Добровольцы

Приволжских степей голубое раздолье,

До самого Дона равнины в полыни.

Вот, кажется, ты уже справился с болью,

Но вдруг она снова под горло нахлынет.

Здесь люди ни разу не слышали грома

И окна еще затемненья не знали.

Все в тихой задонской станице знакомо,

Хотя необычным казалось вначале.

Камыш этих крыш, как свирели, изящный,

Дымок горьковатый и запах кизячный.

Подходят к садам и колхозной овчарне

Просторы учебного аэродрома.

Учлеты — безусые крепкие парни —

Стучат в домино возле каждого дома.

Полеты окончены по расписанью.

Обед. Перерыв. А с шестнадцати в классы,

На лекции. Завтра предутренней ранью

По небу чертить пулеметные трассы.

И снова обед, перерыв и занятья,

И сон на хозяйской дощатой кровати.

А где-то с врагами сражаются братья,

И ворог советскую землю кровавит.

Опять командиру отряда не спится

На хуторе, под одеялом лоскутным.

Возьми себя в руки, товарищ Уфимцев,

Товарищи тоже по битве тоскуют.

Легко возвращать рапорта подчиненным:

«Вы здесь на посту! Вы готовите кадры».

Но как запретить своим мыслям бессонным

Страдать после каждого взгляда на карту,

Где линия фронта змеится сурово

К востоку от Харькова и от Ростова!

Раз десять Уфимцев ходил к генералу.

Тот злился: «У вас не в порядочке нервы.

От вас еще рапорта недоставало!

Лечитесь. Нет дела важней, чем резервы!»

И снова он аэроклубовцев учит

Фигурам и тактике встречного боя.

Курсант Кожедуб поднимается в тучи,

И эхо в степях отвечает пальбою.

Уфимцев курсантам завидовать начал:

«Они, окрылившись, умчатся отсюда,

А я перед новыми ставить задачи

Опять по программе ускоренной буду».

Он зависть хранил, как военную тайну,

Как нежность к неузнанной девушке Тане,

Как память о той расцветающей ночи,

Что так коротка — не бывает короче.

И снова и снова он думал о Тане:

Что с нею сегодня? А может, забыла?

Он писем писать ей, конечно, не станет:

Противно писать из глубокого тыла!

И в степи один отправляется Слава,

В осенних просторах спокойствия ищет.

Печально шуршит под ногами отава,

Зеленою пылью покрыв голенища…

Из штаба бежит вестовой: «Я за вами,

Товарищ майор, генерал вызывает!»

Стоит генерал под крылом самолета.

И тут же, как память о давнем несчастье,

Под белой холстиной виднеется что-то

На жестких походных носилках санчасти.

«Тут к нам обратились… Тяжелые роды…

В больницу доставить колхозницу надо.

Придется, помощником став у природы,

Везти эту женщину до Сталинграда.

Вам ясно?» — «Я слушаюсь». — «Взлет разрешаю.

Ответственность, видите сами, большая».

И вот уже снизу мелькают овраги,

Для боя — высотки, для мира — пригорки.

«Нашлось наконец примененье отваге», —

Уфимцеву в небе подумалось горько.

«А может, не прав я?» В кабине учебной,

Ремнями спелената, скручена болью,

Ждет помощи женщина с грузом волшебным,

С неначатой жизнью, зажженной любовью.

Все будет! Земля станет юной, веселой,

Мы в этой войне защитим Человека.

Рождаются дети, которые в школы

Пойдут в середине двадцатого века.

Все будет! Все ясно и правильно будет!

Твое поколенье — у мира в разведке.

Нам смертью грозят, но рождаются люди —

Герои шестой и седьмой пятилетки.

Они по реликвиям и экспонатам,

По книгам, рассказам и кинокартинам

Представят ли, как было тяжко солдатам,

Как их сквозь огонь было трудно нести нам?

В руках твоих завтрашней жизни спасенье,

Мечта о бессмертье, о нашем народе.

Приволжье клубится туманом осенним,

И солнце за линию фронта уходит.

Ладонь как приварена к сектору газа.

Задание срочное — жми до отказа.

Плотнеет туман, и сгущается сумрак.

И дождь бесконечный висит, как преграда.

Ну, где этот самый Гумра́к или Гу́мрак,

Окраинный аэродром Сталинграда?

И вдруг под машиною мокрые крыши.

Бензин на исходе. Потеряна скорость.

И ветер отчаянный сделался тише,

И стелется поле, травой хорохорясь.

Порядок! Рывком открывая кабину,

Кричит он бегущим под крылья солдатам:

«Скорее носилки, врача и машину!»

А ливень струится по крыльям покатым.

Носилки тяжелые с грузом нежданным

Солдаты в машину кладут осторожно…

Согласно прогнозу и метеоданным,

Сегодня обратно лететь невозможно.

Что делать с собою? Иль в город податься?

Как раз отправляется к центру автобус.

И едет майор по земле сталинградской,

Что осенью дышит, под ливнем коробясь.

Он вышел на площади. Все здесь уныло,

И мокрые зданья блестят, как в полуде.

«Герой — представитель глубокого тыла», —

Наверное, думают встречные люди!

Тоска! Не избыть этой вечной обузы.

Навстречу майору плывут из тумана

Вокзал и танцующие карапузы

Из гипса вокруг неживого фонтана.

На площади в сквере пустом постоял он

У братской могилы бойцов за Царицын.

И к Волге спустился, шагая устало, —

Напиться воды иль отваги напиться.

Подумалось летчику: «Где заночую?» —

И тут же в какую-то долю момента

Он запах земли и железа почуял

И тронутый сыростью запах цемента.

Пахнуло весной, Метростроем, Москвою,

И сделалось сладко, и сделалось больно.

И верно — под кручею береговою

Заметил он вход в невысокую штольню.

Тонюсенький луч выбивался оттуда.

Рывком распахнул он дощатую дверцу,

И взору открылось подземное чудо,

Знакомое с юности глазу и сердцу:

Чумазые лампочки вглубь уходили,

В край гномов, а может быть, в мир великанов.

Навстречу, как в нимбе из света и пыли,

Шел — кто бы вы думали? — Колька Кайтанов!