Джордж Гершвин: Путь к славе

Глава V ГОДЫ МУЗЫКАЛЬНОГО УЧЕНИЧЕСТВА

Проработав у Ремика более двух лет, Гершвин понял, что жизнью в Тин-Пэн-Элли он сыт по горло. Тесная комнатка, отведенная ему в издательстве, в которой он часами не вылезал из-за фортепиано, стала ему окончательно мала: она сковывала его интересы и устремления. Теперь, когда одна из его песен прозвучала в Бродвейском ревю, он все чаще стал задумываться о том, чтобы написать для театра. Джордж хорошо понимал, что работа в театре может дать молодому композитору более широкие возможности для развития его таланта, чем рутина музыкальных издательств Тин-Пэн-Элли. И так же как раньше он искал пути попасть в Тин-Пэн-Элли, где он мог бы постигать премудрости песенной "науки", так теперь он жаждал попасть на Бродвей — этот "университет", который открыл бы перед ним дорогу к карьере композитора и способствовал формированию собственного стиля.

17 марта 1917 года он объявил Моузу Гамблу, что больше не хочет работать у Ремика, и стал искать другую работу. Один из его друзей, негритянский аранжировщик Уилл Водери, подыскал ему место аккомпаниатора в Городском театре Фокса на 14-й улице с жалованием в 25 долларов в неделю. Репертуар Городского театра составляли всевозможные эстрадные шоу, которые шли там ежедневно одно за другим. Во время одного, так называемого вечернего перерыва оркестранты отправились ужинать, и представление продолжалось в сопровождении фортепиано. Новая работа Гершвина, которую до него выполнял Чико Маркс, в этом и заключалась. Вначале все шло хорошо, тем более, что некоторые песни, звучавшие в шоу, были ему хорошо знакомы, так как пришли от Ремика. И вдруг в середине представления зазвучала совсем новая, незнакомая песня, которую он должен был сыграть прямо с листа. Пропустив несколько фраз, он начал спешить. Внезапно он обнаружил, что играет одно, а певец исполняет совсем другое. Актер пытался сделать вид, что ничего не произошло, и как-то поправить положение: с кислой миной он отпускал в сторону пианиста недовольные замечания по поводу его музыкальных способностей, громко хохотал, стараясь вызвать ответную реакцию и актеров и зрителей. От стыда и унижения Гершвин готов был сквозь землю провалиться и больше не мог сыграть ни одной ноты. Представление продолжалось без музыки. Гершвин выскочил из-за фортепиано и, на ходу бросив кассиру, что больше у них не работает, поспешил скрыться, даже не взяв свое дневное жалованье. "Этот случай надолго оставил в моей душе неприятный осадок", — вспоминал он.

Следующая работа впервые тесно свела его с Джеромом Керном. В это время Керн и Виктор Херберт совместно работали над музыкой к новому шоу "Мисс 1917" (Miss 1917) по сценарию П. Дж. Вудхауса и Гая Болтона, который ставили Зигфелд и Диллингем. За 35 долларов в неделю Гершвин должен был аккомпанировать во время репетиций, работать с хором, ансамблем и солистами. В перерывах он развлекал актеров и остальных членов труппы своими импровизациями. Его игра произвела на всех огромное впечатление. А директор труппы Гарри Аскин, услышав, как Гершвин играет, настолько уверовал в его талант, что вскоре привлек к нему внимание издательства Макса Дрейфуса — крупнейшего в Тин-Пэн-Элли. Спустя три года Джордж Уайт, один из танцоров, участвовавших тогда в шоу, подыскивая композитора для своего нового мюзикла "Сплетни", вспомнил о великолепном музыкальном даровании Гершвина.

Но самое большое впечатление Гершвин произвел на Джерома Керна, который тогда узнал о его необыкновенном таланте импровизатора и аранжировщика. Керн впервые услышал Гершвина во время одного из импровизированных концертов после репетиции и был настолько потрясен, что на следующий день привел с собой на репетицию свою жену Эву, чтобы она тоже могла послушать "этого молодого человека, который, несомненно, достигнет больших успехов". В начале 1918 года, когда репетиции "Мисс 1917" закончились, Керн устроил Гершвина аккомпаниатором на репетиции своего нового мюзикла "Спи, мой малыш" (Rock-a-bye Baby). Их совместная работа и тесное общение в Нью-Йорке и во время пробных прогонов спектаклей в загородных театрах положили начало крепкой искренней дружбе. Керн заверил Гершвина в том, что если тот задумает написать для Бродвея мюзикл, он будет всегда рад помочь ему советом, делом, своим влиянием и авторитетом в музыкальных кругах.

