Джордж Гершвин: Путь к славе

Глава Х ДОМ НА 103-й УЛИЦЕ

В 1925 году семья Гершвинов приобрела пятиэтажный дом из белого гранита на 103-й улице близ Риверсайд-драйв. На первом этаже находилась бильярдная, одновременно служившая местом встреч и времяпрепровождения соседской молодежи. Здесь можно было встретить друзей Артура и Фрэнсис, просто соседей и совершенно незнакомых людей. Второй этаж был отведен под столовую и гостиную, где собирались за чашкой чая или карточным столом три клана — Гершвины, Уолпины и Брускины. На третьем и четвертом этажах располагались спальни. Айра и Ли, став мужем и женой в 1926 году, поселились на четвертом этаже. Пятый этаж полностью находился в распоряжении Гершвина. Здесь, в комнатах с уютным кирпичным камином, роялем и удобными креслами, Джордж работал и развлекал друзей. Кабинет со множеством полок, уставленных книгами и нотами, встроенным в стену шкафом, сконструированным специально для рукописей композитора, примыкал к спальной комнате.

С.Н. Берман так описывает свой визит в семейство Гершвинов[32]:

Я довольно долго и безрезультатно звонил, стоя у входной двери. Сквозь занавешенные стекла двери я различил снующие внутри фигуры людей и продолжал нетерпеливо звонить. Никакой реакции. Наконец я толкнул дверь и вошел внутрь. В холле курили трое или четверо молодых людей, совершенно мне незнакомых. Заглянув в бильярдную, я увидел усердно гоняющих шары игроков. Никого из них я не знал. На мой вопрос о Джордже или Айре никто не потрудился ответить, лишь один из них сделал еле заметный жест в сторону верхних этажей. Поднявшись на следующий этаж, я увидел новую группу людей. В одном из них я с трудом узнал знакомого со 110-й улицы и спросил его, где Джордж и Айра. Он сказал, что наверху. На третьем этаже я нашел только что пришедшего Артура, который, естественно, не мог ответить на мой вопрос. На четвертом этаже я, наконец, получил ответ на свой вопль дошедшего до ручки визитера. Я услышал голос Айры, приглашавшего меня подняться на пятый этаж. "Где Джордж?" — сурово вопросил я. "Он снял свою прежнюю комнату в отеле за углом. Говорит, что нуждается в уединении".

Когда слишком поджимали сроки, Джордж нередко спасался от суматошного быта своего дома, снимая двухкомнатный номер в гостинице Уайтхолл, что на углу 110-й улицы и Бродвея. Началось это, когда семья жила на углу 110-й улицы и авеню Амстердам, в доме, всегда полном друзей и родственников, и позднее, на 103-й улице. Но столь желанное уединение оказывалось эфемерным, так как вслед за Джорджем всегда увязывалась шумная свита близких друзей и коллег.

Чаще всего Гершвина можно было найти на пятом этаже. Здесь стоял его любимый рояль фирмы Стейнвей (два других были на нижних этажах, где жили остальные члены семьи), находились его книги и ноты и дорогие для композитора памятные сувениры. Стены были увешаны фотографиями знаменитостей с дарственными надписями вместе с портретами любимых композиторов, заказанных Джорджем у Уилла Коттона. Позже на одной из стен появилась вставленная в рамку афиша Концерта для фортепиано Гершвина, исполненного автором в Париже, а некоторые из фотографий композиторов уступили место пяти литографиям Джорджа Беллоуза.

Здесь он сочинял свои композиции, не обращая внимания на постоянный шум, доносящийся снизу. Вероятно, стремясь к необходимому для работы уединению, Гершвин в этот период приобретает привычку работать по ночам, часто до самого утра. Голый по пояс, с неизменной сигарой во рту, он просиживал у рояля помногу часов, неутомимо разрабатывая свои музыкальные идеи. Идей у него всегда было намного больше, чем он мог использовать. Однажды, обнаружив потерю записной книжки, содержавшей материал для более чем сорока песен, он заметил без тени беспокойства, что у него достаточно новых вещей, чтобы оплакивать потерю старых. Однако песенный материал — всего лишь сырье, требующее тщательной и большой работы. Нужно найти соответствующую форму, отшлифовать ее до блеска, найти единственно необходимую фразу, которая придаст произведению индивидуальность. Все это требует от композитора большого самоотверженного труда, долгих часов кропотливой работы над каждой деталью произведения.

