умре?»[1630]

Брандебурской: «По истинне той есть, которой состаревся в матерне чрево вниде».[1631]

Португалской: «Кто есть той человекъ, ниже с небеси сниде[1632], ни от человекъ родися, ни от земли созданъ, а человекъ бысть?»[1633]

Брандебурской рече: «По первом вторый, и от деснаго взято шестое, и в томъ единомъ той устроенъ бысть[1634], без негоже и родитися не мощно».

Португалской рекъ: «Кто родися не умре?»[1635]

Брандебурской рече: «По истине не сохранения ради заповеди таковая пострада, но восхоте видети погибель ближняго».

И тако, по обычаю, единъ другому поклонишася, такоже и оба — королю и разыдошася.

В шестый день паки имъ пред королемъ, по обычаю, ставшим, вопроси португалской мудрецъ глаголя: «Кия две души прежде Адама сотворены?»

Брандебурской: «Истинну глаголеши, яко обоя нами видима — Еноха убо и Елиофамова».

Португалской: «Кто прежде Адама со брадою сотворен бе?»[1636]

Брандебурской: «По истинне той, иже стремителное паче нежели тихое и простое любитъ. И от рыбъ нецыи велегласие ихъ велми слышати любитъ, яко и близъ брега витати[1637] имъ».

Португалской: «Что от чего — курица ли от яйца или яйцо от курицы?»

Брандебурской: «Вемъ[1638], яко от исперва въ 5 день птицы сотворени и от нихъ нача плодитися яйца и, по обычаю, нача плод быти».

И паки, по обычаю им, королю поклонися и разыдошася.

В седмый день паки имъ пред королемъ, по обычаю, ставшимъ, вопроси его португалской мудрецъ рече: «Что есть в тебе и что у тебе и что с тобою?»

Брандебурской: «Имамъ в себе душу, и слово — у себе, и плоть — съ собою».

Португалской: «От чего сотворени птахи и звери?»

Брандебурской: «Птахи есть двояки, — едины от водъ, яко понырающия[1639] и в водах жити любящии, друзии[1640] же от воздуха, якоже летающии. Есть же нецыи[1641] от земли, — иже не могущии летати, яко зверие вси».

Португалской: «Кия[1642] птахи и звери во своихъ си началствующи и крольми зватися могутъ[1643]?»

Брандебурской: «Во птахах — высокопарный орелъ, во зверях же — жестокий и несклонный[1644] от гнева левъ, в рыбах снедаемыхъ[1645] — самоубиваемая белуга, въ неснедаемыхъ и змиина прирожения — великий китъ, именитый[1646] же и притворный во слезахъ коркодилъ».

И паки, по обычаю, разыдутся.

Король же повеле брандебуръскаго мудрец отпустити, своего же удержати. И вопроси его: «Что ти ся мнитъ[1647] о мудреце семъ — егда благоразуменъ[1648] есть или неразуменъ?»

И рече ему мудрецъ: «Мню, яко не точию въ Португалской и во окрестных королевствахъ, но и во многихъ далнихъ градехъ такова мудреца не точию несть, но и не бывало и не слышано!»

Король же рече къ мудрецу: «7 дней беседе бывши немой и глаголанной, и на кииждо день по три вопроса твоих к нему слышано. Во всехъ же разумности отвеща. Аще и в немовныхъ твоихъ вопросехъ не тако онъ но ни весма свойственно[1649] отвеща тебе, но обаче[1650] тобою нигде не обличен, и сего ради совершенъ во ответех и благъ и искусенъ являшеся». Показа же ему и написание ответовъ его. И протче разумети, яко ни мало своиственъно вопросомъ его[1651], похулив[1652] убо его и весма недостаточна в разуме нарече[1653].

И рече х королю: «Веждь[1654], державный королю, яко отныне в малыхъ словесех онъ мною препренъ[1655] будетъ и уничиженъ, точию повели ми его в свой домъ часто призывати на обедъ, да тамо о всяких вещехъ и делехъ беседуя с нимъ, возмогу препрети его и уничижити».

