6

Сегодня утром я буду долго поглаживать собак, дожидаясь, пока не растает в поставленном на огонь котелке снег. Я удивлен тому, как сильно вырос и окреп малыш Кали.

— Ну что же, смотри-ка, тебе это путешествие пошло на пользу!

Кали извивается, чтобы насладиться ласками, и прогибает поясницу, когда я массирую ему спину.

Бюрка, находясь на другом конце стейк-аута, поднимается и смотрит на меня пристальным взглядом. Глазами, шерстка вокруг которых покрыта инеем, она умоляет меня ее не забывать. Вот ведь артистка!

Я медленно подхожу к ней, гладя по дороге каждую из собак, и при этом успеваю проверить состояние суставов Казана и Камика, которых вчера вечером долго массировал с помощью бальзама «Альживаль» — удивительного средства, очень хорошо помогающего при проблемах с суставами. Я проверяю суставы собак, заставляя их сгибаться и разгибаться на пределе эластичности. Они, похоже, больше не болят.

— Идеально! Теперь вы готовы к новым нагрузкам!.

Подойдя к Квест, находящейся рядом с Бюркой, я делаю вид, что забыл про Бюрку, направляюсь к костру и лишь потом поворачиваюсь к ней. Меня охватывает приступ смеха, когда я вижу расстроенное выражение на морде Бюрки. Однако она немедленно приходит в радостное настроение, как только понимает, что это была всего лишь шутка. У собак что, есть чувство юмора? Я этого не знаю, но, глядя сначала на расстроенную, а затем на счастливую физиономию своей собаки, невольно начинаю думать, что эти четвероногие иногда могут понимать шутки. Бюрке вообще-то не помешает этот маленький урок, а то она в течение всего дня требует уж слишком много внимания, дружеских взглядов и ласк.

— Бюрка, ну ты и забавная девчонка! Ну кем бы я был, если бы забыл о тебе?!

Этого не могло произойти, потому что, заподозрив хотя бы на миг, что я могу обойти ее вниманием, Бюрка тут же напомнила бы о себе, да еще и как! Ее поведение похоже на поведение кошки: она крутится на спине, ходит вокруг меня и трется о мои ноги, пока я не приласкаю ее. Она пускает в ход все свои чары, чтобы удержать меня рядом подольше. И хотя я понимаю потребность Бюрки в ласке и оказываю ей немного дополнительного внимания, не может быть и речи о том, чтобы обделять вниманием остальных. Когда-то я дорого заплатил за подобную ошибку. Очум — пес, которого я любил больше всех других своих собак, — из-за такой ошибки погиб: его загрызли из ревности три его собственных сына. Они не смогли стерпеть особых отношений, которые сложились у меня с этой необыкновенной собакой. Нам оставалось разве что еще начать друг с другом разговаривать. Будучи вожаком своры и головной собакой, Очум в течение жизни то и дело совершал героические поступки, проявляя при этом и мужество, и интеллект. Кроме того, что он по меньшей мере один раз спас мне жизнь (когда защитил от решившего напасть на меня гризли), он также своевольно изменил направление движения саней, которые несли меня по льду к большой полынье. Он уберег мою маленькую дочку от превеликого множества опасных инцидентов, участвовал во многих моих путешествиях и всегда был спутником, присутствие которого имело для меня самое большое значение. В книге «Очум, вожак своры» я поведал обо всех этих приключениях, воспоминания о которых до сих пор вызывают у меня ностальгию и чувство благодарности судьбе за то, что довелось пережить такие волнующие эпизоды. Когда бы я ни подумал про Очума, взор неизменно затуманивается от охватывающей меня грусти, а в глазах поблескивают тысячи искорок, каждая из которых связана с какой-то сценой из жизни, мимолетным эпизодом или же забавным приключением. Когда Бюрка пристально смотрит на меня, мне вспоминается взгляд Очума, в котором, как и в ее взгляде, чувствовались любовь, преданность и интеллект.

Я раздал большинство кличек своих бывших четвероногих спутников детям и внукам когда-то имевшихся у меня собак, но никогда не называл никакую другую собаку Очумом. Нужно ли объяснять почему?