Джордж охотно принимал у себя на пятом этаже нескончаемую череду посетителей: журналистов, пришедших взять интервью; всемирно известных музыкантов, желающих познакомиться с ним и выразить свое восхищение его музыкой; начинающих композиторов, пишущих и серьезную и популярную музыку, нуждающихся в помощи и совете; людей из мира театра и концертной сцены, пришедших обсудить свои проекты. Одной из самых привлекательных черт Гершвина было то, что он с одинаковым радушием принимал как студента колледжа, пришедшего взять у него интервью для студенческой газеты или просто за автографом, так и музыкального редактора крупной газеты. Известно несколько случаев, когда он играл с большим увлечением в течение нескольких часов для аудитории, состоявшей из одного слушателя — юного почитателя его таланта. Он с равной теплотой мог выслушать какого-нибудь неизвестного музыканта, нуждающегося в руководстве, и знаменитого маэстро, чья репутация в музыкальном мире не подлежала сомнению. Двери его дома были открыты для всех. Он всегда находил время для тех, кто желал поговорить с ним по телефону. Щедрость, с какой он дарил свое время, доходила до экстравагантности, и никакая занятость не могла заставить его измениться в этом отношении.

Пятый этаж был местом, где Джордж развлекал своих многочисленных друзей веселыми вечеринками, профессиональными разговорами, и, конечно, часами играя на рояле. Но здесь проходила лишь часть его светской жизни. Другая, более насыщенная, протекала в домах известных представителей нью-йоркского общества, где он был желанным гостем. Здесь он встречался с влиятельными представителями различных профессий, многие из которых стали его друзьями. Помимо тех, о ком уже было сказано, Гершвин познакомился с Отто X. Каном (с дочерью которого Джордж в тот период часто встречался) и Яшей Хейфецом. К этому кругу принадлежали также Мэри Хойт Уайборг, в чьем доме в начале 1925 года Гершвин впервые встретил Игоря Стравинского; Конде Наст, издатель журнала, двоюродный брат Жюля Гланзера; Жюль Гланзер; мистер и миссис Сидней Фиш; Эдсел Форд; польский скрипач-виртуоз Пол Кохански; Кол Портер; Самьюэл Чотсинофф, в то время критик нью-йоркского журнала "Уорлд", и многие другие.

Он стал любимцем нью-йоркского и лонг-айлендского общества, а затем покорил и Лондон. В книге "Смех в соседней комнате"[33] сэр Осберт Ситуэлл вспоминает о своих встречах с Гершвином в Лондоне:

Во время своего пребывания в Лондоне он обычно завтракал с нами. Высокий, с бьющей через край энергией, красивая голова с шапкой курчавых волос, четко очерченное лицо с крупными правильными чертами — все это, несомненно, говорило о неординарности личности и талантливости этого человека. Я знал, что Гершвин был сыном иммигрантов из России или Германии и вырос в беднейшей районе Нью-Йорка; в то же время он обладал безупречными манерами и приятным, "культурным", голосом. Хотя весь его облик говорил о незаурядной и сильной личности, он был очень скромным человеком, и я никогда не замечал в нем того высокомерия, которое ему часто приписывали.

После повторного концерта Эвы Готье в Лондоне в 1925 году ему воздали почести лорд и леди Кэнисбрук, кузен и кузина короля Георга V. Как-то поздним вечером того же года, после очередного приема, принц Уэльский пригласил Джорджа и Астеров в Букингемский дворец. Герцог Кентский — в то время принц Георг, сын короля Георга V, погибший в авиационной катастрофе во время второй мировой войны, — очень привязался к Гершвину, часто приглашал его на свои приемы и еще чаще навещал Гершвина на его квартире в Пэлл-Мэлл. Среди многих фотографий, украшавших квартиру Гершвина на 103-й улице, был портрет герцога с дарственной надписью:, Джорджу от Джорджа". К числу его друзей принадлежали также лорд и леди Маунтбаттен.

