Джордж Гершвин: Путь к славе

Глава II КОГДА ОНИ БЫЛИ СОВСЕМ ЮНЫМИ

Свое детство Джордж и Айра провели в Ист-Сайде. Родные братья, они были полной противоположностью друг другу. Айра весь в отца — уравновешенный, углубленный в себя, дисциплинированный и спокойный, мягкий по натуре, наделенный своеобразным чувством юмора. В детстве его любимым занятием стало чтение. "Самая первая книга, которую я прочел, не считая школьных учебников, — вспоминает он, — был дешевенький роман из жизни "Дикого Запада". Потом он стал "глотать" эти дешевые романчики один за другим ("Бесстрашный Фрэд" и "Рискуй и имей", "Дети свободы"). Он брал их в библиотеке, которая находилась с обратной стороны прачечной на Брум-стрит, за один-два цента за штуку и "проглатывал", а то и по две-три в день. В доме Гершвинов книги не жаловали, поэтому, едва завидев мать, Айра спешил спрятать их подальше. Но истинное наслаждение от чтения он испытал впервые, когда в 1906 году наткнулся на роман А.Конан-Дойля "Этюд в багровых тонах". Он перечитывал его трижды. С того момента толстые книги в твердых обложках сменили "страсти-мордасти" дешевых романов, на смену Конан-Дойлю пришел О'Генри, позже — Мопассан, Джон Коллиер, Амброуз Бирс[6]. С 1909 года и в последующие несколько лет он методично вел запись всех прочитанных книг. В 1909 году список насчитывал десять книг, в 1910 — пятнадцать. К 1911 году список занимал три четверти страницы, а к 1912-му он уже занял целых две страницы. Пристрастие Айры к чтению — а вкус его становился все более утонченным — переросло в настоящую страсть.

Еще он любил рисовать, был страстным поклонником кинематографа и театралом. Театры, которые он посещал, находились поблизости: театр "Юник", синематограф на Гранд-стрит, первый кинотеатр, появившийся в Ист-Сайде; театр на Гранд-стрит, в котором шли сенсационные мелодрамы Оуэна Дейвиса и другие спектакли; а также варьете на Юнион-Сквер. Он до сих пор отчетливо помнит свое первое посещение Театра комедии на Третьей авеню недалеко от 129-й улицы; в его памяти сохранилось не то, как в зале нарочно выключали свет, а то, как один из певцов исполнял "Подожди, пока не взойдет солнце, Нелли (Wait Till the Sun Shines, Nellie).

Каждую неделю Айра получал от матери 25 центов — свое недельное жалование за то, что ежедневно после школы несколько часов торговал водой в одном из отцовских ресторанов; но этих денег не хватало на книги и театры. Часто субботними вечерами мать и еще несколько родственников играли в покер. Отдельный банк предназначался специально для того, чтобы оплачивать закуски и прохладительные напитки. В обязанности Айры входило закупать деликатесы и напитки для игроков, а сдачу, обычно около доллара, разрешалось оставлять себе.

Его брат Джордж был совсем не похож на Айру. Его бы воля, он бы никогда и не притронулся к книгам, даже к тем, которые читали все соседские мальчишки. Больше всего он любил дворовые игры: "кошки-мышки", хоккей и в мяч, в каждой из которых он был необыкновенно ловок. Среди мальчишек Форсит-стрит он лучше всех катался на роликовых коньках, а в уличных драках умел постоять за себя.

Характером он был в мать: такой же трезвый ум, такой же непоседливый, напористый, самоуверенный. Неудивительно, что он постоянно попадал в какие-нибудь истории. В школе он часто получал нагоняй за невыполненное домашнее задание, за плохое поведение, за то, что был заводилой во всех шалостях и проказах. Три или четыре раза Айре пришлось идти в школу № 20, что находилась на пересечении Ривингтон-стрит и Форсит-стрит, и разбираться с мисс Смит, классной дамой 6-а, в котором учился Джордж. Когда Джг да перешел в 25-ю школу — на пересечении Первой авеню и Второй улицы, — дела пошли чуть лучше. Но и там его успехи оставляли желать лучшего. Его отметки были так "высоки", что их с трудом хватало, чтобы перевести его в следующий класс. После окончания школы в 1912 году мать отправила его в Высшее Коммерческое училище учиться на бухгалтера.

