Дочери дракона

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я еще не видела таких людей, как этот мужчина. Кожа у него была гладкая, волосы длинные и блестящие. Он был среднего телосложения и носил необычную свободную хлопковую рубаху и кожаные туфли без шнурков — таких я тоже никогда не видела.

Интересно, почему он обратил на меня внимание. У меня не было возможности привести себя в порядок, так что выглядела я наверняка ужасно. Он указал мне на стул возле своего стола и предложил сесть. Доставая из ящика листок бумаги и ручку, он спросил, как меня зовут. Я села очень прямо, положив руки на колени, и назвала свое имя, а мужчина его записал.

Он спросил, сколько мне лет.

— Извините, я не знаю, — сказала я как можно вежливее. — Какой сейчас месяц?

— Сентябрь, — ответил он с улыбкой, которая напомнила мне, как смеялся отец, когда я говорила что-нибудь смешное. — Вот-вот начнется октябрь.

— Тогда мне недавно исполнилось семнадцать.

— Где ты живешь?

— На ферме отца, это к востоку километров тридцать, в холмах.

— Как зовут родителей?

— Они умерли, господин, — ответила я.

Мужчина посмотрел на меня, и я увидела доброту в его глазах, но все равно не была уверена, можно ли ему доверять.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Японцы многих убили. Я занимаюсь сбором информации о том, что оккупанты творили в Синыйчжу. Скажи мне, как звали твоих родителей и отчего они умерли.

Я сказала, и он все записал, стараясь ничего не упустить. Потом спросил:

— А братья или сестры у тебя есть?

— Да, сестра Су Хи. Она… она была старше. На два года.

— Где она?

— Я думаю, что она тоже умерла, господин.

— Мои соболезнования. Как она умерла?

— Ее забрали японцы, — сказала я. — В Китай.

— Понятно. — Мужчина кивнул, будто и правда понял, и что-то записал на листке бумаги. — А ты чем занималась все это время?

Я помедлила. Врать не хотелось, но не могла же я ему сказать, что была женщиной для утешения. Так что я сказала:

— Я работала на обувной фабрике.

— На обувной фабрике? — переспросил он.

— Да.

— Понятно. — Он улыбнулся все той же улыбкой, но на этот раз ничего не записал. Лист бумаги он положил поверх большой стопки, а ручку поставил в подставку на столе. — Я слышал, ты говорила, что тебе негде остановиться в Синыйчжу, — сказал он.

— Да. Я пришла из-за переписи, и еще мне сказали, что здесь можно найти работу.

Мужчина откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

— В городе полно людей, которым некуда пойти. А работы мало.

Он долго разглядывал меня, так что я стала гадать, не допустила ли какую-нибудь промашку. Потом я подумала, что он рассматривает меня с сексуальным интересом, как солдаты на станции утешения. Наконец он сказал:

— Может быть, ты сумеешь помочь мне, а я тебе. Моя жена беременна. Ей тяжело, она легко устает. Мы еще с одним другом живем в квартире у реки. Если хочешь, можешь поработать у нас за прокорм и проживание.

Я вспомнила мужчин, с которыми имела дело в последние два года, — полковника Мацумото, капрала Каори, лейтенанта Танаку. Может, подумала я, и этот такой же. Но было уже поздно, дойти домой я бы не успела, и он показался мне честным человеком. Или мне просто хотелось ему верить.

— Я буду благодарна за работу, — сказала я с поклоном.

— Хорошо. Меня зовут Пак Чжин Мо. Подожди на той скамейке, я скоро освобожусь.

Через полчаса Чжин Мо сунул несколько книг в холщовую сумку и перекинул ее через плечо. Из военной штаб-квартиры он привел меня в район возле верфей на реке Амноккан. С юга дул вечерний бриз, день был приятно теплый. На верфи множество людей разгружало припасы и военное оборудование с больших серых кораблей. На кораблях были те же русские флаги, что и над Донфеном после ухода японцев. По этому району Синыйчжу ходили русские солдаты и, к моему удивлению, корейцы в военной форме. Город и особенно люди изменились с тех пор, как мы с Су Хи были здесь два года назад. В воздухе витало нечто похожее на детское ощущение новогоднего праздника — атмосфера ожидания.

