Добровольцы

Шли в Управленье разговоры:

Кайтанов — он такой-сякой,

Поспорит и дойдет до ссоры,

Не ценит собственный покой.

Набрался мудрости на войнах,

Разнес проект в один момент.

Им инженеры недовольны,

Обижен член-корреспондент.

Однако он работник дельный,

Имеет несколько наград…

Пускай на факультет туннельный

Учиться едет в Ленинград.

А как его семья? Теплову

Со стройки отпустить нельзя.

Но разлучаться им не ново,

Привычно, я б сказал, друзья.

Пускай они решают сами,

Но вуз ему необходим.

А Ленинград не за горами,

И все условья создадим.

Все ясно, не к чему придраться,

И выдан проездной билет.

Так стал Кайтанов ленинградцем

По крайней мере на пять лет.

Я захожу к друзьям старинным,

Но Лелю нелегко застать.

С кайтановским подросшим сыном

Придется посидеть опять.

Мальчишка здорово рисует,

Про все, как взрослый, говорит,

Его Вьетнам интересует

И что такое Уолл-стрит.

От папы вести слишком кратки,

Он пишет: очень трудный год,

Да телеграмму: «Все в порядке» —

Раз в две недели маме шлет.

У дяди Славы перемены:

Он приезжал прощаться к нам,

Он служит где-то возле Вены,

И тетя Таня тоже там.

…Мне не собрать друзей далеких,

Но буду с ними я везде.

Так помнят реки об истоке,

Так помнят птицы о гнезде.

И выпал мне отъезд нежданный.

Экспрессом «Красная стрела»,

И ночь в пути, и день туманный

Сквозь рябь вагонного стекла.

В купе сосед, профессор бойкий.

Зайти ехидный дал совет

В квартиру Пушкина на Мойке,

Чтоб знать, как скромно жил поэт.

Но, времени имея мало

На поучительный досуг,

Я сразу бросился с вокзала

Туда, где учится мой друг.

Как раз звонок по-детски звонок.

И странен всем, как в мае снег,

Среди мальчишек и девчонок

Седоголовый человек.

Кайтанов! Лапы мне на плечи

Кладет он грузно. «Здравствуй, друг!»

Я ощущаю легкость встречи,

Родную тяжесть этих рук.

«Ну, что там Славик? Как там Леля?

Письмо? Давай его сюда!

Сегодня с лекции на волю

Сбегу, — невелика беда».

И мы шагаем с ним проспектом,

Как жизнь, широким и прямым,

Сто раз поэтами воспетым,

С далеким шпилем золотым.

Минуем строгие кварталы,

Не клеится наш разговор…

Но вот навстречу самосвалы,

И виден во дворе копер.

Для нас нет зрелища дороже,

Для нас нет выше красоты:

«Смотри! Метро здесь строят тоже,

Хотя ужасные грунты».

«Ты где живешь?» — «Снимаю угол».

«Пойдем к тебе?» — «Не по пути!»

Ужели он не хочет друга

В свою обитель завести?

Мне это показалось странным.

Ну что ж, на нет и нет суда.

Пахнуло чадом ресторанным.

«А может быть, зайдем сюда?

Вон в глубине свободный столик,

Студент не прочь бы коньячку».

В задорных разговорах Коли

Улыбка прятала тоску.

Но, не назвав ее причины,

Он еле совладал с собой.

Не любят говорить мужчины

О том, что может стать судьбой.

Лет через шесть в степях за Доном

Услышал я его рассказ,

Но, споря с времени законом,

Передаю его сейчас.

Отличный угол снят был Колькой:

Славянским шкафом отделен,

Был со столом, с походной койкой

Дворец студенческих времен.

Хозяйка постояльцу рада:

Зимою страшной у нее

Всех близких отняла блокада,

Оставив горе да жилье.

А как зовут ее? Не важно,

И разве вам не все равно?

На лампе абажур бумажный,

И в комнате полутемно.

Я знаю поколенье женщин,

Которые живут одни,

Достойные любви не меньше,

Чем те, кто счастлив в наши дни.

Заботливы ее вопросы.

Все вечера они вдвоем…

Она свои тугие косы

Завяжет золотым узлом

И сядет рядом, пригорюнясь,

Сомкнув кольцо округлых рук.

Нет, это, кажется, не юность,

Вы поздно встретились, мой друг!

Не очень громко, безыскусно,

Сбиваясь часто, — ну и пусть! —

Она стихи поэтов грустных

Читает Коле наизусть.

Но в этом нету вероломства:

Ведь он до рокового дня

Из всех поэтов (по знакомству)

Читал лишь одного меня.

И вспоминает виновато

Он свой московский непокой:

«Повадка Лели угловата,

И нет в ней тайны никакой?..

А наше первое свиданье

У лунных просек на виду,

И комсомольское собранье

Тогда, в тридцать седьмом году,

И в сорок первом расставанье,

Преодолевшее беду?..»

Все тоньше память жизни прежней,

И вот уже она — как нить.

Любовь ее все безнадежней,

И надо что-нибудь решить,

Иначе этот взгляд печальный,

Где тьма как свет и свет как тьма,

Где встреча длится, как прощанье,

Сведет с ума, сведет с ума.

Но голосом глухим, как эхо,

Хозяйке говорит жилец:

«Я в общежитье переехал,

Прости меня. Всему конец».

И зубы стиснуты до боли,

Так тяжко на душе. Но он

Не зачеркнет второй любовью

Все то, во что навек влюблен!

Пускай всегда хранится в тайне

То, что на берегу донском

Мне позже рассказал Кайтанов

О подвиге своем мужском.

Нет, вовсе не о той победе,

Которой хвастают хлюсты,

А о рожденном на рассвете

Высоком чувстве чистоты.