Дочери дракона

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мы с Су Хи пошли к источнику помыться. Мне не терпелось увидеть гребень с двухголовым драконом, так что я торопилась. Су Хи, стоявшая возле умывального таза, косо глянула на меня.

— Сегодня постарайся вымыться особенно тщательно, сестричка, — велела она.

Обычно на такое замечание я бы ответила, что и так уже чистая, но сейчас я знала: не время для споров. Так что снова окунула в воду свою тряпку для мытья и принялась намыливать ее, пока не появилась пена. Сначала я тщательно оттерла тряпкой лицо и голову. Потом помыла шею, плечи, руки, ноги и тело, накачала из источника чистой воды и как следует ополоснулась. Когда я наконец закончила, Су Хи одобрительно кивнула.

Мы пошли в дом, чтобы переодеться на ночь. Проходя через кухню, я увидела, что мама разжигает огонь в чугунной печи. Это меня удивило. Мы жгли дрова только в самые холодные зимние дни. Мама смыла с лица фабричную грязь и переоделась в шелковый ханбок, который до запрета на традиционную корейскую одежду надевала только по особым случаям. Верхняя часть костюма, блуза чогори, была вся черная, кроме узкого белого ворота и широких белых манжет на запястьях. Белоснежная длинная юбка чхима по подолу была расписана умиротворяющими горными пейзажами. Когда я видела маму в этом ханбоке и глядела на ее нежное круглое лицо, мне казалось, что она самая красивая женщина в мире.

И сейчас, увидев ее на коленях на кухонном полу, я тоже подумала об этом. Спина у мамы была прямая, взгляд устремлен вперед, как до ухода отца из дома. Когда родители еще были вместе, мать была как земля, а отец как небо. Вдвоем они составляли для меня целый мир. Я смотрела на отца, как смотришь на ястреба в небесах, гадая, каково это — летать. Одним кивком или добрым словом он заставлял меня поверить, что и я способна взлететь. Я выходила на передний двор, раскидывала руки и воображала, будто парю как ястреб, а отец смотрел на меня, прислонившись к двери, и смеялся.

А к земле меня, словно корни дуба, привязывала мама. Она учила меня, что для полета нужны трудолюбие и дисциплина, а их-то, по ее словам, мне пока не хватало. Но с тех пор, как японцы забрали отца, исчезло мое небо и нечему было уравновешивать мамины земные замечания и упреки по поводу моих недостатков. Иногда она пыталась говорить со мной как папа, старалась так же меня поддерживать — и я понимала, что она знает, как я по нему скучаю. Но мать была землей, а не небом, и даже ее поддержка напоминала назидательный упрек.

Я задумалась, почему вдруг этим вечером мама захотела расчесать нам волосы тем особенным гребнем. Наверное, она будет нам объяснять, как себя вести на обувной фабрике. Я пошла в спальню и переоделась ко сну. Когда я вернулась в кухню, огонь уже разгорелся вовсю.

Возле мамы на столе лежал гребень с двухголовым драконом. До того дня я всего несколько раз его видела. В раннем детстве мама расчесывала нам волосы этим гребнем в корейский Новый год, перед тем как мы отправлялись в гости к дедушкам и бабушкам. Папы обычно в этот момент не было дома: он уходил к какому-нибудь другу или помогал мужчинам в деревне забить свинью к праздничному столу.

Мне всегда было любопытно, где мама взяла такой великолепный гребень с золотой кромкой и причудливой инкрустацией в виде двухголового дракона. Я как-то спросила ее об этом, пока она расчесывала нам волосы заветным гребнем. Су Хи тут же отругала меня за излишнее любопытство, но я видела, что ей тоже интересно. Однако мама ответила, что мы слишком малы, чтобы это понять.

Потом, когда мне было восемь, приехали на грузовике японские солдаты и заставили папу подписать документы о передаче нашей фермы тощему японцу с большими ушами. Нам велели праздновать Новый год по-японски, иначе нас накажут. В тот год мама не расчесывала нам волосы особым гребнем, и больше я его не видела. Я думала, его продали вместе с мебелью, чтобы купить рис. А теперь он лежал передо мной на столе.

Мама велела нам подойти и сесть перед ней, чтобы она могла расчесать нам волосы. Су Хи, как старшая, пошла первой. Она встала на колени спиной к маме, лицом к огню, а я устроилась рядом. На бревнах в открытой печи плясал огонь, а мама засучила рукава ханбока и принялась тщательно расчесывать волосы Су Хи чудесным гребнем. Его золотая кромка блестела у мамы в руке, а дракон сиял, как свежий снег. Мама медленно и осторожно разбирала спутанные пряди Су Хи.

— Омма, ты нам так и не рассказала, откуда взялся гребень, — напомнила я, глядя, как его зубцы двигаются по волосам сестры. — Ты сказала тогда, что мы еще маленькие. Расскажи сейчас, пожалуйста.

Мама не ответила. Я думала, что Су Хи меня сейчас снова отругает за неуместные вопросы, но она тоже промолчала. Мама расчесывала волосы Су Хи, пока они не стали гладкими и блестящими, а потом наступила моя очередь. Я села на колени спиной к маме и почувствовала, как зубцы гребня касаются кожи у меня на голове. Наши фигуры, освещенные огнем, отбрасывали черные тени на стены кухни. В доме было тепло и пахло тополиными дровами.