Мы дошли до квартиры Чжин Мо. Зайдя в подъезд, перед лестницей, Чжин Мо остановился и прошептал:

— Не говори никому, что работала на обувной фабрике. Просто скажи, что жила на ферме родителей, ладно?

Я кивнула. Посмотрев вверх, я задумалась о том, что меня ждет за дверью в квартиру. Может, сбежать домой, в холмы? Но Чжин Мо встретился со мной взглядом и успокоил:

— Все в порядке. Не бойся.

И я решила поверить ему.

Вслед за ним я поднялась по лестнице и зашла в двухкомнатную квартиру с видом на реку. Внутри я сразу заметила у плиты молодую женщину и вздохнула с облегчением. На полу перед старым радиоприемником сидел мужчина примерно того же возраста, что и Чжин Мо.

— Привет, товарищи, — поздоровался Чжин Мо, скидывая кожаные туфли.

Мужчина, увидев меня, поднялся, опираясь на костыль, а женщина повернулась к нам от плиты. Под ее голубой блузой проступал беременный живот.

— Это Хон Чжэ Хи. Японцы убили ее семью, и ей некуда идти. Я привел ее помогать Ки Су. — Чжин Мо показал на беременную женщину. — Это моя жена Чхве Ки Су. А вот мой товарищ Пак Сын Ё.

Я поклонилась обоим. Чхве Ки Су, высокая и красивая, с волосами до пояса, без выражения поздоровалась со мной. На ней были простые брюки вроде пижамных, не доходящие до щиколоток, и сандалии дзори без носков. В ее лице я заметила ту же жесткость много повидавшего человека, которую видела у женщин для утешения в Донфене.

Пак Сын Ё, стоя перед радиоприемником, кивнул в знак приветствия. У него была только одна нога, и он опирался на вытертый до блеска деревянный костыль. Роста он был невысокого, телосложения плотного. Когда я поклонилась ему в ответ, он сел, подогнув под себя ногу и культю, и начал возиться с ручками и антенной приемника. Из динамика доносились статические помехи и слабое посвистывание.

Чжин Мо указал на пол рядом с Сын Ё.

— Ты будешь спать в одной комнате вместе с моим товарищем, — сказал он. — Вторая комната — наша с Ки. После обеда найдем для тебя циновку. — Чжин Мо подошел к Ки Су и приобнял ее. Я удивилась и смутилась при виде такого открытого проявления чувств. Корейцы традиционного воспитания так себя не вели.

Ки Су продолжала помешивать рис, а Чжин Мо исчез за дверью, ведущей в соседнюю комнату. Я сняла таби и положила свой узел из одеяла на пол у стены. Квартира была чистая и аккуратная, окна выходили на улицу и на гавань за ней. Тут стояла простая деревянная мебель, а у одной стены я заметила шкаф со множеством книг, как когда-то у нас дома.

Я подошла к Ки Су.

— Вам помочь? — спросила я.

Не взглянув на меня, она ответила:

— Все почти готово. Я достала в доках курицу и лук для бульгоги. Мне нужно есть мясо из-за ребенка. Ты откуда?

— Я жила на ферме родителей к востоку отсюда.

— Чжин Мо говорит, все твои родные умерли.

— Да.

Ки Су уперлась рукой в поясницу.

— Как это случилось?

— Отца послали воевать за японцев, и он погиб в бою. Сестру отправили в Китай, и она умерла там. Маму убили японцы.

— Японские сволочи, — отозвалась Ки Су. Потом она покосилась на меня, и мне стало немного не по себе. — А ты так и жила на ферме после смерти матери совсем одна? Такая молодая и хорошенькая?

— Да, — сказала я.

Помолчав пару мгновений, Ки Су велела:

— Достань из шкафа палочки и миски. Чжин любит обедать сразу, как придет домой.

