Добровольцы

Кайтанов приехал в Москву на рассвете

На стонущей, на санитарной машине

И бросился в жадной тревоге к газете,

Заиндевевшей в разбитой витрине.

Враги прорвались на Центральном участке.

Нельзя не признать положенье суровым.

Трудней, чем сражаться, читать о несчастье,

Коль вышел из боя живым и здоровым.

О том, что война подошла к Подмосковью,

Стихи говорили на третьей странице,

Они послесловие иль предисловие

К судьбе нашей родины, нашей столицы?

Кайтанов на подпись взглянул: нет, не Женя!

О нем уж давненько ни слуху ни духу.

Не знал бригадир мой, какое сраженье

Окрасило кровью речушку Синюху.

Не знал он, что я, не до смерти казненный,

Влачусь, задыхаясь, от лога до лога,

И серою лентой, как бинт запыленный,

За мною разматывается дорога.

Кайтанов прислушался к длинному грому,

Летевшему с запада тихим раскатом,

И шагом неровным направился к дому,

Усталый, тяжелый, с лицом виноватым.

В подъезде багры он увидел и бочки

С тончайшим песком, для бетона негодным.

Копаться бы Славику в этом песочке,

Увы, не до игр нашим детям сегодня!

Квартира пуста, и раскиданы вещи.

И тихо. Лишь падают капли из крана.

Посуда на кухне мерцает зловеще,

И шкаф незакрытый зияет, как рана.

Скорее на шахту. В конторе сказали,

Что сын и жена на Казанском вокзале,

А сам по приказу в четырнадцать тридцать

Кайтанов к наркому обязан явиться.

Вокзал задыхался от пепла и пыли,

Крылами он бил, как огромная птица.

Рабочие люди станки проносили —

Сгибаются плечи, искривлены лица.

Но плечи им гнут не стальные детали,

На сердце их тяжесть весомее стали.

Их взгляд непреклонный Кайтанова тронул,

Но ярость в сознанье прихлынула сразу:

Какая-то сволочь бежала к перрону,

Прижавши к груди антикварную вазу.

Развязанный галстук, дрожащие губы,

Одна на другой две хорьковые шубы.

Кричали на ближних путях паровозы,

И утро мерцало сквозь дождь, как сквозь слезы.

Бесшумно пришел, поравнялся с платформой

Особый состав, удивительный поезд —

Стеклянный, сквозной, обтекаемой формы.

Толпа загудела, шеренгами строясь.

И Коля вагоны узнал, что ходили

У нас под землей с тридцать пятого года,

Не знавшие дождика, снега и пыли,

Ни разу не видевшие небосвода.

Казалось, им все незнакомо и ново

И щурятся окна от света дневного.

Мой свадебный поезд! Вовек не нарушу

Наш первый закон — комсомольскую верность!

С той болью, как кровь проступает наружу,

Вагоны пришли из метро на поверхность.

Впервые их вез паровоз — осторожно,

Шипя тормозами, страдая одышкой.

Кайтанов среди суматохи тревожной

Увидел жену с оробелым сынишкой.

Он взял их в охапку, но вышло объятье

Каким-то колючим, каким-то холодным.

Печалью отмечено, словно печатью,

Слилось оно с давкой и горем народным.

Детей отправляют куда-то за Каму.

«Одних?» — «Нет, с начальницей детского сада».

«Ты слушайся тетю, как папу и маму.

Платок не развязывай! Плакать не надо…»

Посадка объявлена. Найдено место.

В вагоне прозрачном и душно и тесно.

Тут дети, старухи и ранние вдовы.

Темны их одежды, подглазья лиловы.

И кажется, громкая речь невозможна

В тоске их железной, печали дорожной.

И только огромный небритый красавец,

Что он композитор, орет без умолку,

Узлы перетаскивает, толкаясь,

Бранится, отдельную требует полку.

Пора провожающим выйти. Отправка.

Уехал наш мальчик, наш Славик, наш Славка.

«Увидимся скоро. Сынок, до свиданья!

Мы знали, что ты молодец настоящий!..»

…Глядит изумленно равнина седая

На поезд нарядный, к востоку спешащий.

Навстречу ему эшелоны с войсками,

Теплушки с гармонью и песней лихою,

Платформы с орудьями, броневиками

И танками, плотно укрытыми хвоей.

Кайтанов с трудом уводил от вокзала

Подругу свою. А Елена молчала.

Лишь выйдя на площадь, Кайтанов заметил,

Что робкой походкой идет с ними рядом

Какая-то девушка. Взгляд ее светел,

И пасмурный день освещен этим взглядом.

«Знакомься! Невеста Уфимцева, Таня.

В квартире мы с нею живем, как сестрицы».

Сквозь дождика детское лепетанье

Втроем они шли по военной столице.

О сыне — ни слова. В суровой печали

О Славике все они вместе молчали.

Оставив двух спутниц в простуженном сквере,

Где днем отдыхали аэростаты,

Кайтанов, привычно заправку проверив,

Вошел в кабинет, где бывал он когда-то.

Угрюмый нарком метростроевца слушал…

Хоть веки усталость намазала клеем,

Толчками вливалось спокойствие в душу:

«С такими людьми мы врага одолеем».

Он тихо сказал: «Ты отозван из роты

Для новой, особо серьезной работы.

На Волгу сегодня же выехать надо:

Опасность и здесь, и на юго-востоке;

Ты должен для жителей Сталинграда

Убежища вырыть в короткие сроки».

Кайтанов вздохнул, распрощался и вышел,

Ни Лели, ни Тани он в сквере не встретил.

Тревога… Тревога… Зенитки на крышах.

Стучат. И летает лохмотьями пепел.

И снова вокзал, эшелон и дорога.

Налет и бомбежка, отбой и тревога.