Дочери дракона

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Неси его наверх, а мы начнем второе, — велел господин Чхи. — Быстрее!

Я схватила официальное заявление, только что переведенное нашим отделом, и побежала по лестнице на четвертый этаж правительственного здания. Был полдень, и в штаб-квартире кипела жизнь. В отделе переводов кто-то работал с документами, кто-то разговаривал по телефону. Люди сновали от стола к столу с папками документов. Но все сотрудники остановились и уставились на меня, когда я побежала с бумагами наверх.

Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что совещание на четвертом этаже, похоже, обречено — а с ним и шанс объединить Корею. Официальное заявление делегации Юга, которое я держала в руке, гласило, что национальные выборы будут проведены согласно указаниям ООН, даже если Север это не устраивает. А еще там говорилось, что, с точки зрения Юга, выборы определят, кто имеет право управлять всей Кореей — и Севером, и Югом.

Отдел переводов лихорадочно работал над переводом ответного заявления от делегации Севера. Там говорилось, что Север не признает результаты выборов на Юге: делегаты считали, что американцы подтасуют результаты, чтобы поставить у власти свою марионетку Ли Сын Мана. Еще там сообщалось, что Север проведет выборы отдельно, под контролем Советского Союза. И, как и Юг, Север считал, что именно его выборы определят, кому управлять всем полуостровом. Сложилась патовая ситуация, как и боялся Чжин Мо.

Добравшись до четвертого этажа, я побежала к огромному двухъярусному аванзалу Большого зала заседаний, обшитому панелями из красного дерева. В Зал заседаний вели гигантские деревянные двери, за которыми проходил спор на повышенных тонах. В аванзале за письменными столами сидели чиновники, копаясь в бумагах и негромко переговариваясь. Когда я вошла, все они подняли головы. Я пошла к столу у самого входа в Зал заседаний, поклонилась сидевшему там человеку и протянула перевод. Суровый чиновник взял заявление, прочел его и спросил:

— А где от Севера?

— Простите, — сказала я, снова кланяясь, — еще не перевели. Скоро будет.

Вдруг огромные двойные двери распахнулись, и из зала вышла группа мужчин с портфелями. Они шагали как на параде, решительно глядя только вперед, и я поскорее отскочила в сторону, пропуская их. Половина чиновников в аванзале вскочила на ноги, быстро собрала бумаги в портфели и побежала за делегацией Юга.

В Большом зале у двери стояли Чжин Мо и другие представители Севера, глядя вслед ушедшим. Чжин Мо в растерянности взъерошил себе волосы. Какой-то чиновник поинтересовался:

— Ну и что нам теперь делать?

Чжин Мо и остальные повернулись к главному делегату. Тот сказал:

— Выпускаем наше заявление.

Чжин Мо пошел к своему столу и сложил бумаги в портфель, а потом направился к выходу из аванзала. Проходя мимо меня, он бросил:

— Идем домой.

— Все кончено, — сказал Чжин Мо, когда мы сидели на скамейке в парке перед нашим домом. На лице у него появились новые морщины, круги под глазами стали темнее прежнего, и меня беспокоило его здоровье. — Никакого примирения не будет. Теперь Корея официально разделена надвое.

Был прекрасный весенний день. Знаменитые огромные пхеньянские ивы покрылись листьями. Они напоминали огромных зеленых демонов, тянущих тонкие лапы к земле. Солнце стояло высоко, было тепло, но из-за печали на лице Чжин Мо мне казалось, что сейчас середина зимы.

— Ты сделал все, что мог, — сказала я, повернувшись к нему.

Он поморщился.

— И этого оказалось недостаточно. Теперь объединить Корею можно лишь через гражданскую войну. И поскольку в деле замешаны американцы и Советский Союз, столкновение может привести к очередной мировой войне. А у них обоих еще и ядерное оружие есть. Дураки! Почему они меня не послушали? — Он закрыл глаза и покачал головой.

Мне было нечего ответить. Я читала о мировом конфликте, который называли холодной войной, и знала, что Корея представляет собой важное поле боя в этом противостоянии. И про атомные бомбы, способные уничтожать целые города, я тоже читала. Но неужели Корея станет поводом для новой мировой войны? Наверняка Чжин Мо преувеличивает.

Чжин Мо уставился на собственные руки. Он был очень красив, с гладкой кожей и блестящими черными волосами. Меня расстраивало, что он больше не улыбается. Я задумалась, чем вызвана его грусть: поражением в борьбе за единую Корею или потерей жены и сына.

— Ты что-нибудь слышал о Ки Су? — спросила я. Может, и не стоило — я опять задавала слишком много вопросов, — но мне хотелось знать.

Чжин Мо покачал головой:

— Ничего не слышал. Но она не передумает.

— Мне очень жаль, Чжин Мо.