И глагола ему король: «Мне же точию мнится, яко всяко ныне настоитъ ми время, еже прежде глаголанное свое исполнити слово, — еже дщерь свою тому обещалъ дати в жену к тому, бы моглъ немому ответ дати. И се ныне то збыстся. Всяко хощу дати дщерь свою за сына брандебурскаго короля».

Рече ему мудрецъ: «Державный королю, потерпи мало! Все твое слово на иномъ некоемъ исполнится».

Глагола ему король: «Аще надеешися препрети его, — твори, еже хощеши, и от моихъ королевскихъ обиходовъ взимая потребная. Егда ли препренъ тобою будетъ, ведый[1656], яко велми от мене пожалованъ будеши и честию великою почту тя, дшерь же моя паче всехъ дщерей царских и кралевскихъ славна будетъ».

Приимъ же мудрецъ от короля своего волю.

По некоемъ времяни посла к нему слугу своего, яко да обедает у него. Се же и бысть[1657]. Беседующама же има, по обычаю, по времени же рече к нему: «Чим тя, друже мой, имамъ потчивати, яко не имамъ многоразличныхъ ядей?»

Отвеща ему брандебурской мудрецъ, рече: «Предлагаемая намъ — ядимъ и, елико имам, темъ доволни будемъ».

Въскоре же господинъ дому повеле принести сосудъ вина, да пиют е[1658]Се же и бысть. Налиявъ чашу и держа в руце своей, и рече к мудрецу: «Повеждь ми[1659], друже, что есть: стоить море на пяти столбахъ[1660], близъ того моря стоит царь с царицею и на море смотрят. Царь рече: „Море — утеха моя!" Царица рече: „Море — погибель моя!"?»

Брандебурской: «Море убо не на пяти столпахъ, но на трех точию вижу, а еже царя и царицы речи: с вечера — веселие, с полунощи — сонъ, во утрии — болезнь».

И пивъ самъ португалской мудрецъ, поднесе же и брандебурскому. Той же, приимая, рече: «Приемлю, яко друга, боюся же, яко врага!»

Усумневся же португалской о словеси семъ[1661], и рече ему: «Единным хвалиши словомъ, а другимъ браниши?»

Отвеща ему: «Ни, не буди то![1662] Азъ о приемлемой чаши рекъ: приемлю, яко друга во утешение и веселие плоти своей, боюся же яко врага, да бы ми в пьянстве чимъ не погрешити предъ Богом, людемъ же добрымъ не досадити — вся бо сия случается от пияньства!»

Услышавъ сия, португалской мудрецъ преста от мнения[1663] и бе, якоже и прежде. И начаше купно с радостию обедати.

Обедающиима же има, изобретъ[1664] португалской мудрец время, еже вопрошати его о роде же, чину и сану, рече: «Повеждь ми, добродею мой, во своей ты земле Брандебурии при королевской милости в коемъ бе чину и сану? Не точию не видехомъ подобна тебе мудростию, но ни слышахомъ!»

Отвеща ему брандебурской: «Азъ при милости королевской последний рабъ и велми малаго чина же и богатства, но сказываютъ нецы, паче же единъ некоторый, вданны ми ново, семо посылая, яко у отца моего служилъ много летъ[1665] и былъ, де, отецъ мой при королевской милости велми честенъ[1666], купно же и богатъ. И азъ благодействия отца моего не помню, понеже остался его малъ велми между же некоторыми людьми».

Принесоша от слугъ его двое сыръ велми великъ и поставиша пред ним по обычаю.

Вопроси его портогалской мудрецъ: «В вашей земли у честънаго короля вашего сицевым величеством[1667] сыръ бываетъ ли?»

Отвеща брандебурской: «Азъ убо не вся глаголю[1668], еже где что вижу. И не всему веры иму, еже что где слышу. Несть азъ посланъ до съвоей земли что поведаю на ней же преславне[1669]. А отъ сицевыхъ великихъ сыровъ маниемъ нечто от стариннаго отца моего слуги слышавъ, яко в дому отца моего велии, поведаютъ, сыры великии бывали».

