Джордж Гершвин: Путь к славе

Глава IX ОТ БРОДВЕЯ ДО ПИККАДИЛЛИ

В Эоловом зале звучала "Рапсодия в голубых тонах", а в, соседнем театре "Астор" шел мюзикл "Милый дьяволенок", Таким образом, уже тогда впервые проявилась двойственность творческой индивидуальности Гершвина. И до самой смерти одна его половина принадлежала музыке концертных залов, другая — популярной музыке народного театра.

"Милый дьяволенок" был впервые показан в конце 1923 года в Бостоне под названием "Настоящая леди" (The Perfect Lady), а затем 21 января 1924 года — уже под своим новым названием — в Нью-Йорке. Главным его достоинством был не сюжет, взятый из книги Франка Манделя и Лоренса Шваба, и не музыка Гершвина (в которой не было ни одного яркого музыкального номера), а игра исполнительницы главной роли Констанс Бинни. Играя роль скромной "домашней" девушки Вирджинии, Констанс Бинни смогла привнести в спектакль и в свою роль столько личного обаяния и привлекательности, что буквально покорила зрительный зал. К сожалению, простенькая история ее соперничества со статисткой из Ревю Зигфелда за руку и сердце Тома Несбитта, инженера из Южной Африки, и ее полная победа над соперницей, была довольно невыразительна и избита.

Когда через четыре месяца "Милый дьяволенок" сошел с бродвейских подмостков, Гершвин получил последний заказ на музыку для новой редакции другого бродвейского шоу — "Сплетни 1924 года".

Но участвовать в "Сплетнях" Гершвин отказался, так как обязательства, которые это на него налагало, начиная с самой постановки шоу, репетиций и кончая премьерой, совсем не оставляли ему времени для работы над музыкальными комедиями. Он попросил у Джорджа Уайта прибавки к 125 долларам своего недельного жалованья, которое он тогда получал. Когда в его просьбе было отказано, — на что он втайне надеялся — он прекратил свое пятилетнее сотрудничество с режиссером. Их союз был вновь на короткое время восстановлен в 1927 году, когда Уайт использовал в финале первого акта "Сплетен" его "Рапсодию в голубых тонах", а также песню "Рождение блюза" (The Birth of the Blues), прозвучавшую в исполнении де Силва, Брауна и Хендерсона. Эта сцена представляла собой спор между блюзом и классической музыкой. В самый драматический момент музыкальная фраза из "Рапсодии в голубых тонах" предлагала спорящим сторонам компромисс, наглядно становясь той общей основой, на которой могут примириться блюз и классика. От какого бы то ни было гонорара за использование здесь своей музыки Гершвин великодушно отказался.

Новые предложения сотрудничать не заставили себя долго ждать. Они последовали от новой постановочной фирмы Ааронса и Фридли, для которой ему было суждено написать одну из своих самых великолепных музыкальных комедий. Гершвин знал Алекса А. Ааронса по совместной работе над мюзиклом "Ла, ла, Люсиль" в 1919 году, после чего тот стал одним из его страстных поклонников и друзей. Он был знаком также и с Винтоном Фридли. Он играл главную роль в спектакле "Дир Мейбл", а Гершвин исполнял на этих репетициях вошедшую в постановку песню "Мы приятели". Через год Фридли сыграл главную роль в спектакле "Опасная девица" (Dangerous Maid). Но дальше пробных прогонов в загородных театрах ни "Дир Мейбл", ни "Опасная девица" не пошли. Пьеса Виктора Херберта "Да, мадам" (Oui Madame), поставленная в 1920 году, впервые свела Ааронса и Фридли вместе. Постановщиком спектакля был отец Ааронса, а главную роль исполнял Фридли. Пока шли спектакли, молодой Ааронс и Фридли подружились и стали часто встречаться, чтобы поговорить о театре. Они мечтали поставить мюзикл с участием Фрэда и Адель Астеров, выступавших тогда в театре "Уинтер Гарден". В 1922 году Алекс Ааронс осуществил эту мечту, поставив мюзикл "Ради всего святого", написанный Полом Ланнином и Биллом Дейли, в который вошли две песни Джорджа и Айры Гершвинов (последний писал под псевдонимом Артур Фрэнсис). Через два года Ааронс показал шоу (по-прежнему с участием Астеров) в Лондоне, назвав его теперь "Перестань кокетничать" (Stop Flirting) и спектакль стал там самым грандиозным событием театрального сезона. Так песни Гершвина ("Тра-ля-ля" и "Кто-то") впервые зазвучали на театральных подмостках Лондона.

