Дело Арбогаста

44

Ганс Арбогаст позвонил и принялся ждать ответа. Посмотрел с крыльца на клумбы желтых цветов по обе стороны. Узкая улочка, застроенная полутораэтажными домами за низким забором, называлась Лупиненвег, дом номер четыре. Позвонив еще раз, он переложил чемоданчик из левой руки в правую. И чемоданчик, и адрес были у него от Ансгара Клейна. Было также договорено, что придет он в определенное время, то есть как раз сейчас. Арбогаст забеспокоился, так и не дождавшись от хозяев дома никакой реакции, и позвонил еще раз. По небу стремительно проносились мелкие весенние облачка. От их белизны и синевы неба у него все еще побаливали глаза. На крыше со скрипом вертелся флюгер. Он позвонил еще раз, вновь поменял руку с чемоданчиком, и, расслышав наконец шаги из глубины дома, поставил ногу на верхнюю ступеньку. Услышал, как проворачивается ключ в замке белой деревянной двери, увидел сестру. Оба они стояли сейчас на ступеньках — он на крыльце, а она на сходе с лестницы на второй этаж. И словно эта неловкая поза заставляла их быть внимательными и осторожными, Арбогаст не бросился обнять сестру, но лишь неловко протянул ей руку. Эльке пожала ее и пригласила его в дом. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и вошли с площадки в маленький, почти квадратный холл, в который выходили четыре двери. Эльке, его младшая, но уже такая взрослая, сестра обернулась к Арбогасту:

— Ну же, Ганс! Наконец-то! Добро пожаловать!

Сейчас она улыбнулась, и они все же чуть было не обнялись. В последний раз они виделись шесть лет назад на материнских похоронах. Эльке все еще была незамужем. Быстрым жестом она поправила упавшую на лоб прядку волос. Ему не хотелось думать о том, почему она ни разу не побывала у него на свидании в тюрьме, даже в ходе предварительного заключения в Грангате. И так и не ответила ни на одно из писем, которые он ей поначалу писал. После его развода и смерти матери она оставалась единственным членом его семьи. Он понял, что боится: а вдруг она его ненавидит?

— Кухня, ванная, спальня, гостиная!

Показав брату расположение помещений, Эльке открыла одну из дверей и провела его в большую, из двух комнат, обставленную диваном, журнальным столиком, “стенкой” с двумя креслами, обитыми зеленым бархатом, и имеющую выход на балкон. “Стенка” переехала сюда из семейного заведения. Равно, как и пейзаж на стене над диваном. И скатерть на журнальном столике. А вот телевизора Арбогаст не обнаружил.

— Здесь я тебя положу.

Арбогаст смущенно кивнул.

— Хорошо. То есть я хочу сказать: большое спасибо.

— О чем разговор! Кофе хочешь?

Он вновь кивнул. Они попили кофе, взяв чашки из памятного ему с детства сервиза, а позже, когда начало темнеть, Эльке достала бокалы и подала пиво. Разговор не клеился, но в конце концов сестра все-таки спросила, как ему жилось в тюрьме. Но пока он подбирал нужные слова, она быстро вставила, что прежде всего ей хотелось бы узнать о ночи, проведенной в “Пальменгартене”. Арбогаст кивнул. “Пальменгартен” был лучшим отелем во всем Грангате, и в детстве они часто бродили вокруг него, порой отваживаясь пробраться в гостиничный холл. Он с удовольствием поведал ей о вкусе ресторанного бифштекса, об ощущении от сна на свежих простынях, о странном чувстве, что ты вправе открыть дверь, когда тебе заблагорассудится. Она сидела, подавшись вперед и сложив руки на коленях, — он помнил, что и раньше она внимала его рассказам именно в этой позе. Позже она подала бутерброды и открыла банку с маринованными огурцами. Когда она смеялась, он не мог отвести от нее глаз, — с такой силой всплывало в этом смехе их общее детство. Вечером она отперла подсвеченной изнутри бар в “стенке”, и они выпили ликеру. Эльке рассказала о том, как умерла мать. Покивав, он, в свою очередь, наконец, заговорил о тюрьме, описал ей свой тамошний распорядок дня и попытался объяснить, что за штука такая — жизнь в одиночной камере. Она откинулась в кресле.

— А что было страшнее всего?

Он посмотрел на нее. Какое-то время он помолчал, потом отважился задать вопрос, мучавший его все это время.

— А вообще-то ты меня ненавидишь?

Эльке решительно затрясла головой. Подумала, что сказать, и в итоге выпалила:

— А машина твоя в полном порядке!

— “Изабелла”?

— Да. Продав трактир, я поставила ее в сарай одного крестьянина.