Но вернемся к "Мисс 1917". В создании этого шоу принимал участие "весь цвет" музыкального театрального мира: кроме Зигфелда, Диллингема, Керна, Херберта, Вудхауса, Болтона и Нэда Уэйберна, — каждый из которых был известной фигурой на Бродвее, — над ним работали художник-постановщик Джозеф Эрбан и хореограф Адольф Бом. В шоу были заняты такие "звезды", как Вивьен Сигал, Вэн и Шенк, Лилиан Тэшмен, Лью Филдз, Айрин Касл, Энн Пеннингтон, Джордж Уайт, Марион Дейвис и Пегги Хопкинс. Но, как это ни парадоксально, несмотря на такой блестящий ансамбль, шоу "Мисс 1917" потерпело провал, продержавшись на сцене чуть больше месяца.

По воскресеньям ведущие актеры, занятые в "Мисс 1917", принимали участие в вечерних концертах в театре Сенчури. На одном из таких концертов, 18 ноября 1917 года, Вивьен Сигал исполнила две песни Гершвина: "Ты, только ты" (You — оо Just You) и "В поцелуе есть нечто большее, чем просто "целую" (There’s More to the Kiss than the X–X-X).

Песня "Ты, только ты" очень понравилась представителю фирмы Ремика, присутствовавшему на концерте, и он решил ее опубликовать. Так в 1918 году эта песня Гершвина с фотографией Вивьен Сигал на обложке появилась в каталогах фирмы Ремика. Эта публикация впервые поставила рядом имена композитора Дж. Гершвина и автора слов Ирвинга Сизара. Старше Гершвина на три года, Сизар получил университетское образование в привилегированных частных школах и в Нью-йоркском городском колледже. Он знал Генри Форда, который в 1915 году взял его стенографом на свой "Корабль Мира". Генри Форд отправился в Европу с утопической миссией положить конец первой мировой войне. Когда война была окончена более естественным для нее путем — Германия была разгромлена, — Форд настоял на том, чтобы Сизар поработал механиком на его автомобильном заводе. Он хотел, чтобы юноша приобрел необходимые навыки и умения в этой области и возглавил в будущем отделение его фирмы за рубежом. На заводе Сизар выполнял черновую работу: он стоял на конвейере и закладывал смазку в заднюю ось. Но уже тогда он страстно мечтал писать песни. Все свободное время он проводил, кружа около Тин-Пэн-Элли, пытаясь продать тексты своих будущих песен.

Впервые Сизар встретился с Гершвином у Ремика. Отныне он стал заглядывать туда постоянно, но уже не для того, чтобы продать свои стихи, а чтобы послушать Гершвина. Вскоре они стали работать вместе. Их первая опубликованная песня "Ты, только ты" была исполнена Аделью Роуленд в "Хитчи-Ку 1918" (Hitchy-Koo of 1918). Две следующие песни, опубликованные в 1918 году, прозвучали в мюзиклах годом позже: "В поцелуе есть нечто большее, чем просто "целую" — в мюзикле "Доброе утро, судья" (Good Morning Judge), и "Ла, ла, Люсиль" (в последующей постановке песня стала называться "Поцелуй — это не просто звук" — There’s More to the Kiss then the Sound) и "Я был так молод" (I Was So Young). Исполненная Чарлзом и Молли Кинг в мюзикле "Доброе утро, судья", эта песня принесла Джорджу первый большой успех.

Однажды Гершвин пришел к Сизару на завод, и пока тот стоял на конвейере, они обсуждали идеи своих будущих песен. Мимо медленно проплыли штук десять задних осей, в которые так и не была вложена смазка. Бригадир решил перевести его в контору, где он сможет принести меньше вреда. Но до тех пор, пока к ним обоим не пришел первый успех, Сизар не решался уйти от Форда и полностью заняться любимым делом.

Они стали не только соавторами, но и очень близкими друзьями. Воскресные вечера они, как правило, проводили в клубе, который собирался в ресторане на пересечении 16-й улицы и Пятой авеню. Гершвин садился за фортепиано, а Сизар пел и импровизировал к великому удовольствию своих друзей. Они часто вместе ходили в театр (в основном на мюзиклы Керна), через служебный ход на 56-й улице незаметно пробирались на концерты в Карнеги-холл или играли в бильярд на Бродвее.