Вклад Фридли в постановку "Ради всего святого" был невелик, но вскоре в спектакле Космо Хамилтона "Современные бедняки" (The New Poor) он стал полноправным партнером Ааронса. После того как закончились продолжительные гастроли в Лондоне, Ааронс и Фридли задумали поставить на Бродвее новый мюзикл с Астерами. Гай Болтон и Фрэд Томпсон написали либретто "Черноглазая Сьюзен" (Black-Eyed Susan). Хотя название страшно не понравилось Астеру, он тем не менее подписал контракт, цо которому должен был играть в этом спектакле со своей сестрой главные роли, получая по тысяче семьсот долларов в неделю за выступления в Нью-Йорке и по две тысячи долларов в неделю за гастрольные представления. Он не пришел в восторг и от нового названия — "Леди, будьте добры!" (Lady; Be Good!), которое предложили авторы либретто Болтон и Томпсон, так как одна из песен Гершвина настолько понравилась Ааронсу, что он захотел, чтобы ею открывался спектакль. Однако Астер остался очень доволен тем, что музыку ко всему спектаклю было поручено написать Гершвину — наконец-то он и Адель смогут исполнить главные роли в мюзикле Гершвина. Теперь на всю эту затею Астер смотрел с большим оптимизмом. Когда он впервые услышал главную песню, давшую название всему спектаклю, ему даже стало нравиться и новое название шоу. "Джордж сыграл для нас всю музыку целиком… и мы были в бешеном восторге", — пишет Астер в автобиографии.

По признанию самого Фридли, ему тогда не очень понравился выбор композитора, так как он считал, что музыка Гершвина слишком изысканна для массового зрителя. Но Ааронс, так же как и Астер, был просто помешан на Гершвине и целиком и полностью согласился с Гаем Болтоном, когда тот сказал, что Гершвин "начинает выглядеть необычно, как и положено гению". Ааронс был непреклонен в выборе композитора, так как перед этим он слышал одну из песен, которую Гершвин собирался включить в спектакль. В 1923 году Гершвин набросал первые восемь тактов ритмически сложного номера и сыграл ее Ааронсу в Лондоне. Режиссер, которому по душе была необычная музыкальная трактовка, пришел в такой восторг, что упросил Гершвина приберечь этот музыкальный номер для своего будущего мюзикла. Через две недели, уже в Нью-Йорке, Гершвин закончил эту песню и отложил ее до того момента, когда сможет включить ее в новый музыкальный спектакль Ааронса. Таким образом, еще до того как он написал хотя бы одну ноту для нового мюзикла "Леди, будьте добры!", песня "Чарующий ритм" (Fascinating Rhythm) уже была готова. Теперь Ааронс и Фридли начали поиски самых лучших сил. Для постановки мюзикла из Англии пригласили Феликса Эдвардса, художником-декоратором — Нормана Бэла Геддеса, а постановщиком танцев — Сэмми Ли. По желанию Гершвина был заключен контракт с Айрой (в это время он был уже не просто подающий надежды новичок, а способный профессионал, сумевший доказать возможности своего таланта), по которому он должен был написать все тексты за гонорар в один процент от общей суммы продажи билетов, составившей около трехсот долларов в неделю. (Джордж получал два процента.) По настоятельной просьбе Гершвина был приглашен также фортепианный дуэт в составе Охмана и Ардена, которые должны были играть в оркестровой яме, иногда с оркестром, иногда без сопровождения — для того чтобы внести "новое звучание". Игра Охмана и Ардена звучала настолько необычно и свежо, что довольно часто, когда в последний раз опускался занавес, многие зрители не спешили расходиться, желая послушать заключительную мелодию в исполнении пианистов и оркестра. Но когда даже после этого часть зрителей все-таки не желала уходить, Охман и Арден иногда давали для них импровизированный концерт, играя дуэтом.

