Дело Арбогаста

19

Как раз в эти минуты в долине бушевала типичная для этого времени года гроза, озеро уже в полдень почернело, словно глубокой ночью. Фрид Сарразин поторопился в дом и аккуратно закрыл за собой дверь веранды. И в гостиной было так темно, что он поначалу словно ослеп. В доме все было тихо, не считая барабанной дроби дождевых струй по оконным стеклам. Сарразин вытер мокрый лоб и подумал: а где Сью? И тут же увидел ее. Практически рядом с ним, но, можно сказать, затерявшуюся в тяжелых складках расшитой золотом зеленой портьеры. Внезапный раскат грома, многократно усиленный эхом и прокатившийся по всей долине все ближе и ближе, с тем чтобы затеряться где-то по направлению к Лугано, заставил ее еще глубже вжаться в портьеру. Лишь когда грохот смолк, она посмотрела на него.

— В нас не попадет.

Он, как всегда, поспешил ее успокоить.

Она подошла к нему, по-прежнему стараясь не отдаляться от портьеры, и наконец поменяла одно укрытие на другие, уткнувшись ему в плечо. В глубине души он понимал, что ее страх ищет защиты под сенью его мужества, и был польщен этим.

— Ты уже говорил с адвокатом?

— Нет, а что?

— Мне бы хотелось узнать, какого он мнения об Арбогасте.

— Мне кажется, он как раз сегодня к нему отправился. А почему это тебя так интересует?

— Я много думала об этой женщине, об этой Мари.

— Мария. Ее звали Мария Гурт.

— Ты думаешь, он ее убил?

Сарразин погрузился в размышления. Как это ни странно, он до сих пор не формулировал для себя этого вопроса в такой форме.

— Нет, не думаю, — не без колебаний ответил он наконец. Вмешиваясь в дело Арбогаста, он руководствовался не столько убеждением, сколько ощущением.

— Скорее нет, чем да.

— А почему?

Фриц Сарразин пожал плечами. Он понимал, почему Сью задает вопросы. Он распорядился, чтобы из архива “Вечерней газеты” ему переслали газетные вырезки по делу Арбогаста, и показал их сегодня ей. В папке, которая, должно быть, по-прежнему лежит на большом обеденном столе, имеется и фотография мертвой Марии, лежащей обнаженной в кустах малины. Сью стояла, положив руку ему на живот, она словно бы проверяла его дыхание.

— Интересно, как это — умереть в ходе любовного акта?

Фрицу Сарразину показалось, будто его губ коснулись чьи-то другие, холодные. На мгновение он и впрямь представил себе, как Сью внезапно умирает у него в объятьях. Неосторожное движение (а большего и не требуется) — и ее обращенный к нему взгляд навсегда закатится. Ее шея и основание черепа у него в руке — податливые, какими они у живого человека не бывают. И потом ее безмолвная кожа. И все тайны навеки остаются нераскрытыми, подумал он, толком не понимая, что за тайны имеет в виду. И из них двоих дышать будет только он один. Прекратит ли он любить ее в ту же секунду или будет нести бремя неразделенной любви, следя за тем, как остывает ее тело? Еще раз пожав плечами, Сарразин стряхнул этот морок.

— И ты полагаешь, что теперь возьмутся исследовать, что же тогда произошло на самом деле, — поинтересовалась Сью.

Сарразин, помедлив, ответил:

— Добиться возобновления дела невероятно трудно. Юстиция относится к самому предположению о том, что в своем расследовании не сумела выявить истину, как к оскорблению.

— Значит, у Клейна нет шансов?

— Этого я не говорил. В деле Рорбаха ему удалось добиться возобновления. А потом и победы в суде. Но ему необходимо раздобыть новый доказательный материал, который, имейся он в наличии во время процесса, мог бы в существенной мере повлиять на приговор. Сумеет он достать такие материалы, сумеет обосновать свою точку зрения, тогда дело, может быть, и возобновят.

— И что тогда?

— Процесс начнется с самого начала.

Гроза не проходила еще долго. Вновь и вновь по долине прокатывался гром и струи дождя барабанили в оконные стекла, вновь и вновь раскаты эха обрушивались на крышу и стены. Сью гладила мужа рукой по животу. А он отчаянно пытался не думать о смерти. Ни о смерти девушки, ни о своей, частенько становившейся для него в последнее время пищей для раздумий. Но главное, он старался не думать о смерти Сью — о смерти от его руки или в его объятьях.

— Блевать хочется, — прервал он вдруг затянувшееся молчание.

— С чего это?

— Представил себе, что ты внезапно умрешь, когда мы будем заниматься любовью.

— Ну и отчего же ты тогда блеванешь?

— От одиночества.