Успехи Айры в школе были несравненно лучше. В 1909 году, когда ему исполнилось 13 лет, в ресторане Зейтлана устроили обед на 200 персон, по 2 доллара на каждого, по случаю его вступления в совершеннолетие. Ав 1910-мон закончил школу № 20 с довольно высоким средним баллом, который позволил ему поступить в Таунсенд-Харрис-Холл. Это высшее учебное заведение, филиал Нью-йоркского городского колледжа, требовало от своих студентов очень высокой успеваемости, так как обычную учебную программу, рассчитанную на четыре года, ученики проходили за три. Мать хотела, чтобы Айра стал учителем.

По правде говоря, странно, что родители Айры отмечали его день рождения по еврейскому обычаю. И хотя никто из Гершвинов никогда не отрицал и не скрывал своего происхождения, нельзя сказать, что они строго придерживались тех правил и обычаев, которые предписывались их религией. Родители потеряли всякий интерес к празднованию Бар Мицва — еврейского обряда совершеннолетия, когда настала очередь Джорджа получать по этому случаю подарки — бесчисленные наборы авторучек и пятидолларовые золотые монеты.

По неписаным законам улицы, того, кто занимался музыкой, мальчишки награждали презрительной кличкой "девчонка" или "маменькин "сынок". И Джордж был с ними солидарен. В детстве музыка мало что для него значила, так как в доме она почти не звучала. Несколько поколений Брускиных и Гершевичей так и не произвели на свет ни одного музыканта. Да и родители Джорджа не отличались особой музыкальностью.

Отец Джорджа неплохо пел, иногда ходил в оперу. Когда ему хотелось что-нибудь исполнить самому, он делал это разными, весьма необычными способами: то дул в расческу, на которую была положена полоска папиросной бумаги, то выстукивал на зубах какой-нибудь мотив английской булавкой, то голосом изображал корнет-а-пистон. Джордж знал все популярные песни, самой любимой из которых была "Обними меня, дорогая" (Put Your Arms Around Me, Honey). В его репертуаре была и так называемая "школьная" классика: "Лох Ло-монд", "Анни Лори" и "Потерянный аккорд".

Несмотря на то что он с презрением взирал на малышей, которых заставляли заниматься музыкой, и из всей музыки его, казалось, интересовали только эстрадные песенки, — серьезная музыка все же находила отклик в его душе всякий раз, когда он где-нибудь слышал ее. Ему было лет шесть, когда, играя на 125-й улице, он остановился у дешевого музыкального салончика, откуда доносились звуки музыкального автомата. Звучала "Мелодия" фа мажор Антона Рубинштейна. "Мелодия взлетала и замирала, и это настолько поразило меня, что я слушал, затаив дыхание. До сих пор, как только я слышу эту музыку, я вижу, как я маленький, босой, в широких штанах, стою и жадно ловлю потоком льющиеся звуки".

Как-то вскоре после этого случая, катаясь на роликах в Гарлеме, он услышал звуки джаз-оркестра, доносящиеся из Клуба Барона Уилкинза, где постоянно выступал Джим Юроп со своим оркестром. Волнующие ритмы и резкая пронзительная музыка произвели на него настолько сильное впечатление, что он запомнил этот день навсегда. Он как-то сказал одному из своих друзей, что его любовь к негритянским танцевальным ритмам, блюзам и спиричуэле зародилась в те годы; такие его пьесы, как "135-я улица" (135th Street) и некоторые части "Порги и Бесс", написаны под впечатлением музыки Джима Юропа.

Вспоминаются и другие эпизоды из жизни, связанные с музыкой. Когда ему было лет семь или восемь, он побывал на двух бесплатных концертах в Восточной части Бродвея, которые были организованы Обществом просвещения. Очарованный голосом соседской девочки, он воспылал к ней первой детской любовью. Продолжались походы в салон, где стоял музыкальный автомат. Достаточно было бросить в него всего одну монетку, и из гуттаперчевого раструба начинала звучать мелодия.

