Дочери дракона

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сентябрь 1943 года. Провинция Пхёнан-Пукто, Северная Корея

Молодой солдат на покрытом ржавчиной мотоцикле привез предписание от японского военного командования в Синыйчжу. Я первая увидела, как он едет вверх по склону холма к нашему дому. За мотоциклом тянулись клубы пыли. Они были похожи на длинный змеиный хвост, который тянулся, извиваясь, до самого моря и до лежащей за морем Японии. Змея подбиралась все ближе, и мне хотелось выбежать и кинуть в нее камнем. Я ужасно жалела, что еще не выросла — мне исполнилось всего четырнадцать — и была слабее мальчишек, а то я швырнула бы в эту змею огромный камень и наконец убила бы ее.

Змею я видела не в первый раз. Солдат приезжал прошлой осенью — привез предписание для моего отца. Там говорилось, что на следующий день отец должен явиться в военную штаб-квартиру в Синыйчжу, а оттуда его пошлют в Пхеньян работать на сталелитейном заводе. Следующим утром, когда солнце еще не успело подняться над тополями, а воздух был совсем холодный, отец уже прощался с нами — со мной, моей старшей сестрой Су Хи и нашей матерью. Кажется, мать заплакала, когда отец, высоко держа голову и с предписанием в кармане, прошел мимо высокой хурмы, росшей у нас во дворе.

Я любила аппа[2]. Он меня баловал: позволял мне такие вещи, которых мать никогда бы не допустила. Но с того дня я больше никогда его не видела.

Я как раз мыла листья салатной капусты, но когда заметила, что солдат едет к нам, быстро их собрала, завернула в кусок ткани и сунула под раковину. Потом я подбежала к задней двери.

— Су Хи! — позвала я сестру. — Сюда едет солдат на мотоцикле!

Су Хи как раз выкапывала глиняные горшки онгги с рисом и овощами, которые мы спрятали за домом, но тут выпрямилась и взглянула на дорогу. Увидев солдата, она очень серьезно посмотрела на меня, безмолвно призывая к осторожности.

— Задержи его, — велела она, а потом опустилась на колени и поспешно принялась засовывать онгги обратно в ямы, откуда их вынула.

Я вернулась в дом и стала смотреть из окна кухни на приближение змеи. Оставалась надежда, что солдат проедет дальше, к другому дому по этой дороге, но он остановился и прислонил мотоцикл к нашей хурме. Послеполуденный ветерок поймал хвост змеи и принялся играть с ним, вытягивая его, пока змея не исчезла и не остался только человек возле мотоцикла. Солдат снял перчатки и похлопал ими по бедру, так что в воздух поднялись облачка пыли. Потом он запустил руку в кожаную сумку, достал желтый конверт и подошел ко входу в дом.

— Эй! У меня предписание от военного командования! — крикнул он по-японски. — Выходите! Выходите!

Я отодвинула серый кусок брезента, висевший там, где когда-то была наша прекрасная дверь из резного дуба, и встала, скрестив руки на груди.

— Уходи, — отозвалась я на том же языке.

Мундир солдата побурел от пыли. Лицо у него тоже было бурое, если не считать двух чистых кругов вокруг глаз от защитных очков. Очки эти висели у солдата на шее и были не чище мундира. Мне казалось, что он выглядит ужасно глупо: весь в грязи, глаза обведены кругами, будто у енотовидной собаки. Но сам он, наверное, не чувствовал себя глупо и смотрел на меня с таким видом, будто он тут главный.

— Разве так со мной следует обращаться? — спросил он. — Я специально приехал, чтобы привезти вам предписание. — Он протянул мне конверт: — Вот, возьми.

— Лучше брось его в реку Амноккан, а нас не донимай, — сказала я, не тронувшись с места. — Почему это мы всегда должны вас слушаться?

Солдат ухмыльнулся, и его глаза как у енотовидной собаки превратились в узкие щелочки. Он прислонился к стене нашего дома.

— Потому что вы японские подданные. Если не будете подчиняться приказам, вас расстреляют.

— Да лучше бы расстреляли, — буркнула я.

Ухмылка солдата превратилась в оскал. Теперь он уже не выглядел глупо.

— Скоро ты научишься служить Японии.