В музыкальном спектакле "Леди, будьте добры!" Фрэд и Адель Астеры играли танцевальный дуэт: брата и сестру — Дика и Сьюзи Треворсов, для которых наступили тяжелые времена. Хозяева, не церемонясь, выбросили их на улицу за то, что они не могли внести квартирную плату. Одной из лучших была первая сцена. Прямо на тротуаре, среди груды мебели Треворсы, стараясь не унывать, пытаются найти выход из трудного положения. Сьюзи аккуратно расставляет мебель вокруг фонарного столба, что стоит за углом, на который она вешает дощечку с надписью: "Да благословит Бог наш дом".

Но из всех их бед и невзгод все-таки есть выход: в Дика влюблена богатая девушка. Это она, оскорбленная отказом, виновна в том, что их выгнали из квартиры. Желая спасти брата от женитьбы на девушке, которую он не любит, Сьюзи соглашается на предложение ловкого дельца-адвоката (Уолтер Катлитт) выдать себя за мексиканскую вдову и таким образом прибрать к рукам наследство. Но наследство такая же фальшивка, как и выдумка про мексиканскую вдову. Однако прежде чем закроется занавес, всем трудностям Треворсов придет счастливый конец.

Учить Фрэда Астера, как нужно танцевать, — это все равно, что давать Хейфецу технические указания, как играть каденцию. Тем не менее именно это делал Джордж Гершвин во время репетиций. Астер откровенно писал об этом в автобиографии. Время от времени Гершвин выскакивал из-за фортепиано, чтобы показать Астеру степ или какое-нибудь дополнительное движение, и ко всем его советам Астер относился добродушно. Однажды что-то из того, что предложил ему Гершвин, Астер, не колеблясь, назвал самым ценным предложением. "Во время наших последних репетиций номера "Чарующий ритм", — пишет Астер, — Адель и я никак не могли придумать, каким будет заключительный степ". Весь танец был уже придуман и отрепетирован, но ему не хватало логического конца, который оправдывал бы их уход со сцены. "Я бился над ним несколько дней, — рассказывает Астер. — Бился над ним и хореограф-постановщик Сэмми Ли". Но однажды Джорджу пришла в голову идея, и он прямо подскочил на стуле. "Он предложил нам продолжать степ, который мы начинали на середине сцены, и, двигаясь вбок и к выходу со сцены, отбивать его до тех пор, пока не скроемся из виду. Этот степ шел в сложном четком ритме, мы синхронно отстукивали ритм ногами, перекрещиваясь вперед и назад, вскидывая друг перед другом руки и откинув голову назад. Было много разных вариантов, но когда Джордж предложил удаляться тем же шагом, мы думали, что это невозможно. На самом деле это был блестящий ответ на вопрос, который мы столько времени не могли решить. Идея этого танцора Гершвина неизменно вызывала гром аплодисментов".

Премьера мюзикла "Леди, будьте добры!" состоялась 1 декабря 1924 года в Нью-Йорке и стала первым успехом Гершвина в жанре музыкального спектакля. "Это была не избитая музыкальная комедия, — рассказывает Астер. — Легкая и ироничная, она выгодно отличалась от других мюзиклов по своей идее и воплощению". Если Астера и можно заподозрить в необъективности, поскольку он был здесь главной фигурой, то его мнение подтверждали критики. Критик журнала "Сан" сравнил мюзикл с "драгоценным камнем" и отметил особой похвалой музыку Гершвина, наградив ее эпитетами "живая, изобретательная, веселая, выразительная и приятная". Другие критики также были восхищены музыкой Гершвина. И это вполне понятно. Еще ни в одном музыкальном спектакле Гершвина не было такого богатства оригинальных музыкальных идей и находок, как здесь. Кинематографический эффект меняющихся размеров "Чарующего ритма", неотразимое обаяние быстро повторяющихся триолей основной песни и мелодическое значение аккордов, подчеркивающее тексты обеих песен, — все это представляло собой новое явление утонченности популярной музыки. Другие песни мюзикла отличались глубоким лиризмом, как, например, "Я тоже" (So Am I). Еще одна песня, о которой часто упоминают вскользь, но которая принадлежит к лучшим номерам мюзикла, называлась "Половина этого, дорогая, просто хандра" (The Half Of It, Dearie, Blues) и была написана Гершвинами специально для Фрэда Астера. "Это был один из самых оригинальных номеров", — пишет Астер. Редкий случай: Фрэд Астер танцевал один, без своей сестры Адели; сначала песня звучала в исполнении Астера и Кэтлин Мартин, а затем Астер отбивал соло короткую чечетку.