Но самое замечательное из всех "музыкальных" приключений произошло с Джорджем, когда ему было десять лет. Однажды он играл в мяч во дворе 25-й школы. Из открытого окна доносились звуки скрипки, исполнявшей "Юмореску" Дворжака. Это выступал на школьном концерте его товарищ, восьмилетний вундеркинд Макси Розенцвейг. С 1916 года Макси Розенцвейг, ныне Макс Розен, имел головокружительный успех на всех подмостках мира. Много лет спустя Гершвин так расскажет об этом эпизоде: "Для меня это было озарением. Внезапно я понял, что такое красота. Я решил познакомиться с этим мальчиком. В тот день прождал его возле школы с трех до половины пятого, чтобы хоть кивнуть ему издалека. Дождь лил как из ведра, и я промок до нитки. Но, увы, он не появился. Тогда я решил пойти посмотреть, нет ли его в школе. Оказалось, что Макси давным-давно ушел; должно быть, он вышел с другой стороны, там, где входили учителя. Я узнал, где он живет. Промокший так, что с меня текло, потащился к нему домой и бесцеремонно представился как поклонник его таланта. Но Макси не было дома. Я же так позабавил его домашних, что они захотели нас познакомить. Мы сразу подружились и стали неразлучны; каждый из нас, как истинный Жан Кристоф, щедро изливал на другого свою детскую любовь. И хотя мы жили всего в квартале друг от друга, писали друг другу письма, если не виделись неделю".

Макси открыл Джорджу мир настоящей музыки. Он играл ему разные произведения, рассказывал о великих композиторах, объяснял значение отдельных частей музыкального сочинения. Это разожгло любопытство Гершвина, и на Седьмой улице, в доме своего друга, у которого было фортепиано, начались первые пробы самостоятельной игры. Сначала он попытался правой рукой воспроизводить знакомые мелодии, в то время как левая тщетно старалась изобрести какой-нибудь подходящий фон. Затем он попробовал сочинять свои собственные мелодии. Одну из них он сыграл Макси. Тот сказал откровенно и вполне определенно: "Музыканта из тебя не получится, Джордж. Это уж точно".

В 1910 году в квартире Гершвинов между Второй авеню и Седьмой улицей, которая находилась над музыкальным магазином Саула Бирнса, появилось фортепиано. Так как недавно сестра Розы приобрела пианино, Роза тоже загорелась идеей иметь инструмент у себя в доме. Когда она думала о том, кто из семьи будет на нем играть, она скорее всего имела в виду Айру, а не Джорджа, так как с 1908 года он время от времени брал уроки музыки у своей тети Кейт Вольпин. Как только пианино было торжественно установлено в гостиной, Джордж буквально набросился на него и удивил всю семью, сыграв то, что он уже сумел подобрать на чужом фортепиано. Но несмотря на это, мать хотела, чтобы музыке учился Айра. По словам тетушки, Айра имел прекрасные музыкальные способности и тонкую, восприимчивую душу, но его успехи по части освоения сборника упражнений Бейера были более чем скромными. Заподозрив, что виной тому слабые педагогические способности тетки, которая души не чаяла в своем племяннике, мама решила нанять другого педагога. И вот тут-то — кстати, это произошло довольно скоро после появления в доме пианино, — освоив всего 32 страницы из Бейера, Айра решил на этом закончить свое музыкальное образование.

Первым учителем Джорджа была некая мисс Грин, которая, получая пятьдесят центов за урок, твердо вела его сквозь премудрости этюдов Бейера. С самого начала Джордж проявил неслыханное для него усердие и рвение. Теперь его видели только за фортепиано, иногда он занимался, но чаще импровизировал и сочинял. Он инстинктивно догадывался, что на уроках мисс Грин, формальных и неинтересных, он не найдет того, к чему так настойчиво и нетерпеливо стремился в своем желании постичь тайны музыки.

Сменилось три учителя, но ни один из них не сумел дать ему того, что он хотел. Двое из них, как и мисс Грин, были американцами. Третий, по фамилии Голдфарб, пользовался большим уважением в округе, так как был автором опубликованного сочинения "Марш Теодора Рузвельта", которое он всегда и повсюду носил с собой. Это давало ему право брать за каждый свой урок по полтора доллара. М-р Голдфарб носил роскошные длинные усы и имел барственный вид. Его подход к занятиям был, мягко говоря, оригинальным: не слишком утомляя себя гаммами, этюдами или хотя бы несложными пьесами известных композиторов, он сосредоточил все внимание на попурри на темы из опер, которые сам же сочинял. На такой диете он держал своего ученика.