В это же время близкими друзьями Гершвина стали Герман и Лу Лейли, двоюродные братья Макса Эйбрамсона. Герман учился вместе с обоими учителями Гершвина — Хамбитцером и Киленьи, и к тому времени, как Гершвин с ним познакомился, был уже известным композитором, автором таких шлягеров, как "Билли" (Billy) и "Я слышу призывные звуки укулеле" (I Can Hear the Ukuleles Calling Me). Убежденные в незаурядном таланте Гершвина, Герман Пейли и Макс Эйбрам-сон часто приводили его в дом. Пейли. Там Джордж познакомился с братом Германа, Лу, учителем по профессии, человеком книжным, образованность и эрудиция которого приводили Джорджа в восхищение, а также с невестой Лу — Эмили Струнски. Когда Лу и Эмили поженились, Джордж стал часто бывать у них субботними вечерами. Вместе с Бадди де Силва, Ховардом Дицем, Мори Рискиндом, Джо Мейером, Ирвингом Сизаром, Граучо Марксом и другими гостями они обсуждали прочитанное, разыгрывали домашние спектакли или играли в шарады. Иногда Джордж брал с собой Айру. Там Айра познакомился с энергичной и очаровательной сестрой Эмили — Леонорой, или Ли, как все ее называли и как отныне я буду называть ее здесь, и которая в середине 20-х годов стала его женой.

Струнские были родом из Сан-Франциско, где 3 октября 1900 года и родилась Ли. Они были людьми состоятельными. Однако землетрясение, случившееся в Сан-Франциско, не только обратило в прах все их состояние, но и перенесло их из Калифорнии в Нью-Йорк. Отец Ли, Альберт Струнски, имевший свое дело, купил в центре города землю и построил гостиницу. К тому времени, когда Ли и Айра встретились, семья Струнских вновь процветала.

В семье Струнских было две дочери — Ли и Эмили, сын Инглиш и две племянницы — Лилиан и Элен, которых родители фактически удочерили и воспитали как родных. От другой ветви рода Струнских происходит замечательный журналист Симеон Струнски, который с 1906 года по 1920 год работал в газете "Нью-Йорк Пост", а с 1924 года до самой смерти был фельетонистом и членом редколлегии "Нью-Йорк Таймс". Он и отец Ли были двоюродными братьями. Культура вливалась в семью ближайших родственников не только через Симеона, — частого гостя в их доме, но и через отца, который чрезвычайно высоко ценил все, что имело отношение к культуре. Еще более замечательным членом семейства была мать. Маша, так ее звали, сочетала в себе постоянную жажду материального благоденствия и успеха для себя, своего мужа и своих детей с необычайной способностью наслаждаться жизнью и ее благами. Жизнь в ее представлении была рогом изобилия, который нужно было во что бы то ни стало отыскать, а потом "пить и пить до дна". Маша знала, где его искать — и в лучшие, и в худшие времена, — умели это и ее дети. И особенно Ли.

Среди всех пяти детей Ли была самой непоседливой. Видно, ей по наследству передалось необыкновенное жизнелюбие матери. Бьющая через край энергия, искрящаяся жизнерадостность и лучащийся от нее свет были характерны для нее как в зрелые годы, так и тогда, когда из ребенка она стала превращаться в изящную молодую женщину. Она сочетала в себе много талантов, которыми ее щедро одарила природа, — физическую привлекательность, внутренний огонь и энергию с любовью к искусству, с тем, что она получила на уроках в различных художественных и хореографических школах. Ей льстила дружба со многими молодыми людьми, в число которых входило несколько "неудачников", но она никогда по-настоящему не влюблялась, пока сама не назначила свидания Айре. Даже теперь она не знает, как это произошло. Но это произошло. Любовь к Айре захватила ее не сразу. После их первой встречи они расстались на целый год, так как Ли с матерью отправились путешествовать в Европу. Семьи Струнских и Гершвинов дружили, и после возвращения из Европы Ли стала часто бывать в доме Гершвинов. По природе сдержанный и молчаливый, старавшийся избегать шумных сборищ, Айра был не тот человек, с которым после нескольких случайных встреч можно было затеять любовную интрижку. Понадобилось время, прежде чем его официальные отношения с Ли переросли стадию формального обмена любезностями. Ли с уверенностью может сказать, что она влюбилась в Айру раньше, чем он в нее; более того, она совсем не скрывает, что в конце концов сама сделала ему предложение.