— Не может быть! Я не сомневался, что она давно продана. Завтра же пойду на нее погляжу.

Эльке рассмеялась. Но тут же вновь посерьезнела. Торшер под бежевым абажуром с кистями освещал гостиную весьма скупо.

— Чтобы ты знал, Ганс, — ты мне брат, поэтому я тебя и не выгнала. Но вообще-то я не знаю, как к тебе относиться.

Он настороженно посмотрел на нее. Она продолжила, мучительно подбирая слова.

— Тогда я просто не могла поверить тому, о чем все говорили и газеты тоже писали, тому, что ты и впрямь это сделал. Просто не могла себе такого представить. Катрин в то время часто бывала у нас, она рассказывала о свиданьях в следственном изоляторе, а потом начался процесс. Да, ты прав: в то время я тебя ненавидела. Мне казалось, что ты разрушил не только собственную жизнь, но и все наши тоже.

— А сейчас?

— Сейчас я не знаю, что и думать.

— Вот это и было самым страшным во все эти годы.

Сестра с недоумением посмотрела на него.

— Не знать, что происходит на самом деле.

Эльке кивнула. Назавтра ей надо было на работу очень рано, пояснила она брату, а он даже не полюбопытствовал, где и кем она работает. Вдвоем они вынесли посуду на кухню, Эльке постелила ему на диване и наконец вручила ключи от дома и квартиры в кожаном чехольчике. Уже в дверях пожелала ему спокойной ночи; дождавшись, пока она сходит в ванную и вернется к себе в спальню, он наконец отправился в туалет.

Затем открыл дверь на балкон и выпил еще одну рюмочку ликеру. Крепкий напиток уже не обжигал ему губ, как это произошло вчера, в гостинице, после ужина, но по-прежнему наполнял весь рот, словно желая утопить Арбогаста; на какой-то миг у него перехватывало дыхание. С того момента, как он покинул тюрьму и в обществе адвоката поехал в Грангат, ему казалось, будто он все время приплясывает, будто, даже захоти он того, все равно не смог бы передвигаться нормально. Я прибыл с планеты, на которой другая сила тяготения, подумал он. Полет на Луну уже давно стартовал. В кино он видел ракетный двигатель, который можно нацепить себе на спину в обыкновенном ранце, после чего ты оказываешься способен подпрыгивать на несколько метров в высоту. Он заметил, как тихо в городе на этом берегу Мурга. Здесь ночуют те, кому завтра с утра отправляться на работу за реку. И совсем неподалеку Шуттервельдерштрассе, на которой он вырос и на которой находилось их заведение. И путепровод, возле которого он встретил Марию. Завтра схожу туда, подумал он, подливая себе ликеру.

Он поневоле посмеялся тому, что всерьез рассчитывал обнаружить Эльке прежней девушкой-подростком. Нынешняя мода была ему в диковинку и сильно не по вкусу: свободные куртки и расклешенные брюки мужчин, короткая стрижка и брючные костюмы женщин. И все эти новые дома с единообразными бетонными фасадами, мимо которых он проезжал из Брухзала в Грангат, ему тоже не нравились. Ему даже показалось, будто и сигарету во рту теперь держат по-другому, непривычно резко звучал и смех, которым то и дело разражались журналисты в ходе интервью. Словно он не из тюрьмы вышел, а с Луны свалился. И выпал из времени. А помнишь, как мы однажды удрали из дому, чтобы в отсутствие взрослых побывать на Рейне, спросил он у Эльке. Она, беспамятная, лишь покачала головой. А у него голова, словно тюремная камера. Это приключение, объявил он ей, было просто незабываемым.

Возле дивана стоял полураскрытый чемоданчик, а в нем, наряду с новой одеждой, которую накупил ему Клейн, находилась и шкатулка с бильярдными шарами. Арбогаст, не глядя, потянулся за ней, на ощупь откинул крючок, на который она запиралась, и извлек один из шаров. Как выяснилось, черный. Когда, спросил он у Клейна, начнется новый процесс? И что мне до тех пор делать? Мое время как однажды остановилось, так до сих пор и не пошло, подумал он. Приложил холодный бильярдный шар к виску. Ударить по виску посильнее — и ты мертвец. Два других шара, подумал он, спят на бархатном ложе. Он представил себе, как пускает эти шары по зеленому сукну бильярда, как они, строго по прямой, снуют туда и сюда по известным только им самим траекториям, пока не замедляют ход и не останавливаются подобно уставшим животным. Настает лето, подумал он и тут же прикинул, растут ли по-прежнему у путепровода высокие камыши, кружатся ли над ними целые рои черных мух. Весенний воздух был свеж и становился прохладен и в конце концов наслал Арбогасту после долгого дня крепкий сон.