— «Имаши ли зде слугу того?»

Отвеща: «Имею при себе».

Возвавъ его, мудрецъ вопроси: «У отца сего господина въ дому сицевы великия сыры бывали ли?»

Отвеща слуга: «У господина нашего, у его отца, таковы величествомъ сыры бывали: некогда осмую часть сыра далъ работником, а всехъ было пятьдесятъ человекъ; и егда[1670] они, на работе будучи, во время обеда разломиша его, обретоша[1671] в немъ два жеребенка, да двугодовалаго теленка».

Португалской мудрецъ вельми ему подивися и вопроси паки: «Откуду в немъ жеребенок и теленок обретеся?»

Отвеща ему слуга: «Таковъ имеютъ обычай в Брандебурии: егда в тыя великия творила накъладутъ множество творогу и настелютъ по немъ холстовъ и по них коньми и коровами топчютъ. И теснуючися отъ множества коней и коровъ подавляхуся в сыре».

Слышавъ сия, велми подивися и вда ему малый некий напитокъ и отпусти.

По мнозехъ же инныхъ ядей принесоша лопатку велми велику, еже и поставиша пред нимъ.

Вопроси португалской мудрецъ: «У отца твоего сицевыя великия скотины бывали, якоже сия лопатка скотия?»

Отвеща ему брандебурской мудрецъ, рече: «Азъ доброденствия великихъ богатствъ отца своего не помню, нечто похощеши слуги моего вопросить».

Се и бысть.

Рече слуга: «У господина нашего, у его отца, бывалъ таковъ быкъ трехъ летъ и того быка на единой лопатке селитвы[1672] было сорокъ пять дворовъ жилцовъ».

Вопроси брандебурской мудрецъ слуги, рече: «Како толико превыше меры сказуши скотину быти — аще на единой лопатке толико селитвы, на всехъ же костех быка того колико можетъ быти селитвы?»

Отвеща слуга: «Веру ми ими, доброчестный господине, а я буду правду сказывати: той быкъ всегда самъ о себе, единъ пасящеся, и на 7 верстахъ около себе по вся лета траву подъялъ[1673]. Того быка вышелетний орел убилъ. И чрезъ годишное время[1674] зверие сходящеся ядяху его. Лопатка же быка того случися пасти на угодне месте и нарочисте[1675], и поселишася на ней по совету господина нашего, его отца, сорокъ пять дворовъ со всемъ строениемъ. По неколице же времяни лисица зело малую некую той лопатки части мяса обрете, и той под некою храминою[1676]. И сего ради часто прихождаше, гложушее лопатку, и абие некако потрясе ею[1677], и все дворовое строение падеся[1678] до основания».

Слышавъ же сия, португалской мудрецъ рече: «Всякъ человекъ от своихъ словесъ осудится и оправдится. Се ты неправедными своими словесы и ложными самъ ся осуди!»

Рече ему слуга: «Честнейший господине, весть твоя честность, яко Писание орломъ называетъ самого Бога? Веси же, кто можетъ ему противитися? Той бо порази быка того страхом своимъ. Человека лукава и лстива называетъ лисицею: от лукаваго бо и лстиваго человека то селение разорися. Обадиво[1679] брандебурскому королю, яко в томъ селении некий человекъ имеетъ в дому своемъ великия скарбы от давныхъ летъ сохранено и сего ради разорися селение то и ничтоже сему дивно».

Сему же мудрецъ поверивъ и, по обычаю, отпусти его.

По совершении же стола въ последней яди принесоша, дыню велми великую, яко едва мощно человеку подъяти. И, по обычаю, поставиша на столе.

Вопроси португалской мудрецъ, глаголя: «У отца твоего сицевы бывали ли дыни?»

Отвеща ему брандебурской мудрецъ, рече: «Якоже прежде, и ныне реку ти: не помню того. Аще ли волиши — вопроси слуги моего: весть или не весть он?»

Сему же бывшу.