Когда музыка начала вытеснять другие интересы и занятия, Джордж стал искать такие источники, которые смогли бы утолить его музыкальный "голод", потребность найти свое место в этом искусстве. Одним из них стало посещение концертов Бетховенского оркестра. Так назывался школьный ансамбль средней школы № 63, которым руководил Генри Левкович. Пианистом в оркестре был Джек Миллер, но, видимо, Гершвин выступал с ним в одном-двух номерах. (На фотографии, помещенной в журнале "Уорлд", запечатлен момент выступления оркестра, за фортепиано — Гершвин.) Видя, с каким энтузиазмом Джордж относится к занятиям, Миллер в 1912 году привел его в студию глубокоуважаемого им композитора и пианиста Чарльза Хамбитцера. Джордж сыграл Хамбитцеру увертюру к "Вильгельму Теплю", как учил его Голдфарб — в несколько преувеличенной манере, чересчур напористо и отрывисто. "Слушай, — обратился к нему Хамбитцер, — давай подкараулим того, кто научил тебя так играть, и дадим ему по голове, но только запустим в него не яблоком, а чем-нибудь потяжелее".

Позже Хамбитцер скажет, что его сразу же привлек в этом мальчике серьезный вид. Хамбитцер предложил заниматься с ним бесплатно. Он сыграл очень важную, возможно, даже решающую роль в становлении музыкального таланта Гершвина.

Чарльз Хамбитцер приехал в Нью-Йорк в 1908 году из Милуоки, где у его отца был музыкальный магазин. Он родился 12 сентября 1878 года в 70 милях от Милуоки, в Белойте. Всестороннее музыкальное образование он получил у Жюля Альберта Джана, одного из самых великолепных музыкальных педагогов Среднего Запада, и Хьюго Кауна, музыканта, приехавшего из Германии. Они преподавали гармонию, контрапункт, теорию и оркестровку. Хамбитцер усваивал все без труда. Еще ребенком он играл на фортепиано, скрипке и виолончели, хотя никто в семье не знал, где и как он этому научился. В короткий срок он изучил теорию музыки и овладел виртуозной техникой игры на фортепиано. Окончив консерваторию в Висконсине, он стал дирижировать оркестром театральной труппы Артура Френда в театре "Пабст".

Каун убедил Хамбитцера поехать в Нью-Йорк. Тот последовал его совету и, приехав туда, открыл фортепианную студию в районе Морнингсайд-Парка, где стал настолько известен, что за короткий период его студию начали посещать 70 учеников. Одновременно он играл в оркестре из тридцати двух инструментов под управлением Джозефа Кнехта, который ежедневно давал двух-четырехчасовые концерты в отеле Уолдорф-Астория. В этих концертах исполнялись не только популярные и полуклассические произведения, но и великолепные образцы симфонической музыки. Газета "Нью-Йорк Таймс" не раз включала эти концерты в список важнейших музыкальных событий, происшедших в городе.

Хамбитцер солировал в наиболее значительных фортепианных концертах, а один из скрипачей помнит его выступления в качестве солиста в концертах для скрипки и виолончели. Однако старые программки концертов оркестра Уолдорф-Астория это не подтверждают.

Хамбитцер принадлежал к тому редкому типу музыкантов, для которых способность выразить в музыке любые оттенки чувств была так же естественна, как: способность дышать. Он мог "высказываться" кроме рояля, скрипки и виолончели еще примерно на шести инструментах. Он мог быстро читать с листа сложный фортепианный клавир. Помимо феноменальной способности читать прямо с листа, у него была прекрасная память и поразительный слух. Талантливый исполнитель современной музыки, он одним из первых в Америке выступил перед широкой аудиторией с фортепианными произведениями Шенберга. Он сочинял и классическую и популярную музыку. В серьезном жанре он написал несколько симфонических поэм и сюиту "Двенадцатая ночь", которая прозвучала в постановке Созерна и Марлоу. Некоторые из его произведений исполнялись оркестром Уолдорф-Астория, а сюита прозвучала в исполнении Бетховенского симфонического оркестра. В тот год, когда к нему пришел учиться Гершвин, Хамбитцер закончил музыку к оперетте "Любовное пари" (The Love Wager) с Фритци Шефф в главной роли, гастроли которой около года шли по всей стране. Позже он написал еще одну оперетту, которая, однако, так и не была поставлена, а также несколько популярных песен.

Хамбитцер не прилагал никаких усилий к тому, чтобы опубликовать свои произведения. Отчасти это объяснялось тем, что он был совершенно непрактичным человеком, отчасти же тем, что он начисто был лишен каких бы то ни было амбиций; он не гнался ни за состоянием, ни за личной славой. Но главная причина состояла в постоянной неудовлетворенности своим творчеством. Стоило ему закончить одно сочинение, как он тут же откладывал его в сторону, забывал о нем и принимался за что-нибудь новое. А те его вещи, которые исполнялись, специально заказывались ему. Все остальное пылилось в шкафах и на полках, без всякой попытки с его стороны сделать их достоянием публики. После его смерти многие рукописи таинственно исчезли. Вероятнее всего, он сам их уничтожил.

