Дело Арбогаста

47

“Господам главным редакторам газеты “Франкфуртер Аллгемайне”, — гласило обращение в начале письма, написанного на портативной пишмашинке директором института судебной медицины Мюнстерского университета профессором доктором Генрихом Маулом двадцать пятого октября 1969 года.

“Глубокоуважаемые господа!

В ответ на статью “Дело убийцы Арбогаста будет пересмотрено” я высылаю вам копию моего экспертного заключения. Из приложений, которые высылаются одновременно, видно, как следует оценивать проделанную мною работу. Что касается “безобидности” Арбогаста, о которой идет речь в названной статье, то следовало бы обратиться к материалам дела. Как мне известно, он неоднократно подвергался административным взысканиям, в том числе и по месту заключения.

Передавая вам свои материалы, прошу передать их на обработку независимому редактору, который смог бы разобраться, на чьей стороне истина”.

Вложив в конверт это письмо с приложениями, одно из которых представляло собой подробный доклад на тему о том, почему возобновление слушаний по делу на основе весьма сомнительных познаний госпожи Лаванс является фундаментальной ошибкой, патологоанатом отправился в гостиничный холл к портье. Вынул письмо, перечитал, добавил к подписи формулу “С неизменным почтением профессор Маул”, поколебался еще пару мгновений. В этой же гостинице он останавливался во время первого процесса, о чем, как и обо всем на процессе, сохранил детальные воспоминания. Только последовавшие нападки омрачили ему радость от двух удачно проведенных здесь дней и от великой победы, одержанной судебной медициной и им лично, — ведь именно его экспертное заключение переломило ход и предрешило исход процесса. Тогда — задним числом это особенно очевидно — он был на вершине профессиональной славы, — а следовательно, возвращаться сюда, на ее развалины, наверное, не следовало. И все же он достал авторучку и черкнул постскриптум: “В дни процесса я буду в Грангате, в гостинице «Пальменгартен»”.

И кстати, тут многое переменилось. Еще до войны слывший лучшим зданием на городской площади, “Пальменгартен” подвергся в конце пятидесятых основательной перестройке, главный подъезд и холл одели тщательно отполированным серым гранитом, который, хотя и гармонировал со здешними литьем и лепкой, да и с персидскими коврами тоже, однако придавал общей атмосфере известный холод. Еще более холодная атмосфера ощущалась в гостиничном ресторане, подсвеченном с потолка голубыми лампами в форме (как, покачивая головой, отметил профессор) человеческой почки. Профессор Маул решил воздержаться от послеполуденного кофе, во всяком случае, здесь, в гостинице, поскольку сюда прибывали все новые и новые журналисты и фотографы, багаж которых, расставленный по полу в холле, уже практически блокировал вход в ресторан. В том, что новое слушание будет освещать не только региональная, но и межрегиональная пресса, наверняка виноваты наделавшие шуму репортажи в “Шпигеле”. И, в отличие от первого процесса, в журналистской среде царило напряженное и радостное ожидание того момента, когда юстиция наконец признает допущенную ею когда-то ошибку, — и профессор Маул понимал это. Так он проинтерпретировал и суету в гостиничном холле, и тот факт, что его самого, похоже, намеренно обходили стороной, — тоже.

Как будто он попал в мертвую зону: никем не видимый в этом магическом кругу, профессор воспринимал чужие голоса и смех с немалым раздражением. Позже он задал себе вопрос, чего ради только что так долго вертелся у стойки портье, кого или что поджидал, да и вообще — почему он не покинул гостиницу давным-давно — еще до того, как сюда прибыли Ансгар Клейн и Катя Лаванс.

Сразу же взялись за дело фотографы, и на снимках, появившихся в газетах уже во вторник, оказалась запечатлена мрачная эпопея, в ходе которой Ансгар Клейн и профессор Маул сперва поздоровались, а затем адвокат представил патологоанатому его заочную оппонентку из восточногерманского государства. По снимкам, правда, никак нельзя догадаться о том, что адвокат с экспертом угодили при этом в мертвую зону, окружающую профессора, однако Катя Лаванс почувствовала это — почувствовала настолько, что ей вдруг стало трудно дышать. Если Клейн обменивался с Маулом формальными любезностями без каких бы то ни было внешних усилии, ей самой стоило труда пожать профессору руку. И она видела, как он наслаждается тем, что она чувствует себя неловко. На снимке, сделанном именно в этот момент, профессор не усмехается, а насмехается, но смысл его насмешки не понятен, если ты собственными глазами не видел его в мертвой зоне всеобщего презрения.