Вопроси же португалской мудрецъ слугу о дыни. И рече слуга: «У господина нашего, у его отца, вящи сих бывали дыни. Некогда, пре множестве гостей, даде дворецкому своему ножъ свой, яко да часть некую изрезав от дыни, принесетъ. Сему же бывшу. И егда выреза часть, яко бы осмую точию, и абие некако упусти из рукъ нож внутрь дыни. И убояся господина своего велми, яко да того ради ножа мучити его будет, понеже бес того ножа никогда не кушивалъ, от великаго страхования и боязни остави часть дыни и, обнаживъ себе от обычныя одежди, и ринувся в дыню, да тамо либо утонетъ либо ножъ сыщет. Поведанное же бысть господину нашему, абие самъ со многи гостми прииде видети, и повеле кричати гласомъ великимъ, яко да услышитъ глас, да изыдетъ, и не бе ничтоже. Вскоре повеле добыти колокол во пятьдесятъ пуд весомъ и на тое дынную утлину[1680] повесити, и звонища жестоко[1681] и едва в другий день на колокольны звонъ изыде, нося съ собою и ножъ. И тако свободися от гнева господина нашего».

Слышавъ же сия, португалской мудрецъ велми дивися и рече: «Ни в писаниихъ о толикихъ дыняхъ читал, ниже[1682] слыхалъ».

По отъядении же повеле португалской мудрецъ единому от служащихъ своихъ принести капусты кочанъ. Еже и бысть. И бе велми великъ видети.

Вопроси брандебурского мудреца, глаголя: «У васъ, во Брандебурии, сицевы велицы кочаны капусты бывают ли?»

Отвеща ему брандебурской, рече: «Азъ некогда в преезде ехалъ, видехъ пятисаженую избу, покрыту яко некакою тонкою кожею, и вопросих, чем она покрыта. Отповедали намъ, яко капустным листомъ. И азъ сему не поверилъ: вемъ, яко капуста такова величествомъ не бываетъ. Они же, креплящеся[1683] тако быти, показаша ми для истиннаго уверения и целый кочань. И бе видети велий, яко храмина великая, и от сего уверихся истинно.

Португалской вопроси: «Можешь ли познати единовозрастных и единоодежныхъ отрочат, да бы разумети мужеский полъ и женский?»

Отвеща брандебурский: «Дивлюся о семъ, яко бы о некоемъ мудромъ вопрошаеши! Повели убо среди двора своего или храмины просыпати нечто ко угождению малымъ детемъ и повеле имъ разсыпная збирати, да ту разумееши кое мужеский или женский полъ».

Сему же бывшу, и не познавше ихъ, паки вопроси: «По чему познати ихъ?»

Рече: «Которыя в подолъ собираютъ, ведый буди, яко мужеский есть полъ, кия же в пазуху кладутъ и в рукав завертываютъ, тия суть женский полъ».

И свидетелствоваше сие[1684] — быстьтако, якоже брандебурской мудрецъ сказа.

Прохладився упокоениемъ разнаго пития, возведоша в превысокии храмы мудреца и вопроси паки: «В вашей земли таковую высотою храмы бывают ли?»

Отвеща брандебурской: «Азъ негде видалъ и самъ у некоего в гостяхъ бывалъ, и храми его толико высокия: егда из верхного жилища смотритъ кто внизъ, то и земли не видитъ. И мнехъ азъ[1685], яко выше зимных облаковъ, и сквозе ихъ земли не видитъ. И егда в тех хоромехъ во окне свещу поставить — за много поприщъ сродники к нему приежали: той бо имъ знакъ, егда увидит в хоромехъ огнь».

Португалской: «Мнитъ ми ся[1686], яко неправда сие».

Брандебурской: «Веру ими ми, яко той есть и слуга мой старинной весть». И позвану бывшу слуге его и вопрошену, рече слуга: «Виделъ я таковы храмины высоки, что некогьда плотники храмины крыли и близко небесныя звезды видеша, земли жъ отнюдь не видали. И техъ храмовъ на самой кровли краснопеснивыя[1687] сирины ходятъ и ныне бо есть прилетаютъ. И огнь во храмех техъ велми за много поприщ видомъ бываетъ, и на той огнь смотря, многия люди к нему в гости приезжаютъ».

