Дело Арбогаста

25

Телевизор фирмы “Телефункен” в дальней части конференц-зала был в корпусе из того же красного дерева, что и большой овальный стол, за которым могли рассесться до тридцати работников редакции. Иногда, если ему случалось засидеться на службе после “дед-лайна”, скажем, подбирая темы для завтрашней летучки или поневоле сокращая чересчур длинные, как всегда, заметки фрилансеров с тем, чтобы как можно скорее вставить их в номер, Пауль Мор попивал здесь виски из отменно подобранного главным редактором бара и смотрел вечерние новости по АРД, а то и ночной французский фильм по СВФ. Здесь, на третьем этаже, в здании “Бадишер Цайтунг”, жизнь, начиная примерно с девятнадцати часов, замирала. На втором этаже, в отделе политики, жизнь кипела, а фельетонисты и колумнисты с третьего расходились раньше, разве что забежит настучать на машинке рецензию на премьеру редактор отдела театра.

Позднее он не раз вспоминал, как в тот вечер в конце августа 1966 года смотрел по Третьей программе обзор прессы, начавшийся с показа фотографии человека, которого он откуда-то знал. Прошло всего несколько мгновений — и назвали имя, заставившее мысли Мора пуститься вскачь. Вскачь, но не с места в карьер, — еще пару секунд память Мора мешкала, нежданно-негаданно столкнувшись с давным-давно позабытым, но вот воспоминания нахлынули с такой силой, что он отставил в сторону стакан, в котором звякнули кубики льда, и невольно подался к телевизору. Пока не всплыло имя Ганса Арбогаста, он даже не понял, о чем идет речь. Но вот бессмысленный набор слов превратился в текст, под фотографией появилась подпись, и мужчина, которого Пауль Мор не знал, сказал в камеру: “Просто уму непостижимо! Человек тринадцать лет сидит в тюрьме и должен оставаться там до конца своих дней — и все это из-за одной-единственной экспертизы, уже опровергнутой одиннадцатью специалистами с широкой международной репутацией. А судебные инстанции, которым предъявлены выводы этих специалистов вместе с требованием о возобновлении дела, не допускают и мысли о том, что кто-то вправе усомниться в их некогда вынесенном приговоре”.

На экране высветилось имя доктора Ансгара Клейна, судя по всему, адвоката Арбогаста, но Пауль Мор уже вновь потерял нить рассуждений. Он вспомнил Гезину — молодого фотографа из Грангата. Встал, подошел к зеркальному шкафчику, в котором размещался бар. Еще обходя большой стол, он понял, что сейчас увидит свои отражения в зеркальных дверцах, и мысленно прикинул, знает ли себя достаточно хорошо, чтобы зарегистрировать изменения во внешности, происшедшие за все эти годы. Наклонился, выбирая бутылку, — и лицо распалось на десятки фрагментов: дно бара было также выложено мозаичными зеркалами. Паулю Мору стукнуло тридцать два. Встретился с Гезиной он еще начинающим репортером, продолжающим обучение во Фрайбурге, да и свои первые сообщения он прислал как раз из Грангата. Самое первое — небольшая заметка о женском теле, найденном в придорожном рву. А сейчас он уже два года как стал редактором. Он подумал, действительно ли ему хочется вновь повидаться с Гезиной Хофман. Пожалуй, решил он, плеснув себе еще порцию виски и кивнув собственному отражению, как мог бы кивнуть человеку, с которым еще не определился, нравится тот ему или нет.

К телевизору он обернулся, когда картинка уже сменилась, хотя сюжет оставался прежним. Увидев на экране профессора Маула, он сразу же полностью сосредоточился. Пауль Мор отлично помнил, что до выступления профессора Маула в Грангатском суде общее мнение склонилось к тому, что даже в худшем случае речь может идти только о непредумышленном убийстве. Мора очень заинтриговало, не изменилась ли позиция профессора Маула за все эти годы.

— Как вы относитесь к назначению второй и равноправной экспертизы в суде присяжных? — поинтересовался интервьюер.

В деле Арбогаста именно этот вопрос был судьбоносным, потому что, несмотря на явную недостаточность улик и особую тяжесть предъявленного обвинения, защите так и не удалось настоять на экспертизе. Майер, вспомнил Мор, так звали адвоката, который не сумел справиться со своей задачей.

— Существует опасность, пусть и эвентуальная, что другому эксперту захочется сказать что-нибудь тоже другое, просто чтобы соригинальничать, а ведь другое далеко не обязательно является правильным.

На экране пошла вставка. Вновь мелькнула старая фотография Арбогаста. Затем появился репортер. Даже в то время, сказал он, не мог не вызвать скандала тот факт, что прокуратура обвинила Арбогаста в умышленном убийстве при отягчающих обстоятельствах лишь на основании внешнего осмотра и вскрытия тела. Но еще скандальней оказалось то обстоятельство, что Грангатский суд присяжных признал обвиняемого убийцей на основании одного-единственного устного заключения судмедэксперта, которое, к тому же, вошло в противоречие с отчетом о вскрытии. И, наконец, самое скандальное состоит в том, что и теперь, по истечении более чем десяти лет, судейские инстанции цепляются за свой давнишний вердикт любой ценой и, как выразился журналист, бесстыдно отводят глаза от вновь вскрывшихся фактов. И это, когда справедливость приговора оспаривают даже международно признанные эксперты.

