Дочери дракона

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Кем мне суждено стать? Хороший вопрос, миссис Хон. Кто я: Анна-наоборот или правильная Анна? Я американка — или кореянка, которую вижу в зеркале?

Она зовет меня обратно за стол.

— Ты здесь в безопасности, — говорит она.

Я отпускаю ручку двери и медленно разуваюсь. Потом иду к столу и сажусь рядом с ней. Миссис Хон совершенно невозмутима. Меня это слегка успокаивает, но не до конца. Она показывает на цветок в чаше на подоконнике.

— На солнце он особенно прекрасен, ты согласна? — спрашивает она.

— Ну пожалуй, — говорю я.

— Каждые два-три дня я покупаю на рынке новый, хотя мне это не по средствам. Посмотри, как солнце подчеркивает переливы цвета. Можно различить прожилки в каждом лепестке.

Настолько внимательно я не вглядывалась.

— Когда-то этот цветок был семечком, — продолжает она. — Он был погребен в холодной темной земле. В один прекрасный день, когда почва стала теплая и влажная, маленькое семечко пробилось сквозь оболочку и потянулось к свету, которого не могло видеть. Представь себе его мужество! Оно не знало, что его ждет на поверхности. Обжигающее солнце? Нож садовника? Тяжелое копыто коровы? Но семечко отважно тянулось вверх, чтобы однажды стать прекрасным цветком. — Она указывает пальцем на меня. — Тебе нужно быть мужественной, как семечко, Анна. Иначе так и останешься под землей, сгниешь и умрешь. Неважно, насколько ты умная, насколько красивая, сколько у тебя денег и друзей. Без мужества ты никогда не расцветешь, как тебе суждено расцвести.

— С мужеством у меня не очень.

Она приподнимает бровь.

— У тебя его больше, чем ты думаешь. Чтобы прийти сюда сегодня, тебе потребовалось много мужества. И ты не сказала этому ужасному человеку то, что он хотел услышать.

— Я уже готова была ему все сказать, — признаюсь я.

— Может быть. Но не сказала же. — Она идет в угол, оборудованный под кухню, и начинает наводить порядок после обыска. — Скажи мне, Анна, — говорит она, ставя посуду на место, — ты знаешь, что это за цветок?

Я смотрю на чашу на подоконнике.

— Похоже на гибискус, — говорю я. — У нас такой куст во дворе есть.

— Молодец, правильно. Он родственник гибискуса, тоже из семейства мальвовых. — Она достает тряпку и тщательно вытирает кухонную стойку. — В Корее его называют мугунхва. Ты когда-нибудь о таком слышала?

— Кажется, кто-то из экскурсоводов говорил нам, что он используется в корейской архитектуре. Что-то насчет дома Ли.

Она стоит у плиты, которую разобрали полицейские. Обыскав плиту, они ее снова собрали, но миссис Хон перепроверяет каждую деталь, а заодно и моет с таким усердием, с каким большинство чистят плиту раз в год или два.

— А еще что-нибудь вам экскурсовод сказал? — спрашивает она.

— Не помню, — говорю я. Мне никак не удается справиться с тревогой. Я не хочу обсуждать цветок мугунхва или дом Ли. Я боюсь, что сейчас опять ворвутся мистер Кван и Брюс Уиллис и арестуют меня. Все, о чем я мечтаю, — это убраться отсюда подальше.

Миссис Хон, все еще стоящая у плиты, поворачивается ко мне и хмурится.

— Надо быть внимательнее, — говорит она. — Мугунхва был символом корейской династии Чосон. Дом Ли правил Кореей с четырнадцатого века до тех пор, пока в 1910 году японцы не аннексировали нашу страну и не превратили Корею в зависимое государство.

— Да, японцы просто ужасно себя повели, — киваю я.

— И американцы тоже, — добавляет миссис Хон.

— Американцы?

Она с расстроенным видом оглядывает квартиру.

— Придется потом убрать тут как следует.

— Вы серьезно? — удивляюсь я. — По-моему, у вас и так чисто. Идеально чисто, я бы сказала.

Миссис Хон вздыхает, ставит на плиту еще один чайник с поричха, возвращается к столу и садится напротив меня.

— Чжа Ён, на всем протяжении нашей истории нас эксплуатировали крупные державы, включая Америку. Ты помнишь, как закончилась Русско-японская война?

— Нет, я не изучала историю.

— А стоило бы, — говорит она. — В 1905 году США организовали заключение мирного договора. Но чтобы заставить японцев подписать договор и чтобы Токио не оспаривал у американцев владение Филиппинами, ваш президент Рузвельт тайно разрешил японцам оккупировать Корею. Так они и поступили. Они захватили нашу страну и объявили, что Корея теперь часть Японии. И Америка никак не отреагировала из-за секретного соглашения. В результате мой народ тридцать пять лет подвергался чудовищному угнетению — например, когда японские солдаты насиловали кореянок.

— Но американцы-то вас не насиловали, — говорю я.

— Нет, но они это допустили, чтобы защитить свои интересы, — резко отвечает миссис Хон.

Она замолкает, ожидая, пока до меня дойдет ее мысль, идет к плите, наливает две чашки поричха и ставит на стол. Комнату наполняет аромат чая. Я делаю глоток, и от крепкого горького напитка мне сразу становится спокойнее. Миссис Хон сидит рядом, демонстрируя хладнокровную уверенность.

Она снова переключает внимание на цветок.

— Мугунхва не только красиво цветет, у него и аромат приятный. Понюхай.

— Что? Вы хотите, чтобы я понюхала цветок?

— Да, — отвечает она.

Я наклоняюсь и втягиваю носом воздух.

— Нет-нет, — говорит она, — возьми чашу обеими руками и понюхай как следует.

Я беру чашу с подоконника и подношу к носу. Аромат одновременно сладкий и землистый.

— Понимаю, о чем вы, — говорю я.

Только я собираюсь поставить чашу обратно, как миссис Хон приподнимает край подоконника. Внутри небольшое углубление. Она залезает в него и достает сверток из грубой коричневой материи. Не представляю, когда она его туда сунула. Должно быть, в какой-то момент своего рассказа о женщинах для утешения, когда я на нее не смотрела. Застыв от изумления, я так и держу в руках чашку с цветком мугунхва.

Бабушка хихикает, словно ребенок, которому удалась хитрая проделка.

— Я в этой квартире тридцать пять лет живу, — говорит она. — Практически с тех пор, как построили здание. Я всегда прятала гребень здесь. И знала, что они его не найдут.

Она кладет сверток на стол, тянет за бечевку и разворачивает ткань. Я вижу гребень с двухголовым драконом.

— Кстати, — напоминаю я, ставя цветок обратно на подоконник, — вы говорили, что я должна сделать две вещи. Во-первых, выслушать вашу историю, а что во-вторых? Вы так и не сказали.

Она переставляет чашу с цветком на стол, к гребню и двум фотографиям.

— Сначала дослушай мою историю.

Я все еще не до конца оправилась от потрясения, но ее уверенность помогает и мне обрести спокойствие. Я откидываюсь на спинку стула и готовлюсь слушать дальше.

— На чем мы остановились, прежде чем нас так грубо прервали? — спрашивает она.

— Японцы ушли, и пришли русские.

— Ах да. — Она кивает. Чашку с чаем она держит обеими руками. — Коммунисты. Такое разочарование.