Я собиралась сказать ему, что я думаю насчет службы Японии, но тут из-за дома вышла Су Хи, вытирая руки о платье.

— Что такое, в чем дело? — спросила она по-корейски. Сестра, в отличие от меня, по-японски не говорила.

— Коннитива[3], — сказал солдат и, переходя на корейский, добавил: — Вижу, ты еще не научилась говорить по-японски. Может, тебе стоит брать уроки у своей невежливой младшей сестрицы?

Су Хи склонила голову.

— Прошу простить мою сестру. Она совсем юная.

— Не такая уж и юная, — возразил солдат, разглядывая меня, а потом выпрямился и задрал подбородок, как принято у японцев. — Ваш хозяин недоволен урожаем, который вы собрали в этом году. Теперь вы ему задолжали. — Он протянул Су Хи конверт: — Это предписание для вас с сестрой. Тут сказано, как вы можете расплатиться с долгом. Возьми.

Су Хи слегка поклонилась и взяла предписание.

Солдат злобно зыркнул на меня, и я порадовалась, что не успела ему высказать свои мысли насчет службы Японии.

— Ты присматривай за сестрой, — сказал он Су Хи. — Она вас всех может впутать в неприятности. — Солдат кивнул и направился к мотоциклу. Он развернул его, запустил двигатель, подтолкнул и уехал туда же, откуда приехал, а за его мотоциклом на дороге снова поднялся в воздух пыльный змеиный хвост.

— Что там такое? — спросила я. — Что говорится в этом предписании?

Су Хи спрятала конверт за пазуху.

— Не думай о нем, сестричка, — сказала она. — Нам надо скорее замочить овощи, иначе не выйдет утром сделать кимчхи. — Она пошла на задний двор.

— Но что там говорится, онни[4]? Солдат же сказал, что предписание касается нас обеих!

— Тихо, Чжэ Хи! — прикрикнула Су Хи, развернувшись ко мне. — Пора уже научиться вести себя как подобает. Матушка прочитает бумаги сегодня вечером, когда вернется с завода. Первой их должна увидеть именно она. А теперь иди и займись делом.

Су Хи вечно меня воспитывала, точно как мама, а я не любила, когда мной командовали. Рассерженная, я вернулась в дом и вытащила из-под раковины салатную капусту. Подготавливая ее для кимчхи, я не переставала думать о бумагах за пазухой платья Су Хи. Наверное, нам приказывают зимой выйти на работу на фабрику. Когда тощий ушастый японец, которому теперь принадлежала наша земля, приезжал за урожаем, он говорил, что властям нужно больше рабочих, чтобы снабжать армию Японии.

— Мы одерживаем героические победы над американцами, — заявил он, залезая в свой старый грузовик, набитый овощами, которые мы с таким трудом растили. — Если будете нас слушаться, мы прогоним грязных американцев обратно за океан, и больше они нас не побеспокоят.

Завелся грузовик с трудом: японец никак не мог переключиться на нужную передачу. Наконец он тронулся и покатил вниз по дороге, а потом вдруг высунул голову в окно — я уж думала, уши у него начнут развеваться на ветру.

— Тогда-то вас и наградят за все ваши жертвы! — добавил он. — Еще порадуетесь, что вы подданные Японии!

К тому времени, когда над долиной к западу от нас закатилось солнце и наступил вечерний холод, мы с Су Хи уже поставили два горшка овощей вымачиваться в рассоле. Наша ферма была самой большой в округе. В детстве я думала, что наш большой белый дом — дворец, а поля вокруг него — дворцовые сады. Папу я считала императором, маму — императрицей, а себя — их прекрасной дочерью-принцессой. Соседи, которые жили в тесных домах с низкими потолками и возделывали крошечные поля, были просто крестьянами в нашем королевстве. И честно говоря, часто я примерно так с ними и обращалась.

А теперь наш прекрасный дом стоял весь грязный: за ним уже несколько лет не ухаживали. С крыши отвалилась часть черепицы. Поля заросли сорняком. И хотя все лето мы усердно трудились, на зиму нам продуктов не хватало. Скоро маме, как и нашим соседям, придется выпрашивать лишний мешок риса.

