Добровольцы

Великого времени гулкое эхо

Звучало в туннелях той юной порою.

К товарищу Горькому просят приехать

Ударниц московского Метростроя.

В парткоме волненье: девчата увидят

Его самого и Роллана на даче.

Ребята, конечно, немного в обиде,

Но Леле и Маше желают удачи.

Цветочного ветра прохладная ласка,

И щеки пылают в счастливой тревоге.

Расхлябанный «газик» — смешная коляска —

Несется по старой Смоленской дороге.

Летят, как в кино, перелески, пригорки,

И Леля бодрится: «Держись, не теряйся!»

И вдруг, словно книга ожившая, Горький

Стоит на высокой открытой террасе.

Он в сером костюме, немного сутулый,

Рукою приветливо машет девчатам.

Усы они видят, и острые скулы,

И чистые искорки глаз грустноватых.

Над пепельным ежиком вьются несмело

Табачного дыма прозрачные нити:

«Приехали! Я оторвал вас от дела?

Но вы уж меня, старика, извините!»

Тут Леля, как выстрелом, бахнула сразу

Еще из Москвы припасенную фразу:

«Мы прибыли к вам с комсомольским приветом,

Вы наш Буревестник!» Но Горький при этом

Такую гримасу состроил, что Леле

Пришлось перестраиваться поневоле.

А Горький сказал: «Вы живете по планам,

И план нашей встречи я так намечаю:

Я вас познакомлю с Роменом Ролланом,

Потом посудачим немного за чаем,

Потом погуляем… Согласны, девицы?»

(Но слово «девицы» звучало как «дети».)

Тут вышел навстречу старик тонколицый

И подал им руку в крахмальной манжете.

Хозяин подвинул плетеные кресла,

На стол положил он рабочие руки.

Расселись, и сразу неловкость исчезла.

И Леля, прильнув на мгновенье к подруге,

Скороговоркою ей прошептала:

«Ой, Маша, Роллана-то я не читала!»

А Горький в мундштук заложил папиросу.

Как солнце сквозь дым, нашу жизнь осветили

Раздумьем пронизанные вопросы:

«Как будете жить? Как живете? Как жили?»

И девушки стали рассказывать бойко

О том, как трудна была первая сбойка,

О том, как плывун отжимают в кессоне…

И видели ошеломленные гостьи,

Что Горький их жизни кладет на ладони

И словно сгребает в могучие горсти.

«А как у вас дружат, встречаются, любят?»

Спросил он у Маши. Но вместо ответа

Призналась девчонка, что в аэроклубе

Летать она учится целое лето

И завтра ей прыгать. Конечно, впервые!

Боится ль? «Не очень! Ну, самую малость…»

«Да, девушки, вижу, что вы боевые,

И много вам счастья на долю досталось!»

И Горький задорно взглянул на Роллана,

Как будто отец, представляющий дочек,

И хмыкнул неловко, достав из кармана

Батистовый, в крупную клетку, платочек.

Накинув крылатку со львами из меди,

Роллан оставался бесстрастен и бледен.

Душа, очарованная навеки,

Что видел он в образе девушек наших:

Аннету Ривьер или новые реки?

Не знали об этом ни Леля, ни Маша.

Заранее кем-то был хворост подобран

И сложен в чащобе старинного парка,

И Горький, склонившись с улыбкою доброй,

Костер распалил, небольшой и неяркий.

Вокруг разместились хозяин и гости,

И каждый читал по-особому пламя,

Оно то суставы ломало со злостью,

То рдело цветочными лепестками.

Быть может, Роллану, укрытому тенью

Спокойной и чистой печали,

Как зримая музыка, эти сплетенья

Симфонией нового мира звучали?

Что Леля в извивах костра находила?

Одно лишь сиянье, одно лишь горенье

Открытой души своего бригадира,

А с ним и всего поколенья.

А Маша?.. Зачем она в пламя смотрела?

Не стоило этого делать, быть может…

Зеленая ветка в костер залетела

И вспыхнула тоже.

…И Горький шепнул: «Я решил почему-то,

Что вы оробели, смутились вначале,

И стал ваш рассказ о прыжке с парашютом

Неточным: небось, о любви умолчали?»

Откуда он знает? И девушка сразу

Поведала Горькому в светлом восторге

О Славе Уфимцеве синеглазом,

Красавце, проходчике и комсорге.

Ах, Слава Уфимцев! Когда бы ты слышал

Признания эти! В земные высоты

Взлетел бы ты сердцем, наверное, выше

Предела, что могут достичь самолеты.

Вились над костром золотые извивы,

Сливаясь с вечерним сиянием зорьки.

И Леля поглядывала ревниво:

О чем это шепчутся Маша и Горький?

Однако к концу подходила беседа.

«Друзья! Расставаться не хочется с вами.

На шахту я к вам непременно приеду,

Хотя поругаться придется с врачами».

А Маше шепнул: «Разговор между нами,

Я в этих делах молчаливей могилы».

В костре пробежало по веточкам пламя,

Темнея, теряя последние силы.

Как жаль, что так быстро окончилась сказка!.

И лица подружек задумчиво-строги.

Расхлябанный «газик» — смешная коляска —

Несется в Москву по Смоленской дороге.