Добровольцы

Люблю дорогу — самолет, и поезд,

И дальнего автобуса пробег.

Готов я мчать в пустыню и на полюс —

В движенье глубже дышит человек.

Для путешествия мне дай лишь повод,

Меня в дорогу только позови,

И я готов, как телеграфный провод,

Быть вестником событий и любви.

Мне поручили сочиненье песен

Для фильма о военных моряках,

И за ночь очутился я в Одессе

С одним портфелем да плащом в руках.

Фантазия ли в этом виновата,

Но иногда, въезжая в города,

Вдруг кажется, что здесь бывал когда-то,

Хотя и близко не был никогда.

Таким явился мне приморский город,

Невероятных полный новостей:

На улицах кипел горячий говор,

След южного смешения страстей;

Спускались к морю крыши, как террасы,

Открытые для солнца и ветров,

Зеленоусым Бульбою Тарасом

Шумел платан, и нежен и суров.

И я по плитам затвердевшей лавы,

Что с древности, наверно, горяча,

Спустился к синей колыбели славы,

К морским волнам, где тральщиков причал

Для фильма нужно видеть жизнь матросов,

На корабле я принят был как гость.

Немало глупых задавал вопросов,

Поскольку раньше плавать не пришлось.

Но мне прощали эти разговоры

Великие герои без прикрас,

Воюющие до сих пор минеры,

Что в жизни ошибаются лишь раз.

…Еще в начале нашего маршрута

В тумане растворились берега,

Со всех сторон вздымались волны круто

Подобьем бирюзовых баррикад.

Чувствительный прибор сработал четко,

Его сигналы объяснили мне:

В квадрате этом мертвая подлодка,

Чья — неизвестно, залегла на дне.

Напялив водолазную одежду,

Доспехи марсианские свои,

На дно морское с фонарем надежным

Спустился старшина второй статьи.

Над ним качались водяные горы,

И тишина вокруг была как гром.

Средь зарослей багровой филлофоры,

Ракушками обросшую кругом,

Он обнаружил мертвую «малютку»,

Здесь пролежавшую десяток лет,

Когда-то искореженную жутко

Ударом бомб глубинных и торпед.

Таких вестей не удержать в секрете:

Когда в Одессу лодку привели,

На берегу уже стояли дети

И моряки, покинув корабли.

Что там, за переборкою двойною,

В отсеках, не заполненных водой?

Броня уже не кажется стальною,

Так обросла багровой бородой.

Волшебной палочки прикосновенье,

Сиянье автогенного огня —

И наступило страшное мгновенье:

В отсеки хлынул свет и воздух дня,

Там, как живой, матрос, нагнувшись, пишет

В тельняшке рваной, как тогда сидел.

Меня пронзило памятью: Акишин!

Но броситься к нему я не успел.

При соприкосновеньи с кислородом

Он, как сидел с карандашом в руках,

Обмяк и на глазах всего народа

Стал рассыпаться, превращаясь в прах.

Я задыхался. Так мне стало душно,

Как будто весь наличный кислород

За десять лет в пространстве безвоздушном

Себе теперь мой бедный друг берет.

Мне в тот же вечер в штабе рассказали,

Что случай удивительный весьма,

Но на «малютке» в вахтенном журнале

Нашли обрывок личного письма:

«Ты не жалей меня. Я счастлив был

Хотя бы тем, что так тебя любил».

Я объяснил начальнику морскому,

Что с этим человеком вместе рос

И та, кому писал он, мне знакома,

Она не знает, как погиб матрос.

Пусть это трудно другу и солдату,

Но повелело горе мне само

Немедленно доставить адресату

Десятилетней давности письмо.

Мне выдали страницу из журнала,

Истлевшую — едва видны слова, —

И на исходе дня меня встречала

Обычной суматохою Москва.

Но я не представлял себе, как трудно

Мне будет Леле рассказать о том,

Что тот, кто спал так долго непробудно,

К ней нынче обращается с письмом.

И все же я отправился на стройку,

На шахту, где начальницей она,

И в проходной услышал голос бойкий,

Как в дальние, былые времена.

Шла Леля в шлеме и комбинезоне

Навстречу мне по шахтному двору,

С прорабом рассуждая о бетоне,

Кляня вовсю снабженцев и жару.

«А, это ты, писатель! Очень рада!

Я о тебе подумала как раз.

Почаще заходить на шахту надо,

Не отрываться от рабочих масс».

Я молча протянул ей лист бумаги,

Помятый и истлевший по краям,

Где наш Алеша, как слова присяги,

Ей написал: «Любимая моя!»

Она признанье это прочитала —

Как много сказано в одной строке!.. —

И, улыбнувшись горько и устало,

Спустилась в шахту, сжав письмо в руке.

В тот день в подземном станционном зале

Каком? Не важно — где-то по кольцу, —

Бетон в квадратные опоры клали,

И срок работы подходил к концу.

Тут появилась инженер Теплова,

Прошла не как обычно, а быстрей.

И, никому не говоря ни слова,

Трубы обрезок взяв у слесарей,

Туда письмо Акишина вложила

И, зачеканив с двух сторон свинцом,

Письмо меж арматуры поместила

И отошла с задумчивым лицом.

Никто не видел этого. Бетоном

Письмо со всех сторон окружено.

Пусть будет о моем дружке влюбленном

Одним векам рассказывать оно.