Мамы все не было. Мы с Су Хи сели за невысокий столик и поужинали салатной капустой и горсточкой риса. Самая большая комната нашего дома объединяла в себе кухню, столовую и гостиную. Именно тут мама учила нас читать и писать. В глубине кухни стояла огромная чугунная печь, а от нее горячий воздух шел в наш домашний ондоль — систему подогрева полов. Доски пола были отполированы до блеска ступнями нескольких поколений моих предков. В кухне стояли две деревянные табуретки, а чуть поодаль — приземистый столик, за которым мы ели. Спальню от основного помещения отделяли раздвижные решетчатые двери. Там лежали на полу травяные циновки годза и стоял богато украшенный комод, который папа предлагал продать, но мама ему запретила. Теперь я очень радовалась, что мама настояла на своем.

Когда мы поели, Су Хи поставила на стол немного риса и овощей для мамы. Скоро она уже придет — поднимется по дороге на наш холм вместе с остальными женщинами с фабрики. На фабрику по пошиву обмундирования мама ходила каждый день с тех самых пор, как мы собрали урожай. Мама была очень умная — слишком умная для такой работы. Она любила читать. У нас дома хранилось множество книг, и родители очень этим гордились. У нас были книги на китайском и японском, и даже несколько штук на корейском, хотя японцы запрещали их держать. В библиотеке имелись великие романы, труды Конфуция, китайская поэзия. Даже западная литература вроде Шекспира, Толстого и Диккенса в переводе на корейский, китайский или японский.

Мне больше всего нравился Диккенс. Дочитав какой-нибудь из его романов, я часто сидела с закрытыми глазами и пыталась представить себе эксцентричную мисс Хэвишем и коварного Компесона из «Больших надежд» или мощенные булыжником улицы Лондона, Фейгина и Ловкого Плута из «Приключений Оливера Твиста». Это было просто чудесно. Проработав целый день в поле, мы всей семьей читали, пока не начинали слипаться глаза. Именно по книгам я так хорошо выучилась японскому и китайскому.

Еще когда я была маленькая, власти нашей провинции потребовали, чтобы все корейцы говорили по-японски. Мне не нравился этот язык: он создавал впечатление, будто японцы все время сердятся. Может, они и правда всегда сердились, но я не хотела, чтобы мои слова звучали сердито, и не любила, когда мной командуют, так что упорно говорила по-корейски. Мама настаивала, чтобы при японцах мы говорили как следует, но Су Хи языки давались тяжелее, чем мне, так что и у нее были проблемы.

Моя старшая сестра Су Хи родилась в год Кролика, но обычно в этот год рождаются очень красивые люди, а сестра такой не была. В невзрачной и неловкой Су Хи изящные черты отца и матери словно свели друг друга на нет. Зато она была тихая и добрая — ну, пока не начинала меня ругать и воспитывать. Я считала, что мама любит сестру больше, а папа, как мне казалось, больше любит меня, хотя Су Хи он тоже очень любил.

А еще сестра была не очень сообразительная. Иногда она не понимала шуток и сидела озадаченная, пока все смеялись. Папе с мамой приходилось помогать ей с чтением и письмом куда больше, чем мне. А мне они велели учить Су Хи японскому.

Так что сейчас, пока у нас было свободное время, мы с Су Хи устроились на полу, и я решила позаниматься с ней японским.

— Как будет «овца»? — спросила я.

Су Хи долго думала, потом покачала головой.

Я фыркнула.

— Ну почему тебе так сложно запоминать? «Овца» будет хицудзи. А «дерево» как будет?

— Это я помню, — обрадовалась Су Хи. — Моку.

— Точно! Видишь, как просто! Нужно просто придумать способ привязать новые слова к чему-то знакомому. А чтобы правильно произнести слово, нужно притвориться японцем. Как будто ты на сцене театра.

— Вот так? — Су Хи поднялась на ноги, приосанилась и задрала подбородок. — Вы должны говорить по-японски! — пролаяла она по-корейски.

Я захихикала и тоже встала.

— Именно так! Только по-японски. — Я выпрямилась и выкатила грудь. — Вы теперь японские подданные! — сказала я по-японски и погрозила пальцем. — Вы должны слушаться!

Мы обе рассмеялись, стараясь прикрывать рот. Но вскоре смеяться расхотелось, и Су Хи охватила грусть.