Рече португалской: «Дивлюся вамъ, яко едино от моихъ показаний дивно вамъ есть!» Таже повеле принести вина, да пиютъ, еже и бысть. И абие принесоша скляницу с питием, бе бо в ней яблоко велие.

Португалской: «Повеждь ми, како ту яблоко израсте или како семо вниде: бе бо невместно?»

Брандебурской: «Не дивно есть се, но возможно есть се всякому имущему садъ творити. Егда младораслено яблоко вложитъ в ню и оставити в ней по обычаю расти, не отъемля от сущыя яблони».

И пив от принесенаго того пития, паки повеле принести свежей огурецъ да заядаютъ питие, бе бо время зимнее.

Се же бысть.

Португалской: «Обретают ли ся где в зимнее время свежие огурцы, якоже ныне зде видиши?»

Брандебурской: «Не дивно сему! Егда во младую капусту огурецъ положенъ будетъ, да капуста по обычаю растетъ, внутрь себе его имея. Да колико время капуста блюдома будетъ, толико и огурецъ целъ соблюдетъся».

Португалской: «Повеждь ми, отчего в мире брани, и свары, и гневъ бываетъ?»

Брандебурской: «Два пустынника негде жили — единъ глух, но зрячь, другий слепъ, но слышитъ. Принесе же некто им хлебъ недопеченъ, дая глухому рече: „Приими, отче, хлебъ да сыр". Онъ же приятъ неразсудно[1688]. Другий же, аще и слепъ, но обаче слышитъ, яко дали имъ хлеб да сыръ. По времени они начаша ясти, рече ему слепый: „Сей хлебъ есть, где убо сыръ?" Рече ему братъ: „Единъ подали хлебъ, сыра же не было". Слепый же разгневася, рече: «Не самъ ли азъ слышахъ, яко давый рекъ: „Приими, отче, хлебъ да сыр". И оттого межъ ими нача быти велий гневъ за потаение сыра. Слепъ — кто будет не разсуждая, таковый всякому слову веритъ и неправедному даянию внемлетъ и оттого скоро на гневъ подъвизается, и гневается, и сварится. Глухъ же — кто без оговору что приимаетъ и смутному слову не внимаетъ. Смутитель есть той, иже сприглагола и семъ лишняго слова; оттого бо всяка смута и гневъ бывает».

Португалской: «Виновенъ ли бесъ всякому согрешению нашему или ни?»

Брандебурской: «Нанесенными мысльми виновенъ есть, а не деломъ».

Португалской: «По чему разумети, яко деломъ не виновенъ, но точию мысльми?

Брандебурской: «У некоего пустынника молитвою связанъ[1689] бесъ стрежаше репы его. И некогда прииде человекъ, нача рвати репы, яко да возмет ю[1690] себе. И бесъ его окликалъ, дабы не рвалъ репы, и хотелъ сказати пустыннику. Онъ же мнев, яко привидение чюдится, а не истинное глаголание. И егда хотяше отити, не можаше подняти носила от множестъва репы. Изчезе шедъ бесъ, сказа пустыннику о немъ. И изъшедъ пустынникъ, потяза[1691] его о крадение репы. Онъ же, кланяяся ему, прося прощения и рече: „Прости мя, святъче Божий — бесъ научи се творити". Абие воскрича бесъ: „О неправедне! Не трижды ли оглашу[1692] тя: «Не рви репы, скажу старцу!» Почто ты напрасно мя злословишъ и клевещиши на неповиннаго крадению твоему?" И паки человекъ той рече: „Простите мя, старче, Бога ради. От своея мысли смущенъ бе о сем". И абие простивъ, отпусти его с репою. Посемъ[1693] мнитъ ми ся, яко невиненъ намъ бесъ деломъ, но мыслию точию».