Он повернулся ко мне:

— Я все никак не мог решиться тебя спросить, Чжэ Хи. Многое ты слышала из нашей ссоры в ту ночь, когда ушла Ки Су?

Я посмотрела на ивы в парке и ответила:

— Всё.

— То есть ты знаешь, как она тебя назвала.

Вот тут я поняла, что две недели назад правильно расслышала слова Ки Су. Она назвала меня шлюхой для утешения и чхинильпха. Похоже, супруги давно знали секрет, который я так отчаянно пыталась скрыть.

Я сгорбилась и уставилась себе под ноги. Очень хотелось куда-нибудь спрятаться.

— Откуда ты узнал? — спросила я.

— Я понял с самой первой нашей встречи, — ответил он. — Ты сказала, что работала на обувной фабрике в Синыйчжу. Но там не было обувной фабрики, Чжэ Хи. Вот так жестоко шутили японцы: когда они объявляли, что посылают девушку на обувную фабрику, это значило отправку на станцию утешения. Когда ты сказала, что работала на фабрике, я понял, что ты была женщиной для утешения.

Я почувствовала себя глупой, что не знала об этом. Обувная фабрика. Очень символично. Японцы словно снова меня топтали. Я выдохнула со всхлипом:

— Прости, что соврала. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал.

Чжин Мо повернулся ко мне.

— Я рассказал Ки только потому, что она требовала тебя выгнать. Заявила, что не потерпит старорежимного брака[9]. Я думал, она тебя пожалеет, когда узнает о твоих страданиях, но она только еще больше рассердилась.

— Нас заманили туда обманом, — торопливо пояснила я. — Японцы прислали указание, что мы с сестрой должны явиться на работу на обувную фабрику. Мы не знали, что нас пошлют на станцию утешения. Мы не чхинильпха. Мы не хотели этим заниматься. Нас заставили. Иначе нас расстреляли бы.

— Я знаю, — сказал Чжин Мо. — Знаю. Десятки тысяч девушек силой пригнали на японские станции утешения. Тебе нечего стыдиться.

Нечего стыдиться? Теперь, когда я поняла, что Чжин Мо все это время знал мой секрет, стыд просто поглотил меня. Все, что я делала за прошедшие два года, показалось бессмысленным. Я не ценный сотрудник временного правительства, не честная гражданка Кореи. Я чхинильпха, шлюха для утешения, позволявшая японцам пользоваться собой, как туалетом.

И Чжин Мо знал, чем я занималась! Я была не в силах на него смотреть.

— Мне лучше уйти, — сказала я. — Найду другое жилье. Так будет правильно. — Я встала со скамьи. Мне хотелось со всех ног убежать куда-нибудь, где никто не знает о моем прошлом.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — возразил Чжин Мо. Он легонько коснулся рукой моего плеча. От его прикосновения в памяти у меня всплыли образы мужчин, которые два года подряд били и насиловали меня, и я дернулась.

Он поспешно убрал руку и произнес:

— Извини. Чжэ Хи, обещаю, что никогда не сделаю тебе больно.

Я знала, что не сделает. Моя реакция была инстинктивной, и я почти сразу о ней пожалела. Слова Чжин Мо: «Я не хочу, чтобы ты уходила» — дали мне точку опоры, и я уже не стремилась сбежать. Я мечтала продолжить работу. Мечтала быть честной гражданкой. А еще я мечтала о Чжин Мо.

Я снова села на скамью.

— Мне очень жаль, что из-за меня ушла Ки Су, — сказала я.

— Она ушла не из-за тебя, а из-за меня, — ответил Чжин Мо. — Мы друг другу не подходили. Я идеалист, она циник. Я стремился объединить Корею, и для меня это было важнее всего, включая семью. Я не изменюсь, Чжэ Хи, и она тоже.

Чжин Мо посмотрел себе под ноги. Я все еще чувствовала то место на руке, где он дотронулся до меня. Я надеялась, что он опять ко мне прикоснется, и тогда уже я не отшатнусь. Через несколько секунд я спросила:

— Так что, мне остаться?

— Да, — сказал он. — Пожалуйста.

Мы пошли среди огромных пхеньянских ив по направлению к дому и больше ничего друг другу не сказали.

Я уже давно мечтала о том, как выйду замуж за Чжин Мо. Представляла себе, как мы гуляем вдвоем по большому бульвару Пхеньяна или вместе ходим в кино, как другие пары. Я воображала, что у нас будет ребенок или даже два, фантазировала о том, как мы будем счастливы в квартире у парка — как мои родители были счастливы на нашей ферме. Да, я часто об этом думала, но даже не надеялась, что такая жизнь может стать реальностью.