Светская жизнь Гершвина этого периода не ограничивалась кругом вышеперечисленных лиц. С начала 20-х годов вплоть до 30-х он часто встречался с друзьями с Тин-Пэн-Элли, обычно в середине дня в конторе Хармса, находившейся на 45-й Западной улице, дом 62. Эти встречи не были приурочены к определенным дням, однако для Гарри Руби, Фила Чарига, Берта Калмара, Джо Майера, Бадди де Силва, Винсента Юманса, Ирвинга Сизара, а позднее — Вернона Дюка и Харолда Арлена стало привычным собираться здесь. Джордж появлялся несколько раз в неделю, всегда в сопровождении друзей. Пользуясь тем, что в конторе Хармса был рояль, Джордж часто играл друзьям как свои новые произведения, так и те, над которыми он в данное время работал. Ирвинг Сизар был здесь кем-то вроде придворного шута, развлекая друзей пародийными экспромтами и импровизируя оперные арии. Однажды в ожидании остальных Билл Дейли аккомпанировал Сизару на рояле, в то время как тот напевал вполголоса арию "С того дня" (Depuis le Jour) из оперы "Луиза" (Louise). Вошедшие в этот момент Юманс и Гершвин с неподдельным интересом выслушали всю арию, после чего Гершвин воскликнул: "Замечательно, просто здорово! Когда ты это написал?" Гершвин, конечно, лукавил, принимая "С того дня" за новое произведение Билла Дейли, которое Дейли и Сизар якобы впервые вынесли на суд друзей. Айра Гершвин вспоминает, что задолго до этого он вместе с Джорджем слушал оперу Шарпантье "Луиза" и оба хорошо знали ее знаменитую арию. Молодые композиторы и поэты, так же как и Гершвин, обсуждали здесь новые проекты с редактором Хармса доктором Албертом Сер-меем и своим ангелом-хранителем Максом Дрейфусом. Часто после таких встреч Дрейфус приглашал некоторых из них позавтракать с ним в Охотничьем зале гостиницы "Астор", где их ждал знаменитый "стол Дрейфуса".

Не было ничего необычного в том, что молодые и неопытные композиторы, пытающиеся писать песни, приходили к Хармсу, чтобы сыграть для Гершвина свои неопубликованные пьесы. Он никому не отказывал. Одним из таких посетителей в 1925 году был Артур Шварц, в то время успешно практикующий юрист, для которого сочинение песен было не более чем приятным развлечением. Шварц был настолько потрясен "Рапсодией в голубых тонах", что написал песню, использовав в мелодии материал из этого произведения. Песня, хвалебная ода Гершвину, начиналась следующими словами: "О, чудный, чудный Джорджи, что же ты сделал со мной!" Начав играть песню Гершвину, он вдруг ясно понял, что это далеко не шедевр, и в смятении остановился. Гершвин дружелюбно попросил его сыграть что-нибудь еще. Шварц сыграл несколько песен. "Я никогда прежде не встречал такого человеческого тепла, такой ободряющей поддержки", — вспоминает Шварц. Позже, став известным бродвейским композитором, автором популярных песен (а затем кинопродюсером), Шварц вошел в круг ближайших друзей Гершвина.

В 1925 году на Бродвее шли три мюзикла Гершвина. "Расскажи мне еще" (Tell Me More), который должен был называться "Моя прекрасная леди", вышел в середине апреля, но не продержался и месяца. Сюжет мюзикла вращался вокруг любовного романа, возникшего во время бала-маскарада. В нем было два притягательных элемента: великолепная игра Эммы Хейг, героиня которой выдает себя за продавщицу из магазина, чтобы проверить подлинность чувств своего возлюбленного, и забавный пародийный номер "О соль-ля-ми" в исполнении Лу Холтца. Но в целом постановка в Нью-Йорке успеха не имела. Музыкальная партитура также не принадлежит к числу лучших произведений Гершвина.