За обедом Чжин Мо, Сын Ё и Ки Су горячо спорили о богатых и бедных, о собственности и рабочих. Мама обычно говорила, что, если молодежь разговаривает, пока старшие едят, это оскорбление для того, кто готовил, а Су Хи часто щипала меня под столом, если я начинала болтать, поэтому сейчас я молча сосредоточилась на еде. За последние несколько лет я забыла вкус хорошей пищи. В Донфене женщинам для утех редко доставалось мясо, а если доставалось, то обычно жесткая вареная конина. А бульгоги из курицы напомнил по вкусу те блюда, которые я в детстве ела с семьей.

Чжин Мо сидел возле Ки Су за низким столиком. Он больше говорил, чем ел, и подчеркивал свои мысли, размахивая палочками в воздухе. Обед затянулся надолго. Ки Со периодически искоса поглядывала на меня, и от этого я начинала нервничать. Сын Ё подогнул под себя здоровую ногу и выпятил вперед культю. Он жадно глотал пишу и разговаривал с набитым ртом. Когда Чжин Мо, старший мужчина в доме, закончил есть, положили палочки и все остальные. Я помогла убрать со стола, а Чжин Мо и Сын Ё тем временем возились с антенной радиоприемника. Наконец Чжин Мо воскликнул:

— Есть!

Из динамика донесся еле слышный голос, высокий и напряженный, который что-то говорил по-корейски. Ки Су опустилась на пол рядом с Чжин Мо, я села за спиной Сын Ё. Через статические помехи я разбирала только отдельные слова, но все остальные слушали очень внимательно, особенно Чжин Мо. Периодически он кивал, соглашаясь со словами говорившего по радио. Наконец голос отключился, и вместо него заиграла дребезжащая музыка.

Чжин Мо выключил радио.

— Скоро нужно будет ехать в Пхеньян, — заявил он с довольным видом. — Там собираются члены партии. Русские нас поддерживают. Мы станем новым правительством Кореи.

— Я не поеду, — сказал Сын Ё, зажигая сигарету.

Чжин Мо подался вперед.

— Но почему, Сын Ё? — спросил он.

— Мне не добраться до Пхеньяна с одной ногой, я и до Синыйчжу-то еле добрался. И вообще, тут мой дом. Я вырос в этом городе. Может, моя семья когда-нибудь сюда вернется. — Он закурил и выдул облачко дыма, поплывшее к потолку.

Ки Су с ничего не выражающим лицом поднялась с пола. Она ушла в другую комнату и закрыла за собой дверь. Чжин Мо продолжал смотреть на Сын Ё.

— Я могу достать машину, чтобы доехать до Пхеньяна. Ты должен там быть. Ты нужен партии, нужен Корее.

Сын Ё ответил Чжин Мо таким же прямым взглядом.

— Я уже достаточно отдал Корее, — заявил он. — А теперь хочу немного отдохнуть. Я найду, чем тут заняться. Останусь в этой квартире. — Он еще раз затянулся.

— Сын Ё, но это же наш шанс! — воскликнул Чжин Мо, вскинув ладони. — Мы ведь ради этого и боролись. Столько лет в холмах, а теперь Корея будет свободной, и мы станем ею руководить. Нельзя же сейчас все бросить.

— Я остаюсь, — просто сказал Сын Ё. Он отполз в угол и свернулся на своей циновке. Вытащив из-под циновки книжку, он начал читать; сигарета так и свисала у него с губы.

Мы с Чжин Мо по-прежнему сидели перед радио. Он вздохнул и посмотрел на меня своими ясными и добрыми глазами.

— И что мне с тобой делать? — сказал он.

Я опустила голову.

— Наверное, мне лучше уйти.

— Куда же ты пойдешь?

Идти мне действительно было некуда. Из тех, кого я знала раньше, никого не осталось. Судьба словно вырвала меня из старой жизни и бросила сюда. Хотя я не знала этих людей, не знала, каковы их намерения, мне невольно пришлось довериться им: я была словно бродячий пес, который ищет, куда бы спрятаться от холода.

Воцарилось долгое неловкое молчание, потом Чжин Мо спросил:

— А ты читать умеешь?