Но тем вечером, когда я собралась ложиться спать, мне показалось, что атмосфера в квартире изменилась. Странно, но я была даже рада, что Чжин Мо знает мою ужасную тайну. По его словам, мне нечего было стыдиться, хотя мне не верилось, что такой человек, как Чжин Мо, действительно так думает. И все-таки он попросил меня остаться…

Я постелила чистое постельное белье и встала перед зеркалом, расчесывая волосы гребнем с двухголовым драконом. Дверь в гостиную я оставила открытой. Чжин Мо разжег огонь в камине, и квартиру наполнило приятное тепло.

И тут в зеркале я увидела у себя за спиной Чжин Мо. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на меня. В животе у меня екнуло. В памяти опять всплыли кошмары со станции утешения, но я их отогнала. Я положила гребень на столик и повернулась к Чжин Мо. Наши взгляды встретились, и сердце у меня отчаянно заколотилось. Он подошел, встал лицом к лицу со мной и погладил меня по волосам. Прикосновение было очень нежным, и я не только не отшатнулась, но и прижалась щекой к его руке и закрыла глаза. Он провел ладонью мне по плечу, потом по руке. И остановился. Я открыла глаза и увидела, что он смотрит на мой гребень.

— Какой красивый, — сказал он и взял гребень в руки. Когда Чжин Мо его рассмотрел, рот у него приоткрылся в изумлении. — У дракона две головы и по пять пальцев на лапах, — прошептал он.

— Да, — сказала я. — Эта вещь давно хранится у нас в семье.

— Насколько давно? — спросил он.

— Несколько поколений.

Он снова посмотрел на гребень, потом со слабой улыбкой протянул его мне и вернулся в гостиную.

Я не понимала, почему Чжин Мо не остался у меня. Я мечтала, чтобы он снова меня коснулся, чтобы занялся со мной любовью. Я пошла за ним с гребнем в руке.

— Что случилось? — спросила я. — Почему тебя так заинтересовал мой гребень?

Чжин Мо сел на стул, а я устроилась на тахте напротив него. В камине трещал огонь. Когда Чжин Мо спросил меня, что я знаю о гребне, я пересказала ему историю, которую мама когда-то поведала нам с Су Хи, как женщины нашей семьи поколениями передавали гребень своим дочерям. А потом я рассказала, как мать дала гребень Су Хи, а сестра на станции утешения передала его мне.

— И он все это время был у тебя? — спросил Чжин Мо.

— Да. А в чем дело? Пожалуйста, объясни.

Ответил он не сразу, и я подумала, что он сердится, поскольку я не сказала ему про гребень.

Наконец он произнес:

— Как ты знаешь, дракон — очень могущественный символ. Но дракон с двумя головами в Корее имеет особое значение. Видишь, его головы смотрят в разные стороны, на восток и на запад. Голова, которая глядит на восток, охраняет Корею от Японии, а та, что смотрит на запад, — от Китая. А еще дракон защищает своих владельцев, чтобы они могли служить Корее.

Я пододвинулась ближе к Чжин Мо. У меня сразу возникло много вопросов, но я молчала, позволяя ему продолжать.

— Когда японцы аннексировали страну, они запретили любые изображения дракона, — объяснил он. — Они заявили, что теперь мы японцы и нам не нужна защита от Японии. Находя предметы с таким изображением, оккупанты уничтожали их и арестовывали владельцев. Считалось, что ни одна такая вещь не сохранилась.

— Я не знала. Наверное, гребень очень ценный.

— Ценный? — повторил он. — Он вообще не имеет цены. — Чжин Мо зачарованно уставился на гребень.

Я тоже посмотрела на дракона.

— А ты в это веришь? — спросила я. — В то, что дракон может кого-то защитить?

Чжин Мо покачал головой, потом пожал плечами:

— Я образованный человек и верю в науку, в историю, в наблюдения и тщательный анализ. Я не склонен к предрассудкам. При обычных обстоятельствах я бы только посмеялся. Но теперь, честно говоря, уже не знаю, во что верить. — Он глянул на меня и приоткрыл рот, будто собираясь что-то добавить, но вместо этого только улыбнулся и произнес: — Лучше пойду лягу. Я очень устал.

Внутри у меня все оборвалось. Я мечтала, как он придет ко мне в комнату, но теперь поняла, что этому не бывать. Во всяком случае, сегодня. Или даже никогда. Глупо было надеяться.

— Да, — сказала я, — я тоже устала.

Я сжала гребень в руке, поклонилась и пожелала Чжин Мо спокойной ночи, после чего пошла к себе и закрыла дверь. Гребень я спрятала в подкладке старого чемодана, который дал мне Чжин Мо. Я свернулась в постели клубочком, натянула одеяло до подбородка, и меня вновь охватило знакомое чувство вины, как в тот первый день, когда полковник Мацумото меня изнасиловал.

Дракон защищает своего владельца, чтобы он мог служить Корее, сказал Чжин Мо. Я закрыла глаза. Он не защитил ни маму, ни меня. Я была женщиной для утешения. И уж конечно, человек вроде Чжин Мо никак не мог полюбить такую, как я.