Португалской некаку харатийцу[1694] вземъ и в руку свою держа, заваду себе творя[1695], и абие вопроси: «Что есть — ни небо, ни земля, а видомъ же светъла. На томъ садятся птицы черныя; главы у нихъ червленыя[1696] тыхъ птицъ три назидаютъ[1697], два назираютъ, единъ повелеваетъ. И от тыхъ птицъ многи спасени и от королей в чести бываютъ, неция же погибаютъ?»

Брандебурской: «Ни небо, ни земля, ни ина кая тварь видомъ бела с черными птицами и с назиратели и с протчими твоими сказании во многихъ государствахъ и королевствах обретается. И мнитъ ми ся велми нечто мало есть, идеже быти того не было, но аще инде того и по малу, но обаче везде есть. Червленыя же главы не везде обретаются, но точию в Росии — тамо бо ихъ велми любятъ и зело любителни к сказанию птицъ тех паче многих языкъ[1698], но своимъ точию любомудръствомъ не толико же друком».

Португалской: «Не истинно ми вещаеши о семъ[1699]. Мню, яко ты сего не веси. Рцы ми о семъ истинно, что есть, что хощу бо тя симъ посрамити».

Брандебурской: «Ни небо, ни земля, ни иная кая тварь видомъ светла — бумага. Птицы черныя — слова книжныя или писма. Главы червленыя — пропись въ книгахъ, слова красныя. Сие бо, кроме Русии, мало обретается. Три назидаютъ — треми персты пишутъ. Два назираютъ — очи. Единъ повелеваеть — умъ. Многие от того писания спасаются и в чести бываютъ, нецыи ж погибаютъ».

Видевъ же португалской, яко добро отвеща, рече к нему: «Прости мя, яко словомъ оскорбих тя!»

Португалской, видевъ от домовыхъ своихъ рабынь некую, рече ему: «О комъ кощунники и суесловцы[1700] говорятъ: совещавшеся пятеро, взяша единаго и ведоша его в темницу. Ведомый же в темницу, радуяся идяше; оттуду же исходя, плача и дряхлуя идет немощенъ?»

Брандебурской: «Азъ о семъ зде ответа не глаголю, но егда возвращуся во своя[1701], то сотворю то дело — имамъ бо у себя супругу. Зде же о семъ не отвещаю, и не взираю на ню, ибо намизание[1702] очесъ убиваетъ душу. Добро всякому человеку доволну быти своими оброки[1703] и чужих кладезей не касатися, да свои не пролиются!»

Упокоивъ его многими различными питии, провождая из дому своего, увидев котелъ, в немъ бо про свой обиходъ пиво варяше, бе бо велий зело, вопроси брандебурскаго мудреца, глаголя: «В вашей стране сицевы котлы бываютъ ли?»

Отвеща брандебурский: «Виделъ негде котелъ, в немъже ядь варя всемъ живущимъ в дому его. И в томъ котле в судне два человека плаваютъ: единъ гребетъ и веслом правитъ, другие же от края веслом крупу, положенную в котле, отгребаютъ, да не пригоритъ в котле положенная крупа. В то же время повару годенъ былъ некия ради потребы топоръ и кликалъ велми гласно другаго повара, дабы ему топоръ ему подалъ шибениемъ на успехъ — самому же не досужно ити по топоръ, понеже растояние не было кругъ котла того[1704]. И поваръ броси ему топоръ, но далнего ради растояния не прекину топор, но в котелъ впаде, его же при мневыняли, егда испразнили[1705]его».

Португалской: «Что есть: стоитъ древо бес корения, а на немъ цвети различны, под древомъ стоитъ корыто, на древе сидитъ птица, воронъ без крылъ. Та птица цветы урываетъ и в корыто бросаетъ, зъ древа цветовъ не убываетъ, корыто не наполняется, воронъ сытъ не бываетъ?»[1706]

Брандебурской: «Днесь совершенней познахъ благоразумие твое и всесовершенной смыслъ, яко всего много и пространно глагол вопрошая мя, а трехълакотнаго жилища не оставихъ, но симъ многую и пространную беседу покрылъ. Поистинне сие от великаго благоразумия глаголеши, понеже, колико жити на земли, а о памяти смертной и о исходе души от тела помышляти надобно всегда. Но, прошу тя заутра[1707] къ себе, снести[1708] пирогъ без муки и воды, ни печенъ, ни варенъ».