В паузе, которую взял журналист после этого категорического высказывания, вновь показали фрагменты каких-то интервью. Женщина в белом пиджаке, у нее за спиной фасад классического двухэтажного дома под черепичной крышей. Коротко стриженная, да и самая малость макияжа ей тоже не повредила бы. В правой руке у нее сигарета, иногда попадающая в кадр. Лет сорока, прикинул Пауль Мор. Да, с экспертизой профессора Маула по этому делу она знакома из специальной литературы, и его выводы ее настораживают. К сожалению, на данном этапе, без детального знакомства с материалом, она не может сказать ничего конкретного, за что и просит прощения у почтенной публики. В подкадровке пошло ее имя: доктор Катя Лаванс. И отдельной строкой — Восточный Берлин.

Судя по взмаху правой, она только что выкинула окурок. Камера машинально проследила за этим движением вплоть до пустого резервуара с жадно разинутой железной рыбьей пастью, из которой когда-то наверняка бил Фонтан, но сейчас она была покрыта ржавчиной. Пауль Мор выключил телевизор. Картинка съежилась до размеров крошечной белой точки в центре экрана, который затем медленно и с тихим шипением погас. Лишь когда экран окончательно потемнел, Пауль Мор закрыл его дверцами из красного дерева.

В этот же самый момент Айсгар Клейн держал в руке телефонную трубку цвета слоновой кости. На другом конце провода Фриц Сарразин уже давно прервал связь, и адвокат слышал из поднесенной к уху трубки только длинные звонки. Теперь и он сам осторожно положил трубку на рычажки, автоматически отметив, что рука избавилась от ее едва заметной тяжести. Телефон еще раз пискнул и замер.

Было полдевятого вечера, и во всем здании стояла тишина, если не считать тихого шипения, которое издавали, начиная остывать, алюминиевые фрагменты отделки фасада, — солнце уже час, как скрылось за западным углом дома. С улиц доносился шум машин, голоса прохожих и все остальное, чему полагается нарушать тишину летним вечером. Ансгар Клейн посмотрел вниз на улицу Гете, превратившуюся в последние годы в одну из лучших торговых улиц города и по-прежнему выходящую на пустующую по сей день и лежащую в руинах Оперную площадь. Развалины здания оперы в послевоенные годы лишь застраховали от обрушения и обнесли забором. Клейн хорошо помнил, как еще ребенком видел, как оно пылало.

В пустых глазницах окон верхних этажей уже давно принялись березки, и, разместив контору здесь, во Франкфурте, Клейн наблюдал за тем, как они растут. Но сейчас он не обращал внимания на тонкие деревца, мучительно балансирующие, пустив кривые корни в землю в разломах каменной кладки. Уже больше трех недель назад, второго августа, было отклонено его прошение об изменении меры пресечения Гансу Арбогасту. Клейн сослался в прошении на статью 360-ю Уголовно-процессуального кодекса, гласящую, что, в случае возобновления дела, исполнение наказания приостанавливается. Арбогасту он не сообщил об отклонении этого прошения, прекрасно понимая, что уже недолго осталось ждать действительного возобновления дела, а значит, не стоит понапрасну беспокоить подзащитного. И вот сегодня состоялось решение. Большая уголовная палата земельного суда в Грангате отклонила прошение Клейна о возобновлении дела.

Ансгар Клейн открыл окно, и лицо ему внезапно обдало жарким ветром.

— Проклятье!..

Его голос утонул в уличном шуме. Клейн закрыл глаза. Теперь ему припекало веки, в воздухе пахло сухой пылью, автомобильными выхлопами и увядшими цветами. Он мысленно повторил обосновательную часть постановления суда: “Хотя, с одной стороны, заключения экспертов в области фотодела и впрямь представляют собой новый доказательный материал, а с другой, техническое оснащение этих экспертов более современно, чем то, которым обладал в свое время профессор Маул, однако в вопросе о том, как проинтерпретировать появление отчетливых следов на теле у жертвы, Уголовная палата больше доверяет судебно-медицинскому эксперту”.

— Больше доверяет! Проклятье!

Клейн закрыл окно и вновь уселся за письменный стол. Какое-то время ему было зябко в помещении с кондиционером. Конечно, он незамедлительно обжалует это решение, но, пока суд да дело, оно хоронит все надежды на немедленное освобождение Арбогаста. Судя по всему, в Грангате были полны решимости избежать возобновления дела во что бы то ни стало. Клейн не знал, что еще они могут отмочить, и поэтому страшился разговора с подзащитным. А все равно завтра же придется к нему отправиться. А потом — вновь в Тессин, где они вдвоем с Сарразином хорошенько обмозгуют дальнейшие шаги. Оставалось надеяться на то, что дурную весть еще не сообщили Арбогасту, и вместе с тем злиться из-за того, что ее придется сообщать тебе самому. Он не был уверен в том, что у подзащитного хватит мужества просто-напросто отмахнуться от очередной осечки. Как раз в последнее время у Клейна сложилось впечатление, будто Арбогаст все больше и больше утрачивает контакт с внешним миром и что надежда на возобновление дела является для него едва ли не единственной спасительной ниточкой.