Добровольцы

В газете строчек пять, а может, меньше,

Но снова перечитываю я,

Что делегация советских женщин

Отправилась в далекие края.

И вижу город на гранитных скалах,

Где море светится во всех кварталах

И горизонт у каждого окна.

И слышу шелест незнакомой речи,

И непривычны мне при первой встрече

Чужой одежды светлые тона.

Вдоль изгородей, хмелем оплетенных,

По площадям, где кормят голубей,

Три женщины проходят в платьях темных —

Три делегатки Родины моей.

Мать школьницы, замученной врагами,

И самоходчика, сраженного в бою,

Идет большими, легкими шагами,

Неся по всей земле печаль свою.

С ней рядом, разрумянясь, как с мороза,

В полусапожках — молодость сама! —

Доярка из сибирского колхоза,

Со станции с названием Зима.

О них рассказ я прерываю, чтобы

В другой поэме написать особо.

А с ними Леля. С ними наша Леля.

Но почему она невесела?

Вот пригласили люди доброй воли,

И надо было бросить все дела.

А дома положение такое:

Ей уезжать, а тут на восемь дней

Для утвержденья смет примчался Коля,

И опоздал, и разминулся с ней.

Теперь опять разлука на полгода.

Но унывать сегодня не вольна,

Ты представитель гордого народа,

Ты мир, ты вся Советская страна.

Но Славик… Славик так ее тревожит:

Совсем ребенком выглядит порой,

А все твердит, что опоздать он может

В Каховку, в Сталинград, на Ангарстрой.

Тревога опускает Леле плечи,

И мысли все домой летят, домой…

Среди витрин, среди нерусской речи,

На пестрой тихой улице прямой,

Среди бушующей галантереи,

Среди уюта маленьких вещей —

Домой, домой ей хочется скорее,

В свой неуют, где так просторно ей.

…День кончился холодной пляской света.

Три делегатки из моей страны

На вечере вопросов и ответов

Дыханием людей окружены.

Цветы друзей, корреспондентов перья, —

Щека к щеке — любовь и недоверье…

Как мало знают здесь о нас! Как трудно

Им будет объяснить, чем мы живем!..

А боль о Славике журчит подспудно

Таинственным глубинным ручейком.

Их спрашивают жадно, как о чуде:

«Зачем в тайгу и в жаркий Казахстан

Стремятся ваши молодые люди,

Что их влечет к неласковым местам?»

И снова Леля думает о сыне…

Замечена ее скупая грусть

Корреспондентов взглядами косыми.

Распишут непременно. Ну и пусть.

Еще вопрос: «А правда ли, что часто

У русских стройка разлучает тех,

Кто мог бы тихо жить домашним счастьем

И слушать пенье птиц и детский смех?»

И снова Леля думает о муже,

Об их разлуке. Но на этот раз

Ее печаль не вырвется наружу,

Не отведет она усталых глаз.

А женщина с такими же глазами

Подходит близко к гостье из Москвы,

В руке сжимая спицы и вязанье,

Вдруг спрашивает: «Счастливы ли вы?»

И Леля, чувствуя вниманье зала,

Глазами находя глаза друзей,

Про двадцать лет замужества сказала.

(Так много! Даже страшно стало ей.)

Про встречи, огорченья, расставанья,

Про то, как Славик у нее растет.

Вдруг стали сокращаться расстоянья,

Как будто сердце ринулось в полет.

Любовь дыхание перехватила.

Издалека увидела она,

Что тесная московская квартира

Товарищами Славика полна.

Скрестилась робость с мужеством в ребятах,

Родившихся в конце годов тридцатых.

Они успеют в жизни больше нас.

Европы карта в атласе раскрыта,

Над ней они склонились деловито;

Так вот где мама Славина сейчас!

На карте Скандинавия, как морда

Курчавого приветливого пса.

На синем фоне завитки фиордов,

А по хребту — мохнатые леса.

А вот и очертания России,

Ее простора взглядом не обнять.

И ничего нет на земле красивей,

Чем эта воля, широта и стать.

Мальчишки перелистывают карты:

Тайга поет, клокочет Ангара…

Десятый класс. Тесны им стали парты.

На путь отцовский выходить пора!

И Славик говорит: «Вернется мама,

И я ее, быть может, огорчу,

Но надо строить — так скажу ей прямо:

Быть маленьким я больше не хочу».