— Да, — сказала я. — Мама научила меня читать по-корейски и по-китайски. И японский я знаю. Мама говорила, что мне легко даются языки.

— Правда? И хорошо ты на них говоришь?

— На японском и китайском говорю свободно, — ответила я, глядя прямо ему в глаза. — И немножко выучила русский и английский.

На лице Чжин Мо появилась лукавая улыбка.

— Ладно, — произнес он по-китайски, — скажи тогда, как тебе понравился наш сегодняшний обед?

Я почувствовала, что и сама невольно начинаю улыбаться.

— Было очень вкусно, — ответила я, тщательно следя за произношением. — Я давно уже не ела курятины.

Чжин Мо заулыбался вовсю и спросил у меня по-японски:

— А как тебе наша квартира? Она… ну… — Он перешел на корейский: — Как по-японски будет «достойная»?

— Дзюбун, — произнесла я с гордостью и добавила по-японски: — Я думаю, ваша квартира вполне достойная. Мне нравится вид на реку.

Чжин Мо рассмеялся, и сердце у меня екнуло.

— Ты еще и русский учишь? — спросил он, переключаясь обратно на корейский.

Я кивнула.

— Я мало слышала русскую речь, но уже запомнила несколько слов. Предложения у них странно строятся. Но когда появится случай услышать больше, я скоро выучу и русский.

Чжин Мо изумленно покачал головой:

— У тебя и правда талант! Пожалуй, тебе стоит поехать в Пхеньян с нами. Нам пригодится твоя помощь.

— А зачем вам в Пхеньян? Почему вы не останетесь здесь?

— Потому что теперь, когда японцы наконец ушли, Корея станет свободной и независимой впервые с тех пор, как оккупанты отняли у нас страну. Мы сможем установить новое правительство, представляющее всех корейцев — не только богатых господ и землевладельцев, но и работающих людей.

— Я ничего не знаю о правительствах, — потупилась я.

Дверь в другую комнату открылась, и выглянула Ки Су:

— Чжин, ты идешь? — Она положила руку на живот.

— Минуточку, — сказал Чжин Мо.

На лице Ки Су мелькнуло неодобрение. Она бросила на меня такой взгляд, что я почувствовала: мне здесь не место. Потом она ушла обратно и закрыла дверь.

Я собралась было сказать, что лучше пойду, но тут Чжин Мо сказал:

— Хочу тебе кое-что дать. — Он подошел к книжному стеллажу и снял с него маленькую потрепанную книжку. — Это самое дорогое, что у меня есть: один из немногих экземпляров «Манифеста Коммунистической партии» в переводе на корейский. Эту книжку написал человек по имени Карл Маркс. Прочти ее, и тогда поговорим. — Он протянул мне книгу.

— Спасибо, — сказала я.

Чжин Мо пошел к комнате, где его ждала Ки Су.

— Мы собираемся ехать еще через несколько недель. Пока ты поможешь Ки Су по дому и прочтешь эту книгу, а потом решишь, не хочешь ли поехать с нами в Пхеньян и вступить в Коммунистическую партию.

Я взяла книгу и одеяло, которые протянул мне Чжин Мо, и пошла ложиться в уголке. Сын Ё свернулся на своей циновке. Вскоре он тихонько засопел во сне. Я закуталась в одеяло, оглядела квартиру и вздохнула. Похоже, теперь я какое-то время буду жить тут. Я радовалась, что нашла теплое место, где можно прилечь, и людей, с которыми можно поговорить. Чжин Мо, похоже, добрый, а Ки Су… ну, с ней придется вести себя осторожно.

Я открыла книгу, которую дал мне Чжин Мо. Издания на корейском мне не попадались с тех пор, как два года назад я ушла из дома. Я провела пальцем по буквам, по словам. На полях были написанные от руки замечания, многие предложения подчеркнуты. Чудесно, что у меня появилась книжка, которая отвлечет от кошмарных снов о Донфене.

Оставалось только надеяться, что эти люди никогда не узнают, чем я там занималась.