В ней нет ни одной песни, которая выделялась бы оригинальностью или запомнилась слушателям (хотя заглавная песня, по-видимому, произвела впечатление на композитора Бертона Лейна, так как основная мелодия ее припева и припев песни Лейна "Говорит мое сердце" — Says Му Heart — почти идентичны).

Мюзикл "Песнь Пламени" (Song of the Flame), вышедший 30 декабря с Тэсса Коста и Гаем Робертсоном в главных ролях, определялся его постановщиками как "романтическая опера". Этот мюзикл также потерпел вполне заслуженный провал. В нем Гершвин предпринял слабую попытку прорваться в мир оперетты, признанными властителями которого были Ромберг и Фримл. Либретто, написанное Отто Харбахом и Оскаром Хаммерстайном — "развесистая клюква" о крестьянском восстании в России под предводительством некой Анюты, дворянки по рождению, известной среди повстанцев под именем Пламя. Она влюбляется в князя Володина. В конце концов оба приходят к идеологическому компромиссу и под занавес оказываются в объятиях друг друга в Париже.

Оперетта была задумана как роскошное представление с яркими декорациями и костюмами, многолюдными сценами, русским классическим хором, большим кордебалетом и расширенным оркестром. "Здесь было все: толпы черни, буйные мятежи, балы и карнавалы, как в Москве, так и в Париже", — писал Перси Хаммонд. "Одна картина непрерывно сменяла другую, и все же, пьесе недоставало чего-то самого главного". Песням Гершвина (к которым было добавлено несколько песен Герберта Стотхарта) также не хватало убедительности, особенно в том, что касается их так называемого славянского колорита. Заглавная песня — явная родственница "Песни бродяг" (Song of the Vagabonds) Фримла, а "Казачья песня" (The Song of the Cossacks), более известная под названием "Не забывай меня" (Don’t Forget Me), ничем не отличается от любой другой любовной "славянской" песни в опереттах на русский сюжет.

В "Песне Пламени" Гершвин временно отошел от сотрудничества с теми, кто способствовал успеху комедии "Леди, будьте добры!": продюсерами Ааронсом и Фридли, автором текстов песен Айрой Гершвином, либреттистами Гаем Болтоном и Фрэдом Томпсоном. Счастливое воссоединение произошло в работе над мюзиклом "Цыпочки" (Tip-Toes), премьера которого состоялась за два дня до выхода "Песни Пламени". "Цыпочки" был написан в острой манере мюзикла "Леди, будьте добры!" Это была хорошая музыкальная комедия, добротный Гершвин и это был несомненный успех. Фридли сказал, что на этом мюзикле тандем Ааронса и Фридли заработал больше денег, чем на любой другой музыкальной комедии, не исключая даже "Повесу", которая выдержала большое число представлений.

"Цыпочки" — так зовут искрометную танцовщицу, роль которой исполняет Куини Смит. Ее дяди, актеры водевильного трио, пытаются использовать талантливую племянницу как приманку для миллионера и выгодной женитьбой поправить свои пришедшие в упадок дела. Они привозят ее в курортный город Майами под видом богатой наследницы. Там она находит свою жертву в лице Стива, "короля клея"; его роль исполняет Аллен Кернс. Молодые люди полюбили друг друга, однако Стив решается соединить свою судьбу с танцовщицей, лишь убедившись, что она полюбила его самого, а не его миллионы.

Подобный сюжет вряд ли был способен произвести переворот в музыкальном театре. Но несмотря на его пошловатость, в нем было много остроумных диалогов, острых реплик на злобу дня и уморительных комедийных ситуаций. Все это нашло свое наилучшее выражение в нескольких великолепных песнях, написанных Гершвином. ""Умна, весела и хороша собой…" [о героине] — эти слова приобретают особую выразительность, благодаря озорной и заразительной музыке Гершвина, лучшему из всего написанного им для музыкального театра, и, я думаю, лучшему из написанного кем-либо в нашем городе [Нью-Йорк] в этом театральном сезоне", — так писал Александр Вулкотт, добавив: "Этот вечер был… вечером Гершвина; так хороши, так вызывающе дерзки и жизнерадостны мелодии, которые он буквально обрушил на слушателей, столько животворной свободы и свежести в его музыке". Вершиной мюзикла стали песни "То самое чувство" (That Certain Feeling), с ее вкрадчивой "поступью"; "Очаровательно-скверная" (Sweet and Low-Down), отличительной чертой которой стали ее электризующие ритмы; и грустно-нежная "Ищу парня" (Looking for a Boy), отмеченная известным английским музыковедом Фрэнсисом Тойем за брамсовский драматизм характера музыки.