Сегодня утром я снова ставлю Бюрку и Квест во главе упряжки, хотя эти две собаки и не представляют собой идеальную пару. Отдельно друг от друга Бюрка и Квест действуют прекрасно, пусть даже они еще слишком молоды и у них обеих маловато опыта (в ходе данного путешествия они его наберутся). Чтобы они стали хорошей парой в собачьей упряжке, нужно, чтобы в них исчезла ревность по отношению друг к другу, а я сомневаюсь, что это когда-либо произойдет. Я чувствую, что тон в этом соперничестве задает скорее Квест, чем Бюрка. Речь идет не о ярой ненависти, а о недружелюбии, вызванном ревностью, которая терзает Квест. Такое некорректное поведение вынуждает меня проявлять некоторую сдержанность в том внимании, которое я ей уделяю. Бюрка отнюдь не безупречна, но она все же более снисходительна. Впрочем, она может быть и упрямой, как мул. Откровенно говоря (и вы это поймете), я отдаю предпочтение Бюрке, а не Квест, однако стараюсь этого не показывать.

— Хорошо, моя Квест! Хорошо, Бюрка!

Лесная дорога, по которой я еду, то и дело разделяется на две, образуя целое переплетение дорог и дорожек, которое водители автомобилей повышенной проходимости проложили, съезжая в сторону с не подходящей для них колеи или же объезжая участки со слишком большим наклоном. Многие из таких ответвлений заканчиваются своего рода тупиком. Невозможно предугадать, сольются ли разветвляющиеся дорожки или же какая-то из них упрется в одну из многочисленных делянок, с которых лесорубы вывозят стволы срубленных деревьев.

Я пытаюсь догадаться, какая из этих дорог является главной, и кричу то «джи», то «йап». Квест и Бюрка идеально выполняют мои команды, и если одна из них ошибется или, отвлекшись, не отреагирует своевременно, то другая тут же исправляет ее ошибку. Позади них я поставил Юника и Мивука — очень энергичную пару, бегущую ровно, без рывков. Данная позиция — сразу позади головных собак — является позицией учеников. Так ездовые собаки быстрее осваивают свое ремесло, потому что они, можно сказать, находятся в ложах первого яруса и благодаря этому помогают выполнять команды погонщика, которые при этом лучше врезаются в их память. Через некоторое время эти двое будут потенциально готовы стать головными. Впрочем, некоторые собаки не хотят находиться во главе упряжки: их смущает тот факт, что впереди них не бегут никакие другие собаки, или же они попросту не желают возлагать на себя столь большую ответственность. Когда-то одна из собак сильно подвела меня, когда я решил сделать ее головной. Я поставил ее во главе упряжки взамен необыкновенной собаки, которая, к несчастью, забеременела перед состязаниями. Однако замена оказалась неудачной, так как новая головная собака попросту не справлялась со своими обязанностями, и мне пришлось покинуть состязания, потому что никакая другая собака не могла занять это место. С тех пор я не участвую в состязаниях, если у меня не имеется по меньшей мере трех собак, способных возглавить упряжку, поскольку зачастую необходимо иметь возможность производить частую замену головных собак.

К Квест и Бюрке я рассчитываю добавить в качестве потенциальных головных собак Юника и Мивука и уже некоторое время готовлю их к этому.

Позади этих двоих сейчас находятся Камик и Казан, которых я специально поставил в середине упряжки, потому что они бегут не так ровно, не так ритмично и мощно, как это делают Юник и Мивук.

Камик и Казан — менее аккуратные и менее ловкие, хотя Казан и прилагает немалые усилия для того, чтобы стать лучше. Ничего особо примечательного нет и в паре Кали и Хэппи, хотя они то и дело удивляют меня своей мощью. Эти два молодых пса заметно прогрессируют изо дня в день. Меня впечатляют их энергия и то удовольствие, которое они получают от бега.

— Хорошо, мой Хэппи! Хорошо, мой Кали!

Если не брать во внимание разницу в их телосложении (Хэппи — более крепкий, а Кали — щуплый), эти два молочных брата похожи как две капли воды. Они жизнерадостные, прыткие, игривые и прекрасно уживаются друг с другом. Я их обожаю…

Затем следует неразлучный дуэт — Вольф и Дарк. Несмотря на то что они не братья, собаки очень любят друг друга. Я никогда прежде не встречал у собак такой крепкой привязанности. Они то и дело лижут друг друга, спят всегда бок о бок (при этом голова одного лежит на плече другого), и у меня никогда не хватило бы мужества попытаться поставить их в упряжке отдельно. Они бы умерли от тоски! Вольф, вожак своры, защищает Дарка, который, естественно, подчиняется его власти, и я не решаюсь даже представить, что произошло бы с собакой, осмелившейся напасть на Дарка! Вольф набросился бы на нее со скоростью молнии и перегрыз ей горло быстрее, чем можно об этом рассказать. Я готов поспорить, что это так, и дать руку на отсечение — или, лучше сказать, сжечь свои сани.