Трагедии и творческие разочарования преследовали его на протяжении всей жизни. Его брак с девушкой из Милуоки, на которой он женился, когда ему было 22 года, оказался несчастливым, и, прожив всего четыре года, они разошлись. В 1905 году он страстно влюбился и женился на девушке из городка Уокеша; в Нью-Йорке, куда они переехали, она заболела туберкулезом. Однажды, вернувшись в свою студию (было это в 1914 году), он нашел ее лежащей в постели — она была мертва. Она умерла от легочного кровотечения. Семья ее родителей в Уокеше удочерила их дочь Митци, где она живет и по сей день. Ее муж — хирург, у них трое детей. После смерти горячо любимой жены, чтобы как-то забыться и уйти от воспоминаний, он с головой окунулся в работу. Со страстностью фанатика он работал как педагог, композитор и исполнитель, совершенно пренебрегая своим здоровьем. Такое отношение к себе сильно подорвало его силы и значительно ускорило его смерть. Он умер от туберкулеза в 1918 году в возрасте 37 лет, пережив свою жену на четыре года.

Он встретился на пути Гершвина как раз тогда, когда был ему очень нужен. Он указал ему цель и направление, он дал ему прочную основу и привил прекрасные профессиональные навыки. Он вливал в него силы и вдохновение. Фортепианная техника Гершвина значительно выросла, оттачиваясь в постоянных упражнениях, в работе над этюдами. Перед ним открылся огромный, удивительный мир великих произведений Баха, Бетховена, Шопена, Листа и таких современных композиторов, как Дебюсси и Равель, что особенно примечательно, если иметь в виду год — 1913-й. В первую очередь Хамбитцер хотел научить Гершвина в совершенстве владеть техникой игры на фортепиано, но при этом смог дать ему представление о том, что такое гармония, теория и инструментовка. "Я был без ума от него", — признавался Гершвин. Он обошел весь квартал в поисках учеников для студии и набрал десять человек. Уже став известным композитором, Гершвин никогда не забывал, чем он обязан своему учителю.

Очевидно, Хамбитцер с самого начала разглядел скрытые способности Джорджа Гершвина. Он писал своей сестре: "У меня появился новый ученик, который, несомненно, оставит свой след в музыке. Без сомнения, этот мальчик — гений; он буквально помешан на музыке, ему не терпится начать урок. Он забывает о времени". Чуть позже другой своей сестре он писал: "У малыша есть талант. Я надеюсь, что смогу из него кое-что сделать".

Пламенная любовь учителя к музыке, его страсть передались и ученику. Гершвин купил толстую серую тетрадь, которой обычно пользуются бухгалтеры и счетоводы, и аккуратно вклеивал туда портреты великих композиторов и исполнителей — он вырезал их из газет и журналов. Туда же он вкладывал программки концертов, которые он посещал, так как теперь он стал их завсегдатаем. "Я слушал не только ушами, но всеми нервами, всем умом, всем сердцем. Я слушал с такой искренностью, что был весь пропитан музыкой. Потом я шел домой и слушал памятью. Я садился за пианино и повторял все мелодии". Между 1912 и 1913 родами он был на концертах Нью-йоркского Филармонического оркестра, Нью-йоркского симфонического общества, Оркестра Бетховена, Русского симфонического оркестра, а также слушал выступления таких виртуозов, как Лео Орнштейн, в то время считавшийся enfant terrible[7] современной музыки, Леопольд Годовский, выступления своего друга Макси Розенцвейга. Он также посещал и более скромные по своему значению концерты (проходящие в небольших залах типа Уонамейкерз энд Купер Юнион). И, конечно, он бывал на концертах в Уолдорф-Астория, где как солист выступал Хамбитцер; в программке за 13 апреля 1913 года стоит имя его учителя — он солировал в Концерте ре минор Рубинштейна; дирижер Джозеф Кнехт. Эта тетрадь Дж. Гершвина с фотографиями, программками, вырезками из газет, рассказывающими о композиторах и исполнителях, находится сейчас в собрании Дж. Гершвина в Библиотеке Конгресса города Вашингтона.

Вскоре Гершвин начал выступать как исполнитель перед широкой аудиторией. В Коммерческом училище, куда он поступил в 1912 году, он играл в оркестре. Летом 1913 года за пять долларов в неделю он работал тапером в одном из курортных мест штата Нью-Йорк в горах Кэтскил.