И единъ другому поклонися по обычаю честне и разыдошася кождо во своя домы.

Во утрии же брандебурской мудрецъ посла своего слугу к порътугалскому мудрецу, звати его на снедение вышепомянутаго онаго пирога. Сему же бывшу, абие обещася к нему быти. По времени же, от верстникъ своихъ яви двумъ[1709] про оной пирогъ.

Португалской мудрецъ иде с ними ко брандебурскому мудрецу. И прилучившимся брашномъ и питиемъ, почте я. Последи же постави и пирогъ, на негоже и званъ бе, и рече: «Сей пирогъ без муки и воды, ни печенъ, ни варенъ».

Ядущимъ же имъ пирогъ онъ, и показася имъ, яко велми от добрыя муки постныя устроенъ и в кравием[1710] масле жаренъ. И ничтоже ему о томъ глаголя, по времени же отидоша от него.

Во утрий же день португалской мудрецъ иде к королю и рече ему: «Велможный и всечестный королю! Прости мя, яко просихъ тя о ономъ мудреце бранъдебурскомъ, да его каковымъ словомъ во многомъ речении обвинна чиню. И велми доволно глаголал с нимъ в дому моем, и ни единым словомъ вины не могохъ обрести, но во всемъ мудръ бе: делателно[1711] отвещеваше. И ныне какъ твое державство о немъ разсудитъ?»

Король рече: «Всяко дошло время вдати ми дшерь свою за королевича ихъ. Точию[1712] во единомъ — немолвленномъ ответе вопрошу, егда онъ не тако отвеща, яково ты вопрошал. Аще дастъ ответъ по вопросу, то реку ему, дабы королю своему сказалъ, яко бракъ хощет быти, во оно время, чтобы готовилъ сына своего ко браку. Аще же не отповести по вопросу истиннаго вопроса — во всемъ откажу. Вопросы и ответы во всехъ написахъ, х королю пошлю. Твоихъ же вопросов и его ответовъ в дому твоемъ бывших, написах, вдай ми».

Се же и бысть.

Рече паки к нему мудрецъ: «Велможный королю! Вопроси его о пироге, егоже аз со инеми двема ели у него. Он о немъ сказалъ, яко без муки и воды, ни печенъ, ни варенъ, ни жаренъ. Намъ же явися самыя добрыя пшенишныя муки на кравиемъ масле жаренъ».

В утрий же день повеле король предъ собою поставити мудреца брандебурскаго и рече ему: «Не довлеетъ ми[1713] исполнити слово обещанное о дщери, яко тыя во ответехъ немолвленныхъ мудрецу моему ответъ не тако далъ, якоже онъ вопрошалъ, но противно некако и весма непристойно вопросу, точию помывания рукъ тако являшеся».

Брандебурской рече: «Велможный королю, азъ, мню, по своему размышлению отвеща, а его вопърошение и истинне известне вемъ. Молю, аще велиши, деръжавный королю, дати бумаги и чернилъ, то известне вопросы и ответы по его разуму, напишу ти». Еже и бысть.

И виде король, яко ничто же разньствуетъ противо его мудреца. Паки вопроси его король: «Скажи ми, мудрече, каковъ у тебя пирогъ ялъ мой мудрец?»

Отвеща: «Твоя воля, державней королю! За бывшее у него пирование звалъ его к себе в гости точию пирога ясти, каковыя мы делаемъ для поспешения — без муки и воды, ни печенъ, ни варенъ, ни жаренъ».

И рече король: «Странна некая незнаемая влагаеши во ушеса наша! Повеждь ми вскоре и на деле покажи, како таковый пирогъ счинити. Аще тако сотвориши, будеши от меня велми пожалованъ и с честию великою во свою землю отпущенъ будеши. И о чемъ же приезжалъ, правда будетъ!»