— Придется тебе говорить по-японски за меня, сестричка, — сказала она. — Я в основном понимаю чужую речь, но когда надо говорить самой, слова куда-то исчезают.

— Почему я вечно должна отдуваться? — возмутилась я. — Почему я могу выучить японский, а ты нет? Наверное, тебя к нам подбросил белый журавль и ты не моя настоящая сестра.

Су Хи ответила мне улыбкой, но в этой улыбке читалось смущение. Я задела чувства сестры — ее кибун, как сказали бы японцы, — и ее честь. Я поспешно сказала:

— Прости меня, онни.

— Чжэ Хи, — мягко отозвалась она, — ты умная, как мама и папа. Ты удачливее меня, да и красивее. И родилась в год Дракона. Но нужно осторожнее обходиться с тем, что тебе дано.

Она была права. Я не всегда следила за языком, за что мне частенько попадало от мамы, а иногда даже от папы.

— Меня просто злит, что нужно вечно выполнять чужие приказы.

Су Хи обняла меня.

— Не упрямься, сестричка. С японцами надо вести себя осторожно.

— Ненавижу их, — заявила я.

Над тополями уже всходила полная луна, когда на холм наконец устало поднялась мама. Лицо у нее было перепачкано, прямо как у героев Диккенса после целого дня работы на лондонской фабрике. Мы с Су Хи откинули брезент, закрывавший дверной проем, и побежали к матери. На ней — ее звали Со Бо Сун — было старое шерстяное пальто и выцветший лиловый шарф. Увидев нас, она улыбнулась.

— Детки мои, — сказала она. — Как вы сегодня? — Мама всегда называла нас «мои детки».

— Омма[5], омма! — выпалила я. — Сегодня приезжал солдат на мотоцикле, привез предписание! Он сказал, оно для нас с Су Хи.

— Чжэ Хи! — одернула меня Су Хи. — Сначала нужно выказать матушке почтение!

Я вздохнула, но вместе с сестрой поклонилась матери, а потом мы все вместе прошли в дом.

— Предписание? — переспросила мама. И что там говорится?

— Су Хи не разрешила прочитать, пока ты не вернешься, — пожаловалась я. — Можно мы уже посмотрим?

— Сестричка, учись помалкивать! — сделала мне замечание Су Хи. — Матушка голодна. Дай ей поесть.

Мама медленно стянула шарф и села за стол, не снимая пальто. Су Хи поставила перед ней рис и овощи, которые мы приготовили.

— Покажи мне предписание, Су Хи, — велела мама, не обращая внимания на еду.

— Матушка, — возразила Су Хи, — тебе стоит сначала поесть. Мы можем и позже прочитать.

— Дочка! — сказала мама с упреком, потом уже мягче повторила: — Покажи мне предписание.

Су Хи поклонилась. Она всегда была гораздо почтительнее меня. Достав из-за пазухи желтый конверт, она протянула его маме.

Мама прочла предписание и как-то сразу вся осела. Потом она протянула бумаги мне.

— Возьми, — сказала она, — ты же тоже читаешь по-японски. Давай проверим, что мы все правильно поняли.

Под документом стояла подпись того же чиновника, который год назад прислал предписание для отца. Я прочитала вслух:

— Мы должны завтра явиться в штаб-квартиру японского командования в Синыйчжу, и нас пошлют работать на обувную фабрику. Мы будем жить в общежитии. Плату за жилье и стоимость еды вычтут из наших заработков, а все остальное пойдет хозяину нашей земли. — Я сунула бумаги обратно маме: — Никуда я не пойду. Им меня не заставить.

Мама уставилась на конверт с предписанием, который держала в руке.

— Ты должна пойти, — сказала она, качая головой. — У нас не хватит еды на зиму. И надо всегда исполнять приказы японцев.

— Но как же мы будем весной сажать овощи? — спросила я. В одиночку маме никак не справиться с посадками.

Мама не ответила, а Су Хи шикнула на меня:

— Помолчи, Чжэ Хи. Ты всегда задаешь слишком много вопросов.

Наконец мама убрала предписание в конверт и положила на стол.

— Идите, девочки. Приготовьтесь ко сну, — сказала она ласково. — Приготовьтесь ко сну и возвращайтесь. Сегодня я расчешу вам волосы гребнем с двухголовым драконом.