Он продолжает писать музыку, в основном эстрадные песни. Примерно в 1913 году он написал свою первую песню — балладу "С тех пор как я нашел тебя"("Since I Found You), которая так и не была опубликована. Спустя много лет он с удовольствием вспоминал, что в самый разгар работы над этой песней дело вдруг застопорилось, так как он не знал, как перейти из соль мажора в фа мажор. Его вторым опусом стали "Грезы в ритме рэга" (Ragging the Traumerei), очевидно, созданные под влиянием появившейся за несколько лет до этого обработки Ирвинга Берлина "Весенней песни" Мендельсона в стиле рэгтайм. Его третья вещь, также не опубликованная, была исполнена перед зрителями 21 марта 1914 года. Клуб Финли — так называлось литературное общество, к которому принадлежал Айра, — проводил свой ежегодный развлекательный вечер в здании Кристадора-хаус на 147-й авеню Б. Так как Айра входил в комиссию по организации вечера, он вставил в музыкальную программу под № 3 и 5 выступление Джорджа. В пятом номере Джордж аккомпанировал нескольким певцам, а в третьем выступал соло. В программке нет ни названия произведения, ни его автора — там всего четыре слова: "Исполняет на фортепиано Джордж Гершвин", но сыгранное им в тот вечер произведение было танго для фортепиано, а его автором — сам Гершвин, пожелавший из скромности остаться инкогнито.

Его интерес скорее к популярной, нежели к серьезной музыке, имел значение для первых самостоятельных шагов на композиторском поприще. Это говорит о том, что с самого начала ему было ясно, какой путь он изберет. И как ни старался Хамбитцер посадить Джорджа на строгую "классическую диету", соблазн "попробовать свои излюбленные сочинения и ароматные блюда" оказывался сильнее. В своем письме к сестре, в котором Хамбитцер назвал Джорджа "гением", у него есть любопытное высказывание: "Он хочет заниматься всей этой современной штуковиной, джазом и прочим. Но я пока ему этого не разрешаю. Сначала я должен убедиться, что он хорошо усвоил основы классической музыки".

Уроки в студии были целиком отданы изучению сочинений композиторов-классиков, но уж в остальное время он безраздельно принадлежал музыкальному миру Тин-Пэн-Элли. Уже в 1913 году он был страстным поклонником музыки Ирвинга Берлина, особенно его "Рэгтаймового оркестра Александра"(Alexander’s Ragtime Band), по которому все тогда буквально сходили с ума. Он снова и снова пытался убедить своего учителя в том, что хорошая легкая музыка тоже необходима и имеет право на существование, что американский композитор должен использовать в ней свой национальный материал. Но Джордж не мог переубедить своего учителя. Хамбитцер был непоколебим и не скрывал этого. Но как всегда, Гершвин знал, что делает, и поэтому никто, даже глубоко почитаемый им учитель, не мог поколебать его уверенности в своей правоте.

Теперь он думал только об одном: как получить работу в Тин-Пэн-Элли. А это означало, что он должен уйти из коммерческого училища, что отнюдь не приветствовалось его матушкой. Хотя к этому времени она уже убедилась, что никакого бухгалтера из Джорджа не получится, в ее голове начали смутно возникать новые идеи пристроить его куда-нибудь в пушной бизнес. Но одно она заявила твердо: она не переживет, если сын ее станет музыкантом. Эта профессия, по ее мнению, не сулит ничего, кроме неопределенности, если не полного краха. Но все было бесполезно, его решение было окончательным и бесповоротным. После того как все высказали друг другу все, что хотели, мать сдалась. Отец пожимал плечами, видя желание сына и какие планы он строит, так как считал, что дети должны сами решать свою судьбу.

Бен Блум, друг их семьи, который работал рекламным песенным агентом ("плаггером") в очень крупном издательстве Джерома X. Ре-мика, представил Джорджа Моузу Гамблу, первоклассному рекламному агенту и менеджеру. Гамблу понравилось, как он играет, и в мае 1914 года он предложил ему место штатного пианиста с жалованием пятнадцать долларов в неделю. И хотя лепта его пока была невелика, успехи незначительны, но Гершвин уже творил историю в жанре популярной музыки. Ему еще не было и шестнадцати лет, он был самым молодым и самым неопытным аккомпаниатором из всех, кого Ремик когда-либо брал на это место.