Но самая лучшая песня, написанная Гершвином для мюзикла "Леди, будьте добры!’’ не звучала во время его премьеры в Нью-Йорке. Под названием "Любимый мой" (The Man I Love) она вошла в фонд песенной классики композитора и, по мнению английского музыковеда Уилфреда Меллера, занимает такое важное место, что он посвятил ее анализу почти три страницы в своей книге "Музыка вновь обретенной земли" (1965). Но до того, как она получила признание, у нее была интересная предыстория. Текст припева, таким как мы его знаем теперь, первоначально предназначался для другой песни, но Гершвин обнаружил, что мелодия запева настолько хороша, что лишала последующий припев какой бы то ни было привлекательности. Эта мелодия состояла из шестизвуковой, вновь и вновь повторяющейся блюзовой последовательности. Как бы накапливая энергию, она производила удивительный эффект, достигая мучительной силы благодаря контрапунктическому сопровождению нисходящей хроматической гаммы. Переписывая песню, Гершвин теперь использовал в качестве припева слова запева, перед которым звучало простое, но приятное вступление.

Во время репетиции в Филадельфии "Любимый мой" исполняла Адель Астер в первой сцене "Леди, будьте добры!". Балладный характер этой песни, казалось, не соответствовал мюзиклу, наполненному танцами и ритмом. Винтон Фридли настойчиво требовал, чтобы песня была исключена из спектакля, и Гершвин согласился.

В 1927 году по настоянию Эдгара Селуина, продюсера мюзикла "Пусть грянет оркестр" (первый вариант) Гершвин вновь обратился к этой песне и вставил ее в партитуру к музыкальному спектаклю, над которым он тогда работал. И опять она прозвучала не в Нью-Йорке, а в загородном театре, где она вновь оказалась не на высоте и ее снова исключили из спектакля. Затем в 1927 году Зигфелд предложил включить ее в "Розали", поэтому Айра решил переделать текст, чтобы песня подходила к новому спектаклю. Но песня не "дошл а" даже до репетиций. И никогда больше не исполнялась ни в одном спектакле.

Но у песни были свои поклонники. Один из них — Отто X. Кан, которому Гершвин сыграл ее, собираясь использовать ее в мюзикле "Леди, будьте добры!". Песня так понравилась Кану, что он решил вложить в этот спектакль десять тысяч долларов. Другой почитательницей была леди Луи Маунтбаттен, которой Гершвин подарил в Нью-Йорке ноты этой песни со своим автографом. По возвращении в Лондон леди Маунтбаттен поручила Оркестру Беркли-Сквер познакомить с этой песней лондонскую публику. Она имела такой огромный успех, что, несмотря на невозможность достать в Англии ноты этой песни, ее подхватили многие джазовые ансамбли Лондона.

В 1924 году пластинку с песней "Любимый мой" приобрел один из выдающихся английских композиторов Джон Айрленд. Как сообщил Кеннет Райт, о том, какова была его реакция, рассказывается в книге Джона Лонгмайра "Джон Айрленд, портрет друга"[30]:

Когда пластинка закончилась, Айрленд поставил ее снова, и пока она играла, он ходил взад и вперед, заложив руки за спину, изредка останавливаясь, чтобы отхлебнуть глоток виски. Музыка западала в память, вызывая воспоминания о прошлом, логичная в своих гармонических и мелодических секвенциях. Мне она понравилась, но я все еще не мог определить, что именно собирается сделать Айрленд: совершить плагиат, подвергнуть цензуре, еще что-нибудь? Мы прослушали пластинку три раза. Потом он выключил проигрыватель и повернулся ко мне.

