Добровольцы

Каждый день друг друга видя,

Не заметишь перемен,

Но когда разлука выйдет —

Вот как с нами, например, —

Каждая видна морщина,

Каждый проблеск седины.

Николай ласкает сына,

Гладит волосы жены.

А мальчишка рядом с мамой,

Как опора и как друг,

Весь в отца, крутой, упрямый,

От смущенья вспыхнул вдруг.

Нет, не ждал он, чтобы папа,

Сталинградский ветеран,

Щеки в оспенных накрапах

Рукавами вытирал.

Таня собрала пожитки,

И в глазах ее тоска,

Голубая ходит жилка

У девичьего виска.

«Погоди, тебе, дружочек,

Убежать мы не дадим,

Вот когда приедет летчик,

Уходите вместе с ним».

…Как спокойно течь рассказу,

Если хочешь дать отчет

За четыре года сразу,

А полсотни дней — не в счет!

«Лелька, Лелька! Помнишь Фрица?

Чудом гибель одолев,

Он теперь, как говорится,

На метро в Берлине шеф.

Он прошел такие беды,

Что не сыщешь на войне!

Перед самым днем Победы,

Как рассказывал он мне,

Их концлагерь в перелески

Выводили на расстрел,

Но один герой советский

Заслонить его успел.

Фриц еще сказал, что кличка

Танин у него была.

Дочь полковника, москвичка,

На Каляевской жила».

Таня вся затрепетала,

Растревожена, бледна.

Может быть, отца узнала

В этом подвиге она?

Или встретилась с легендой,

И приметы неверны,

И отец исчез бесследно

На четвертый день войны?

Достоверно неизвестно,

Как он путь закончил свой.

Но за то, что жил он честно,

Я ручаюсь головой!

Пусть без черных подозрений

Встанут в памяти времен

Жертвы первых окружений,

Не назвав своих имен.

И рассказ уходит дальше,

Открывая новый след:

«Под Берлином я на даче

Видел в рамочке портрет.

До чего похож на Гуго,

Как две капельки воды!

Сердце застучало глухо

От совсем чужой беды».

За рассказом стынет ужин.

Но и Леле невтерпеж

Рассказать подробней мужу,

Как ее объект хорош.

Вот она достроит скоро

Новый станционный зал,

Коридор из лабрадора,

В белом, мраморе портал.

Держат свод, светясь, колонны,

Их без счета в зале том.

И хрустальные пилоны

В обрамленьи золотом.

Но Кайтанов почему-то

С грустью слушает, жену,

Иль от ласки и уюта

Отучился за войну?

«Говоришь, роскошно в зале? —

Колька сплюнул горячо. —

Видно, в Орше не бывали

Архитекторы еще».

Леле страшно: «Что с ним стало?

Коля разлюбил метро!»

Наклонился он устало,

И в проборе замерцало

Фронтовое серебро.

А потом, Алешу вспомнив,

Все притихли за столом.

Притулился Славик сонный

Под отеческим крылом.

…Утром Леле в управленье

Надо ровно к девяти.

Есть у Коли настроенье

С ней к товарищам пойти.

От приветствий и объятий

Закружилась голова.

Всем он друг и всем приятель,

Так ждала его Москва!

Знаменитый архитектор

В управлении как раз.

Рассмотрение проекта

Ожидается сейчас.

Вот эскиз и два макета,

Видно каждую деталь:

Будет станция одета

В мрамор, бронзу и хрусталь.

Все начальники в восторге,

Но, молчавший до сих пор,

Мрачный, в старой гимнастерке,

Отставной встает майор.

Говорит он точно, веско,

Мысль его, как штык, пряма:

Что от Бреста до Смоленска

Лишь руины — не дома,

От границ до Сталинграда —

Только щебень да зола.

Нет, не время для парада,

Стройка будет тяжела!

Зарождался стиль эпохи

В первых линиях у нас.

Были станции неплохи,

Всюду радовали глаз.

А теперь какого черта,

Если людям негде жить,

Делать стены в виде торта,

Позолотой мрамор крыть?

«Да, красиво, я не спорю,

Но нельзя, сдается мне,

Строить с безразличьем к горю,

Причиненному стране».

Нет, никто не ждал скандала.

В первый день сердечных встреч

Очень странно прозвучала

Эта яростная речь.

«Что с Кайтановым случилось?»

«Раздражительный субъект!»

«Он разнес, скажи на милость,

Изумительный проект».

«Сами знаем, были беды,

Но зато каков итог!

Исторической победы

Бригадир понять не смог».

«Да, с концепцией такою

На метро работать как?»

«Не вернут на шахту Колю:

Слишком резок он, чудак!»