Свою исключительную привязанность к Лу и Эмили Пейли Гершвин сохранил на всю жизнь. Иногда он говорил, что Эмили была женщиной такого типа, на которой он хотел бы жениться. В доме Пейли завязалась еще одна сердечная дружба, которую Джордже пронес через всю свою жизнь. Это была дружба с Джорджем Паллеем, братом Макса Эйбрамсона и двоюродным братом Лу Пейли. Паллей был младше Гершвина на два года и работал биржевым маклером. В 1918 году он очень выгодно сменил работу клерка с окладом 25 долларов в неделю на биржу и в результате получил на несколько сот тысяч долларов ценных бумаг. Он чувствовал вкус к жизни, и молодой и еще неопытный Джордж испытывал к нему зависть и восхищение. Их тянуло друг к другу. В конце 1918 года они провели вместе много вечеров, обходя ночные клубы, развлекая хористок и соря деньгами. Со временем их дружба стала более глубокой. В конце концов Паллей стал одним из немногих, кому Гершвин доверял все самое сокровенное.

Рядом с ним и Джордж почувствовал вкус к веселым сборищам, ночной жизни ресторанов в обществе красивых женщин, которыми он был постоянно окружен. Но и теперь, как и прежде, на первом месте для него была музыка. Один его приятель вспоминает, что на одной из вечеринок на коленях у Гершвина сидела красивая девушка. Когда кто-то неожиданно попросил его что-нибудь сыграть, он, забыв обо всем, настолько быстро поднялся с места, что девушка от неожиданности упала на пол. С таким же нетерпением и страстью он продвигался вперед и как композитор. Его единственной и заветной мечтой было достичь высот Берлина и Керна. "Он шел вперед с таким напором, — скажет о нем его коллега, — и с такой скоростью, что оставил нас всех далеко позади. Мы не хотели, да и не могли угнаться за ним".

Он играл свою музыку любому, кто хотел его слушать. Так, в 1918 году он играл Зигмунду Спейту, музыкальному критику нью-йоркской "Ивнинг Мэйл". Спустя 25 лет Спейт так расскажет об этом на страницах."Геральд Трибюн":

За фортепиано на один из старых стульев с бахромой сел какой-то молодой человек. Он начал играть, демонстрируя хорошую технику и прекрасное музыкальное чутье. Но так как почти каждый день мои уши привыкли слышать виртуозное исполнение, подобное этому, я не пустился в пляс от восторга.

Потом Гершвин сыграл несколько серьезных вещей собственного сочинения — несколько новеллетт и токкату, слабое подражание Шуману и Листу. И снова это не произвело никакого впечатления. Наконец Гершвин сыграл несколько своих известных мелодий. Спейт пишет:

Я встал со своего места и сказал: "Послушайте, если вы хотите знать мое мнение, я бы посоветовал вам писать пока легкую музыку и оставить на время работу над серьезными вещами". Гершвин был постоянно начеку, когда дело касалось любой возможности расти как композитору. Однажды Ирвинг Берлин обратился к нему с заманчивым предложением. Незадолго до того Берлин был потрясен тем, как быстро и грамотно Гершвин записал под диктовку один из его рэгтаймов и тем, насколько богаче и ярче они зазвучали в новых гармониях Гершвина. В интервью, которое он дал уже после смерти Гершвина, Ирвинг Берлин сказал, что ему никогда не забыть того, как неузнаваемо изменилась его песня в волшебной аранжировке Гершвина: "Это была совсем другая песня". По сей день ноты с аранжировкой этой вещи хранятся в доме Берлина как бесценная реликвия.

Берлину был очень нужен аранжировщик и музыкальный секретарь, и если бы подходящий человек нашелся, он был готов хорошо ему платить (около ста долларов в неделю). "Соглашайтесь — и место ваше, — сказал он Гершвину. — Но мне кажется, что вы не согласитесь. Вы слишком талантливы, чтобы быть просто аранжировщиком и секретарем. Если вы будете работать для меня, вы начнете сочинять в моем стиле и потеряете свой. Вы рождены, чтобы создать великие произведения".