"Ну, что же? — воскликнул он с напором. — Что скажете об этом?" Он остановился перед маленькой печкой и погрозил мне пальцем. "Это, мой мальчик, шедевр — настоящий шедевр, вы слышите? Этот Гершвин превзошел всех нас. Он садится и сочиняет одну из самых оригинальных, самых совершенных песен нашего века. Симфонии? Концерты? Чушь! (Он сердито и неподражаемо фыркает.) Кому нужна какая-то там симфония, если он может написать вот такую песню?! Это же совершенство, мой мальчик, само совершенство. Это музыка Америки, она будет жить так же долго, как песни Шуберта и вальсы Брамса. Послушай ее еще раз и скажи, что я прав!"

И мы слушали ее снова и снова. Он был прав. Совершенно прав. Я мог слушать ее без конца.

Песня пересекла Ла-Манш, ее исполняли многие джазовые группы в Париже, где она понравилась и сразу же стала модной. Приехавшие в Лондон и Париж американцы слушали эту песню и, возвратившись домой, начинали спрашивать ее в магазинах. Затем она вошла в репертуар американских исполнительниц сентиментальных песен (например, Элен Морган) и оркестров, пока, наконец, ее признание в Соединенных Штатах не стало полным и повсеместным.

Как-то Джордж Гершвин объяснил, что причина, по которой песня так долго "шла" к своему слушателю, заключалась в мелодии припева: из-за резких хроматических переходов ее было не просто "схватить", но даже когда это удавалось, ее было не просто спеть, просвистеть или промурлыкать себе под нос без фортепианного аккомпанемента.

По следам музыкальной комедии "Леди, будьте добры!" Гершвин написал еще несколько мюзиклов. Спектакль ставил Сэмми Ли, в оркестре играл фортепианный дуэт Охмана и Ардена; все тексты — и это было самым главным — написал Айра Гершвин. Это был первый мюзикл, все тексты в котором были написаны Айрой на музыку своего брата. С тех пор лишь за небольшим исключением Айра писал слова ко всем песням Гершвина. Образовался поэтическо-музыкальный союз, написавший самые известные мюзиклы Гершвина, и главная заслуга в этом принадлежала Айре.

С тех пор как со сцены впервые была исполнена его "Настоящая американская песня" и он держал в руках ноты своей впервые опубликованной песни "В ожидании восхода солнца", мастерство Айры как автора песенных текстов значительно возросло. В 1920 году он написал слова к пяти песням Джорджа из мюзикла "Опасная девица", который играли в провинциальных театрах, но так никогда не показали на Бродвее. Им были написаны тексты еще для десятка песен на музыку таких композиторов, как Льюис Гейслер, Раймонд Хаббелл и Милтон Шварцвальд. В 1921 году он имел большой успех на Бродвее и вновь не за счет музыки Джорджа. Айра написал стихи для мюзикла "Две малютки в голубом" (Two Little Girls in Blue) на музыку Винсента Юманса (для которого это тоже был первый успех на Бродвее) и Пола Ланнина. Премьера мюзикла в постановке А.Л. Эрлангера состоялась в театре "Коэн" 3 мая 1921 года. Затем его играли еще 135 раз, что по тем временам означало большую прибыль. Лучшая песня этого мюзикла называлась "О боже мой, о боже твой" (Oh Me, Oh Му, Oh You). Первоначально весь текст этого музыкального номера состоял из одного названия. Оно требовалось лишь для бутафории, но должно было совпадать с акцентировкой и ритмом первой музыкальной фразы припева. Юмансу этот заголовок понравился, и он уговорил Айру написать текст всей песни, что, как много лет спустя вспоминал Айра, "поставило меня в тупик, так как больше я ничего придумать не мог".