И отвеща ему мудрецъ: «Воля твоя буди, державный королю, но прикажи мне к такому строению приставнику[1714] быти, и еже вопрошу у него, все бы было готово». Еже и бысть.

И абие в подобающее время содела пирогъ той. Во время же кушания по обычаю столовому поставиша той пирогъ пред короля. И вопроси приставника о строении пирога: «Егда безъ муки есть, якоже мудрецъ рекъ? Мне мнится, яко от обычныя пшеницы в кравием масле пряженъ!

Приставникъ подаде ему о пироге писание, имущее сице: «Сказание, како делати пирогъ про свой обиход без муки и воды, ни печен, ни варенъ, ни жаренъ. Масло кравие, млеко, яицъ свежихъ пятьсотъ втолъцати в сосудъ белокъ и желток. Скорлупы яичныя велеть вымыть в теплой воде, в двух или в трех. И, вымывъ скорлупы начисто, сушить ихъ в печи на вене железномъ. И, высуша ихъ, толчи в ступе мелко велми. И, истолкъши, смолоть мелко, что перецъ мелютъ. И просеявъ гривенным ситомъ дважды или трижды, чтоб была велми мелка. И на той муке замесить те желтки и белки и, розоскавъ сочень[1715], приготовить сковорода по мере сочня. И положить той сочень на сковороду, и начинка была бы готова. Слой налити яблокъ, да предсыпать подъ яблокомъ шафраномъ, и на шафранъ слой ягод винныхъ, и под ягодами пересыпать шафраномъ, и паки слой ягод, изюму кафимскаго, и по изюму темъ же шафраномъ пресыпать, да корица тертая. И весь тако пирогъ с начинками и ягодами исполня, положить в горшекъ, и еще положить в горшекъ масла кравия, 2 гривенки или болши. И поставить в жаркую печь, дондеже все масло попьетъ. И тако добрейший пирогъ состроится».

Прочетъ же король писание, разумех, яко кроме всехъ обычныхъ припасовъ соделанъ, ко вкушению же велми потребенъ. Абие, сего ради пирога и мудрыхъ ради ответовъ, брандебуръскаго мудреца велми почтил честию великою и пъремногимъ богатьством. И пусти его ко своему государю, и повеле ему сказати, да уготовитъ сына своего ко браку.

И вда дшерь свою, и бысть между ими велия любовь во много летъ. Конечъ истории.

КОММЕНТАРИЙ

Время создания «Повести о португальском посольстве» — конец XVII—начало XVIII в. Последний исследователь «Повести...» (см.: Малэк Э. О происхождении и источниках «Повести бывшего посольства в Португальской земле» // Acta Universitatis Lodziensis. Folia Litteraria. 1988. Т. 22. С. 7—16) доказывает, что это произведение «принадлежит к памятникам русской оригинальной прозы». По своему характеру «Повесть...» относится к популярному в средневековье жанру во-просо-ответной литературы. С одной стороны, что отвечает традициям вопросо-ответного жанра, в «Повести...» большое место занимают схоластические остроты, но, с другой — и по построению, и по содержанию целого ряда эпизодов она носит сказочный характер. Несмотря, однако, на сказочность «Повести...», анализ ее источников, проведенный Э. Малэк, убедительно показывает книжный характер произведения. О возникновении «Повести...» в среде русских книжников наглядно свидетельствует загадка о письме и книге, в разгадке которой говорится, что киноварью начальные буквы и строки особенно любят писать на Руси.

Повесть сохранилась в трех списках XVIII в. По одному из них (сборник первой половины XVIII в. БАН, 13.6.8; собр. Яцимирского, N 37, л. 1—39) она была издана: Сиповский В. В. Русские повести XVII—XVIII вв. СПб., 1905. С. 268—284. В наст, издании текст печатается по этому же списку. Исправления ошибок этого списка, обозначенные курсивом, сделаны по списку БАН, 21.8.34. (Все три списка «Повести...», как вполне обоснованно считает Э. Малэк, восходят к одному протографу).