Гершвин понял всю глубину слов Берлина, и ему хватило мужества отказаться от предложения и денег, которые в то время были для него целым состоянием. Он стал ждать своего часа. А пока этот час не пробил, он работал аккомпаниатором у Луи Дрессера, гастролировавшего по стране с театром варьете. Свои гастроли они начали в театре "Риверсайд" в Нью-Йорке, а затем выступали в других театрах Нью-Йорка, Бостона, Балтимора и Вашингтона. На их представлении в Вашингтоне присутствовал президент Вудро Вильсон. После окончания гастролей Гершвин аккомпанировал на репетициях вышеупомянутого мюзикла "Спи, мой малыш" и "Ревю Зигфелда 1918".

Возможность продвинуться на пути к заветной цели появилась значительно раньше, чем он мог этого ожидать. Харри Аскин рассказал о Гершвине Максу Дрейфусу. Дрейфус был могущественной фигурой в мире музыкальной индустрии. Возглавляя музыкальное издательство Т.Б. Хармса и обладая великолепной музыкальностью и интуицией, он обнаружил много скрытых талантов и столько же песенных шедевров. Дрейфус пробился в Тин-Пэн-Элли из низов, работая на первых порах курьером для фирмы Хоули и Хавиленд. Затем он подвизался плаггером, рекламным агентом, аранжировщиком, младшим администратором. Его первым большим успехом как издателя стала баллада Пола Дрессера "Только скажи им, что ты видел меня" (Just Tell Them That You Saw Me), которая вышла в издательстве Хоули и Хавиленда в 1895 году; она разошлась миллионным тиражом, а ее начальная строка стала крылатой. В начале 1900-х годов он работал в издательстве Тома и Элика Хармса сначала аранжировщиком, затем плаггером, после этого композитором и, наконец, стал одним из его руководителей. Его задача состояла в том, чтобы искать интересные вещи у малоизвестных композиторов и на следующее утро делать их известными всей Америке, как это было с Рудольфом Фримлем, которому Дрейфус в 1911 году дал задание написать музыку для "Светлячка" (The Firefly). Он же помог "открыть" Керна.

Впервые Гершвин встретился с Дрейфусом в 1918 году. Позднее Дрейфус скажет, что, когда Гершвин пришел к нему в контору, он знал только то, что рассказывал о нем Аскин. Тогда Дрейфус не знал ни одной опубликованной песни Гершвина. Но уже во время их первой встречи он был приятно поражен искренностью и убежденностью, с которыми Гершвин пытался объяснить, какие именно песни он бы хотел писать. "Он был тот человек, на которого хотелось сделать ставку, — и я решился". Первоначально Дрейфус предложил Гершвину 35 долларов в неделю. У него не было четких обязанностей и определенных присутственных дней. Продолжать писать песни и представлять их на суд Дрейфуса — вот все, что от него требовалось. Любая песня, которую Дрейфус решит опубликовать, должна была приносить дополнительно к его жалованью авторский гонорар в виде трех процентов с каждого экземпляра. На таких условиях Гершвин начал сотрудничать с музыкальным издательством Хармса, щедро вознаграждавшим его за то, что он делал. Первая песня Гершвина, опубликованная Дрейфусом в сентябре 1918 года, называлась "Этот самый замечательный кто-то" (Some Wonderful Sort of Someone). Дрейфус почувствовал свежесть и новизну ее мелодии, увидел, как технически необычно она была сделана: корус заканчивался продолжительной секвенцией. С этого времени в течение более чем десяти лет Хармс был единственным издателем произведений Гершвина.

После смерти Гершвина Дрейфус решительно отвергал, что Гершвина "открыл" он, а также и то, что он, публикуя его песни, помог ему пробиться и сделать карьеру. "Человек такого таланта, как Гершвин, не нуждался в том, чтобы кто-то пробивал ему дорогу", — говорил мне Дрейфус. В подтверждение этого Дрейфус добавил: "Это делал за него его талант". Хотя всем хорошо известна скромность Дрейфуса и его постоянное желание оставаться в тени, не вызывает никаких сомнений, что с самого первого дня, как Гершвин начал у него работать, тихо, незаметно и часто каким-то загадочным образом он словно приводил в движение какой-то тайный механизм.