Айра Гершвин сообщил мне, что "в составе труппы мюзикла была очаровательная девятнадцатилетняя певица, исполнявшая в спектакле две песни. Несмотря на сильный, красивого тембра голос, она все же не обладала данными, необходимыми для музыкальной комедии. Спустя неделю после премьеры одну из ее песен отдали другой певице. После мюзикла "Цыпочки" она ушла в оперетту, а позднее уехала в Голливуд, став одной из популярнейших звезд экрана. Ее имя Джанетта Мак-Доналд"[34].

Так же как и критики, Айра Гершвин считал, Дыпочки" несомненной удачей. В книге "Песни по разным поводам" он писал: "Вступительные сцены мюзикла были более продолжительны по времени, тексты многих песен необычно остры по содержанию, а финал первого действия длился около пяти минут". Вполне понятно его удовлетворение, особенно принимая во внимание его собственный вклад в успех спектакля. Он стал писать намного увереннее, более раскованно и с техническим блеском. Лоренц Харт, к тому времени один из лучших либреттистов музыкального театра, автор текстов комедий на музыку Ричарда Роджерса, под впечатлением мастерства Айры написал своему сопернику восторженное письмо:

Тексты Ваших песен, доставили мне такое же удовольствие, как и музыка Гершвина. Давно я не слыхал ничего подобного. Великая радость жить в то время, когда развлекательное искусство в нашей стране, наконец, избавляется от жестокого кретинизма, царящего в этой области. Ваши столь лакомые для знатока тексты доказывают, что песни могут быть умными без ущерба для их популярности. Позволю себе смелость сказать, что Ваши рифмы в "Цыпочках" указывают на Ваше заметно возросшее мастерство по сравнению с мюзиклом "Леди, будьте добры!" Благодаря Вам я получил несравненное удовольствие от вечера, проведенного в театре, за что я искренне Вам благодарен.

Технически рифмы в мюзикле "Цыпочки" стали более гибкими. Например, здесь Айра впервые применил так называемую тройную рифму, когда рифмуются три последних слога одной строки с последним слогом (или двумя слогами) предпоследнего слова и последним двусложным (или соответственно односложным) словом следующей строки. Пример: "There’s a cabaret in this city… peps you up like electricity" или "if you need a tonic, and the need is chronic, if you’re in a crisis, my advice is"[35].

Номер "Эти очаровательные люди" (These Charming People), исполняемый вокальным трио, изображал быстро бегающие по клавишам инструмента пальцы музыканта, как бы передающие строку за строкой певцам. Создавался эффект рифмованного диалога текста с музыкой песни. Айра добивается особой простоты и безыскусности, впервые с успехом используя разговорные выражения, бывшие тогда в ходу. "То самое чувство" — выражение, принадлежащее жаргону того времени. Айра впервые продемонстрировал здесь тонкое чувство комического, особенно в тексте номера "Песня речников на Гарлем-ривер" (The Harlem River Chantey).

В этот же период три мюзикла Гершвина прошли с большим или меньшим успехом в Лондоне. "Расскажи мне еще" на этот раз понравился публике благодаря, главным образом, участию в нем двух любимцев Лондона: Хедер Татчер и Лесли Хенсона. Как уже говорилось, мюзикл "Леди, будьте добры!" с дуэтом Астеров появился в Лондоне после весьма успешного двухнедельного прогона в Ливерпуле. Город был покорен. Это был первый гершвиновский мюзикл, привезенный Ааронсом и Фридли с подмостков Бродвея в Лондон. За ним последовал "Цыпочки", установив тем самым многолетнюю традицию показа в Лондоне нью-йоркских мюзиклов Гершвина.