Спокойствие и уверенность — надежные спутники успеха, которых Айре было не занимать. До 1924 года все свои тексты Айра подписывал псевдонимом Артур Фрэнсис. Впервые он "сбросил маску" в начале 1924 года, когда написал полностью несколько текстов и частично участвовал в написании и других песен к мюзиклу "Будь самим собою" (Be Yourself), поставленному по книге Джорджа С. Кауфмана и Марка Коннелли с музыкой Льюиса Генслера и Милтона Шварцвальда (эта работа принесла ему тысячу сто долларов, что, безусловно, по тем временам было приличной суммой). Теперь он подписывался Айра Гершвин, а не Артур Фрэнсис, и на титульных листах трех опубликованных песен значилось наконец его настоящее имя. А спустя несколько месяцев он вновь появился перед публикой в мюзикле "Леди, будьте добры!" под именем Айра Гершвин.

Мюзикл "Леди, будьте добры!" открыл перед Айрой новые возможности проявить свой талант. Он уже не был подмастерьем. Такая его строка, как "С девицей не промах — не промахнусь" (I must win some winsome miss), наглядно свидетельствует, с какой свободой он строит отточенную, великолепно звучащую фразу, как прекрасно удаются ему каламбуры. Такое, например, двустишие: "this is tulip weather, so let’s put two and two together" — заключает в себе обаяние естественности и простоты. Припев песни "Чарующий ритм" демонстрировал виртуозное мастерство владения словом, следуя за движением мелодии с ее сложными ритмическими поворотами. В книге "Песни по разным поводам" Айра признается: "… Я не был полностью удовлетворен тем, что делал. Я неплохо "оформил" несколько искрометных мелодий и несколько лирических песен о любви, получились и ритмические номера. Но все же я был немного встревожен тем, что не было ни одного смешного текста".

В середине сентября 1925 года мюзикл "Леди, будьте добры!" закончил свои гастроли в Нью-Йорке и начал турне по десяти городам США. В апреле 1926 года его показали в Лондоне, где критика не скупилась на похвалу ("Я предсказываю, что спектакль не сойдет со сцены в течение года", — заявил критик из "Дейли Скетч"). Затем последовало небольшое турне по провинции — Уэльс, Шотландия и некоторые более крупные города страны. Через 42 года "Леди, будьте добры!" вновь вернулся в Лондон, где 25 июля 1968 года в театре "Сэвил" состоялась его премьера. Это шоу, в которое были вставлены две более поздние песни Джорджа и Айры "Неплохая работенка" (Nice Work If You Can Get It) и "Любовь пришла" по-прежнему пользовалось успехом у английской публики. "Судя по восторженной реакции зрителей на премьере, — писал критик журнала "Варайети", — и лишь по нескольким менее восторженным замечаниям, последовавшим затем, возрождение мюзикла "Леди, будьте добры!", на лондонской сцене отводит этому шоу принадлежащее ему по праву место среди других постановок… Эта непритязательная музыкальная комедия доставила зрителям большое удовольствие".

Экранизация этого мюзикла состоялась лишь после смерти Джорджа, в 1941 году. В ней были использованы три песни из оригинальной постановки и музыкальные номера других композиторов, в том числе "Когда я в последний раз увидел Париж" (The Last Time I Saw Paris) Джерома Керна (слова Оскара Хаммерстайна II). И хотя это была единственная песня Керна в фильме, именно она получила в том году приз Академии киноискусства, а песни Гершвина не могли участвовать в конкурсе, так как были написаны для спектакля, а не для кино. На самом деле песня "Когда я в последний раз увидел Париж" также не была написана специально для фильма "Леди, будьте добры!", а была отдельным музыкальным номером, который Артур Фрид приобрел специально для этой картины. С тех пор правила Академии были изменены (сам Керн способствовал тому, чтобы внести эти изменения!), и песня могла быть удостоена премии Оскара лишь в том случае, если она была написана специально для фильма.

Гершвин впервые приехал в Лондон в 1923 году для того, чтобы написать музыку к "Радужному ревю" (Tht Rainbow Revue), за которую он получил гонорар в полторы тысячи долларов, помимо суммы, выплаченной ему за билет туда и обратно. Первая поездка в Англию была полна впечатлений, наполнивших его творческое Я. Когда в таможне ему ставили штемпель в паспорте, чиновник таможенной службы спросил: "Вы тот самый Гершвин, который написал "Лебединую реку"?" — "О более приятном приеме я и мечтать не мог", — писал Джордж Айре. "Когда мы причалили, ко мне подошла женщина-репортер и попросила сказать несколько слов. Я почувствовал себя так, словно я был Керном или еще кем-нибудь в этом роде".