Однажды, это было в 1918 году, продюсер Перкинс предложил Дрейфусу поставить ревю с Джо Куком в главной роли, с эффектным велосипедным номером, негритянским оркестром из 25 инструментов Джима Юропа и со множеством других блестящих номеров. Идея показалась Дрейфусу интересной. Он выдал Перкинсу аванс, а также предложил оплатить все оркестровки. Когда Перкинс рассказал ему о своих дальнейших планах и сообщил, что ему нужно еще пять музыкальных номеров, Дрейфус предложил Гершвина. Тексты написал сам Перкинс (лишь один или два были написаны при участии Айры Гершвина).

Это ревю, которое называлось "В половине девятого" (HalfPast Eight), было поставлено в стиле "комедии ошибок". Оно шло в театре "Эмпайр" в городе Сиракьюз, штат Нью-Йорк. А так как Перкинс не смог оплатить стоимости разрекламированного состава кордебалета, пришлось прибегнуть к помощи мужской половины труппы: вот они появляются на сцене — одеты в китайские пижамы, лица закрыты большими зонтами. Прибегнув к этой хитрости, он пытался выдать их за "девушек-участниц". На премьере, состоявшейся 9 декабря 1918 года, "обман" мог бы остаться незамеченным, если бы не досадная помеха: три зонта "заело" и истинный пол "участниц" кордебалета — безжалостно раскрыт. "В половине девятого" не стоит и гроша ломаного.." — писал журнал "Варайети".

В среду, накануне утреннего спектакля, один из главных исполнителей, чувствуя неминуемый провал, поспешил скрыться, и в программе образовалась жуткая брешь, которую необходимо было срочно чем-то заполнить. Режиссер уговорил Гершвина выйти на сцену и что-нибудь сыграть. Робко и неуверенно Гершвин вышел на сцену и исполнил импровизацию на тему своих песен. Никто в зале никогда не слышал ни одной из них. Это был один из тех редких случаев, когда его игра не произвела никакого впечатления, и публика осталась совершенно равнодушной к его музыке.

Последний раз спектакль, В половине девятого" сыграли в пятницу вечером. И участь его была решена. За участие в нем Гершвин так никогда и не получил обещанный гонорар (около 1500 долларов). Кое-как он наскреб денег, чтобы вернуться домой.

Предпринятая им в 1918 году другая попытка выйти на сцену оказалась не лучше первой. Однажды Нора Бэйес — "поющая звезда", участница "Ревю Зигфелда" и других мюзиклов услышала песню Гершвина "Этот самый замечательный кто-то" и решила включить ее в мюзикл под названием "Сначала дамы!" (Ladies First), в котором она исполняла главную роль. (Впоследствии эта песня в исполнении Адели Роуленд прозвучала в мюзикле "Женщина в красном" (The Lady in Red). Но внезапно во время репетиции в середине представления все действие застопорилось, так как мисс Бэйес, полная твердой решимости затмить собою всех и вся, завладела всеобщим вниманием и своим дрожащим и хриплым голосом стала исполнять все номера из своей программы, полностью завладев сценой. Для этой части программы ей требовался аккомпаниатор; когда труппа отправилась с этим спектаклем в шестинедельные гастроли, она пригласила участвовать в мюзикле Гершвина. Во время гастролей в программу были включены другие песни Гершвина, в том числе "Настоящая американская народная песня" (The Real American Folk Song). Это была первая песня, написанная на стихи Айры и вошедшая в спектакль, — не так уж плохо для начинающего поэта, даже если кроме морального удовлетворения и большой чести участвовать в нем, другого капитала это не принесло — за все спектакли Айра не получил ни гроша.

Впервые Нора Бэйес исполнила эту песню в театре "Трент" в Трентоне, штат Нью-Джерси, и песня так ей понравилась, что она исполняла ее на протяжении всех восьми недель гастролей. 24 октября 1918 года мюзикл "Сначала дамы!" пошел в Нью-Йорке, Но, к сожалению, к этому времени Нора больше не выступала с этим номером.

Настоящая американская народная песня

Вот для этих стихов, порой написанных очень искусно, а порой просто профессионально, Гершвин написал отличную музыку, где хор на словах "Наша песня не в шутку. " делает стремительную модуляцию из фа мажора в си-бемоль мажор.

Дальнейшая судьба этой песни такова: не сумев достичь Нью-Йорка, она так и не прозвучала на Бродвее. И больше не звучала нигде. Прошло почти сорок лет со дня ее премьеры, прежде чем она была опубликована и записана на пластинку, — но даже и тогда она не произвела особого впечатления. Многие страстные поклонники Гершвина до сих пор даже и не подозревают о ее существовании.