Вольф — вожак своры, которому нет необходимости каждый день демонстрировать всем остальным собакам, что он здесь доминирует, и заставлять их так или иначе подтверждать, что они ему подчиняются. Никто не оспаривает его место в своре, а потому он ведет себя весьма благодушно.

Я пытаюсь избавить Дарка от неприятной привычки лаять вовсю, как только мы делаем остановку. У Вольфа же есть еще более ужасная (просто недопустимая) привычка, от которой необходимо отучить его любой ценой, — ему нравится грызть свои постромки. Хуже того, он в буквальном смысле слова кромсает постромки собак, которые находятся перед ним. Это невыносимо, но, чтобы заставить его понять смысл моего недовольства, я должен поймать его с поличным и сразу же отругать. Хотя Вольф, обладающий большой физической силой, находится в иерархии выше других собак в этой своре, которая его уважает, следует честно признать, что интеллектом он явно не блещет. Когда я ругаю его через пять минут после того, как он перегрыз постромку, и даже тычу перегрызенной постромкой ему в нос, то сомневаюсь, что для него очевидна связь между его поступком и налагаемым на него наказанием, хотя любая другая собака эту связь наверняка бы осознала. Нужно честно признаться самому себе: Вольф — идиот. Не признавать этого было бы нечестно с моей стороны. Вольф, например, абсолютно не способен высвободиться самостоятельно из простеньких петель, которые постромки иногда образуют вокруг лап, тогда как для других собак это не представляет никакой трудности. Чтобы высвободиться, им бывает вполне достаточно подпрыгнуть, сместиться в сторону или заставить петлю соскочить с ноги, ускоряя или замедляя бег, однако Вольф на такое не способен. Единственное, что он может понять, — это то, в каком направлении мы в данный момент бежим. Не делайте из моих слов вывода, что я его не люблю. Как раз наоборот. Я люблю эту смелую, верную и трудолюбивую собаку.

Я знаю множество людей, которым высокий коэффициент умственного развития не мешает быть крайне неприятными и невыносимыми, и других, которые слывут простачками, но с ними, тем не менее, очень приятно общаться. Некоторые из моих друзей относятся ко второй категории, но ни один — к первой. Вольфа вполне можно причислить к необычайно глупым собакам, но я его очень люблю.

Способен ли я возненавидеть собаку? Вряд ли это может произойти, потому что я всегда нахожу тысячи оправданий для любого поступка той или иной собаки. Моя благосклонность по отношению к этим животным компенсирует отсутствие снисходительности (иными словами — нетерпимость), которую, как меня упрекают, я проявляю по отношению к людям…

В течение всего дня по-прежнему держится очень низкая температура — сорок градусов ниже нуля, — и мы преодолеваем более девяноста километров по снежной дороге, на которой иногда встречаются грузовики, перевозящие бревна. Мороз вполне можно выносить, потому что нет ветра. Дым от моих костров поднимается строго вверх и чем-то напоминает колонну, устремившуюся ввысь к идеально чистому небу. Мы находимся в центре огромного антициклона, где вдруг стало тихо. Собаки хорошо переносят подобный холод. Исключение составляют Квест, шерсть у которой довольно жиденькая, и Кали, который — непонятно почему и вопреки своему густому меху — во время привалов зарывается глубоко в снег, поскольку потери тепла на таком холоде у него значительные. Чтобы помочь собакам сохранять тепло при низких температурах, я прихватил с собой небольшие попоны, изготовленные еще для предыдущего путешествия по Сибири одним из моих партнеров. Состоящие из двух слоев шерсти и покрытые изолирующей от холода, но пропускающей воздух ткани, эти попоны фиксируются под животом собаки с помощью застежек-липучек и охватывают ее тело, как спальный мешок. Забавно, кстати, видеть, с какой легкостью некоторые собаки приспосабливаются к этим попонам, тогда как другие — как, например, Квест и Казан — чувствуют себя так напряженно и неловко, будто я их связал!

— Послушай, Квест, ты выглядишь довольно неуклюжей в своей попоне!

Я готовлю толстую подстилку из еловых веток и пытаюсь заставить ее лечь, но она упорно продолжает стоять. Наконец, все-таки оценив особое к себе отношение, она ложится на подстилку, долго ерзает и в конце концов находит удобное положение. Казан тем временем тоже соглашается прилечь. Я осматриваю собак, свернувшихся клубочками и уснувших на своих постелях из еловых веток, и заставляю себя последовать их примеру.