Однако его приятное возбуждение и радость были преждевременны. К сожалению, "Радужное ревю" оказалось очень посредственным представлением и с треском провалилось, отчасти из-за избитого и невыносимо скучного материала, предложенного авторами (один из них был автор детективных романов Эдгар Уоллес). Музыка Гершвина, которую он сам считал самой слабой из всего, что он когда-либо написал для театра, тоже не заслуживала особой похвалы. Лишь одна из тринадцати песен — "Янки Дудл-блюз" (Yankee Doodle Blues) — была яркой и убедительной. (В 1925 году ее использовали в качестве сквозной музыкальной темы в экспрессионистской пьесе Джона Хауарда Лоусона "Молитва".) Остальные песни оказались невыразительными по стилю и небрежными по технике. Но шоу потерпело неудачу не только по вине авторов. Актер, исполнявший главную роль, раздосадованный тем, что его роль сильно сократили на репетициях, во время премьеры устроил настоящий скандал, неожиданно выйдя на авансцену и произнеся перед изумленной публикой обвинительную речь, в которой он обрушился на лондонских продюсеров, предпочитавших американских актеров английским.

Из Лондона Гершвин вылетел в Париж к Жюлю Гланзеру, который жил в своей парижской квартире на Рю Малакофф, 5, недалеко от Булонского леса. В это время у Гланзера гостил Бадди де Силва, и в течение нескольких дней все трое совершали походы в самые известные рестораны и ночные бары. Гершвин влюбился в город с первого взгляда; все в нем было для него неожиданным. Однажды, проезжая в машине Гланзера через Триумфальную арку вниз по Елисейским полям, он воскликнул: "Ведь об этом городе ты можешь столько написать!" Бадди де Силва негромко ответил: "Увы, Джордж, все уже написано". Скорее всего, над наивностью Джорджа посмеялись, но на следующий день все хохотали над Сэмми Ли, хореографом, который в разговоре с Джорджем назвал Елисейские поля "Елисеевскими".

Когда через год Гершвин вернулся в Лондон, его дела обстояли несравненно лучше. По просьбе Алекса А. Ааронса он переработал партитуру мюзикла "Ради всего святого" и написал еще несколько музыкальных номеров для лондонской премьеры этого спектакля, который шел здесь под названием "Перестань кокетничать". Кроме того, в Лондоне огромный успех имел его музыкальный спектакль, Дримула" (Primrose) по сюжету книги Гая Болтона и Джорджа Гроссмита, тексты Десмонда Картера и Айры Гершвина. В спектакле были заняты любимцы английской публики — комики Лесли Хенсон и Хедер Татчер. О "Примуле" следует сказать особо. Это первый мюзикл, в котором он сам делал оркестровку трех песен и партитура которого была опубликована полностью. Его песни нашли отклик в душе англичан. В песнях "Как ужасно они поступили с Марией Стюарт" (Isn’t It Terrible What They Did to Mary Queen of Scots), "Беркли-Сквер и Кью" (Berkeley Square and Kew), Когда Тоби нет в городе" (When Toby Is Out of Town) немало тем, исторических и географических аллюзий, близких сердцу любого англичанина. В песне "Четыре маленькие сирены" (Four Little Sirens We) слышны милые сердцу отзвуки мелодий Гилберта и Салливена[31]. Покоряющий лиризм песен, Подожди немного, Сьюзи" (Wait a Bit Susie), Дока я не встречу кого-то, похожего на тебя" (Till I Meet Someone Like You) и "Этот далекий кто-то" (Some Faraway Someone) согревает душу, как кружка английского эля в ненастье, а симпатичная мелодия, уан-степа "Шиворот-навыворот" (I Make Hay When the Moon Shines) захватывает нас своим пульсирующим ритмом. С этого времени Гершвин — любимец публики не только на Бродвее, но и на Пиккадилли.