Когда мюзикл "Сначала дамы!" играли в Питтсбурге, среди тех, кто находился в зрительном зале, был еще совсем юный Оскар Левант. Левант, естественно, никогда не слышал о Гершвине. Поэтому сначала все его внимание было сосредоточено на зажигательных песнях Норы Бэйес. Вскоре он поймал себя на том, что жадно прислушивается к аккомпанементу. В своей книге "Немного невежества" (A Smattering of Ignorance) он писал: "Мне никогда не приходилось слышать такого живого, незаученного, совершенно свободного и изобретательного исполнения, при том, что нисколько не нарушалась архитектоника всего сочинения".

Во время этих гастролей Гершвин писал Максу Эйбрамсону из Кливленда:

Болдуин Слоун (автор мюзикла "Сначала дамы!") сообщил мне о том, что он получил гонорар в 400 долларов из Трентона и Питтсбурга. Вот это да! Почему это написал не я, и не он делал лишь вставные номера? Он получает три процента от общего дохода… Я думаю, что в программке у мисс Бэйес указано мое имя как автора вставных номеров. Если это так, я буду ей очень обязан, так как для меня страшно важно сейчас попасть в избранный круг композиторов в Нью-Йорке… А если говорить серьезно, я собираюсь писать мюзикл. Вопреки тому, что сказал мне Дж. К. [Джером Керн].И наши гастроли, и Б. Слоун, и его гонорары — все это внушает мне уверенность в своих силах и вдохновляет. Я собираюсь начать работу над ним как только вернусь в Нью-Йорк.

Отношения между Гершвином и Норой Бэйес не складывались. Его "творческий" подход к аккомпанементу ей не нравился. Особенно раздражали ее импровизированные контрапункты к основной теме, новая ритмическая трактовка фразы или неожиданные переходы в другую тональность. Однажды Гершвин наотрез отказался изменить по ее просьбе что-либо в одной из своих песен. После этого работать вместе они не могли. Когда самоуверенная дама гордо заявила, что даже Берлин и Керн вносили изменения в свои песни по ее просьбе, Гершвин сказал: "Мне нравится песня в том виде, как она есть".

В начале 1920 года Джордж Гершвин узнал, что Элен Форд, звезде шоу "Лавка для влюбленных" (The Sweetheart Shop), нужна еще одна песня для ее роли в этом спектакле. Джордж посоветовал Айре попробовать написать текст. Айра в тот же вечер написал "В ожидании восхода солнца" (Waiting for the Sun to Come Out) в стиле, популярном тогда как у любителей музыкальной комедии, так и у обитателей Тин-Пэн-Элли. Прежде чем Джордж вручил готовую песню Эдгару Мак-Грегору, продюсеру "Лавки для влюбленных", Айра выбрал себе псевдоним "Артур Фрэнсис", состоящий из имен его младшего брата, Артура, и младшей сестры, Фрэнсис. К идее писать под псевдонимом он пришел, не желая извлекать выгоду из растущей популярности брата. Он решил собственными силами сделать себе имя в музыкальном бизнесе.

Когда Джордж сыграл песню Мак-Грегору, тот явно заинтересовался и пожелал узнать, кто такой Артур Фрэнсис. "Он всего лишь студент колледжа, но чертовски талантлив", — сообщил Джордж. МакГрегор купил песню за 250 долларов и включил ее в шоу. Постановка имела успех в Чикаго, где она шла в течение трех месяцев. Однако в Нью-Йорке она провалилась. Дела пошли так плохо, что через две недели Мак-Грегору пришлось ее снять. Обещанные 250 долларов так и не были выплачены. Для Джорджа потеря была невелика, потому что, как он сказал Мак-Грегору, он уже "достаточно зарабатывал". "Но бедняга студент, он так талантлив и так нуждается в деньгах", — убеждал Джордж продюсера. В результате Мак-Грегор выписал чек на 125 долларов на имя Артура Фрэнсиса.

"В ожидании восхода солнца" — первая опубликованная песня Айры Гершвина. Помимо 125 долларов, полученных от Мак-Грегора, он заработал 723 доллара 40 центов от продажи нот с текстом этой песни и 445 долларов от продажи грампластинок.

Таким образом, Айра Гершвин, хотя и под псевдонимом Артур Фрэнсис, стал, наконец, профессиональным сочинителем песенных текстов.