Потом мама заговорила, тихо и отстраненно:

— Гребень подарила мне моя бабушка после рождения Су Хи. Тогда поля нашей семьи начинались за домом и тянулись до самой рощи. Мы разводили свиней и коров, выращивали картошку и салатную капусту, морковь, редис и лук. Когда я была маленькая, отцу приходилось нанимать двадцать мужчин, чтобы собрать урожай.

Я сидела абсолютно неподвижно, пока мама расчесывала мне волосы и рассказывала свою историю. Сестра устроилась на полу сбоку от меня, лицом к маме. Дрова в печи потрескивали, волосы Су Хи блестели в свете пламени.

— У моих деда и бабушки было два сына, — продолжала мама. — Их младший сын, мой дядя, отправился в Маньчжурию с войсками, которые пытались отразить вторжение японцев в нашу страну. Японцы его убили, так что мой отец остался единственным ребенком, а я его единственная дочь. Бабушка сказала, что именно поэтому передает гребень мне, ведь других женщин среди ее потомков не было.

— А где она его взяла, омма? — спросила я. — Кто его дал твоей бабушке?

— Помолчи, Чжэ Хи, — оборвала меня Су Хи. — Дай маме рассказать.

Мама продолжила:

— Бабушке его дала ее мать, а заказала гребень твоя прапрабабушка. Она была важной особой и жила в Сеуле. Когда японское влияние стало набирать силу, твоя прапрабабушка отправила детей сюда. Она дала им эту землю и послала людей, которые за ними присматривали. Когда могла, она приезжала сюда из Сеула и однажды привезла дочери этот гребень. Ее дочь — твоя прабабушка, а моя бабушка — и передала гребень мне.

— Наша прапрабабушка сама заказала гребень? — переспросила я. — Она, наверное, была очень богатая и знатная. А почему она подарила его дочери?

— Она говорила, что в драконе есть магия, которая ей помогла, — объяснила мама. — Бабушка наказала мне передавать гребень дочерям, чтобы он помог и им. — Мама закончила расчесывать мне волосы и повернула меня к себе. Огонь в печи бросал оранжевые отблески на ее ханбок, будто тоже охваченный пламенем. Мама посмотрела на меня, потом на Су Хи. — Он должен был мне помочь, — тихо добавила она.

— Как он должен был тебе помочь, мама? — спросила я.

Она не ответила. Наконец Су Хи сказала:

— Расскажешь нам, когда мы вернемся с обувной фабрики. Сейчас нам пора спать, завтра нас ждет долгая дорога. — И сестра потянула меня за рукав. У меня оставалось еще много вопросов, но мама просто смотрела в огонь, не отрываясь. Мы с Су Хи поклонились ей и пошли спать.

Я лежала на своей спальной циновке рядом с Су Хи и пыталась вообразить себе нашу прапрабабушку, важную даму, аристократку, которая могла себе позволить заказать для дочери такой прекрасный гребень. Вот она прогуливается среди деревьев на сеульском бульваре, одетая в текучее шелковое одеяние. У нее длинные черные волосы, изящно уложенные на макушке и сколотые резной шпилькой бинё. Пока она идет по широкому бульвару, все почтительно кланяются ей, даже самые важные мужчины.

Жаль, что прапрабабушка уже умерла, думала я, иначе она не позволила бы японцам забрать нас с Су Хи на обувную фабрику. И мне было очень любопытно, как гребень должен был помочь маме. Хорошо бы он и мне когда-нибудь помог.

Я долго лежала без сна, дожидаясь, когда придет ложиться мама. Пол был горячий от системы ондоль, установленной в доме. Я высунула ногу из-под одеяла и обнаружила, что воздух тоже горячий. Глянув в отверстие в решетчатой двери, я заметила: в кухне что-то светится оранжевым светом.

Я поднялась с циновки и пошла туда. Огонь в печи пылал вовсю, в кухне было жарко. Мама сидела у огня, по-прежнему одетая в ханбок. Рядом с ней были сложены дрова. Я спросила ее, зачем она сжигает все дрова. Но мама смотрела в огонь, не отвечая мне.

Я подергала ее за рукав ханбока.

— Мама, мама, что случилось? Иди спать, тебе же завтра на работу.

Она повернулась ко мне и погладила по волосам.

— Хватит, — сказала она грустно, — больше я им ничего не отдам.

Меня напугало, что мама такая печальная, и я поспешно вернулась на свою циновку. Когда я залезла под одеяло, то заметила, что и Су Хи не спит.

— Су Хи, — прошептала я, — мама зачем-то сжигает все дрова.

Су Хи положила руку мне на плечо:

— Знаю. Спи, сестричка.

Я закрыла глаза и постепенно погрузилась в неспокойный сон.

На следующее утро я проснулась оттого, что Су Хи тянула меня за руку.

— Просыпайся, Чжэ Хи, — сказала сестра. — Надо сделать кимчхи перед уходом.

В доме было холодно, и вставать мне не хотелось. Я зарылась поглубже в одеяло, но Су Хи стащила его с меня и велела вставать.

— У нас мало времени, — бросила она.

Я села и потерла глаза, чтобы быстрее проснуться. Снаружи было еще темно, в доме повсюду лежали тени. Я заглянула в кухню. Огонь выгорел, дров не осталось. Мама, все еще в ханбоке, сидела посреди выстывшей кухни и смотрела в никуда. Глаза у нее были как у старого господина Ли, когда мы с Су Хи нашли его умершим от голода на заднем дворе его дома.

Солнце уже вставало, окрашивая тополя в пламенно-оранжевый цвет. Я помогла Су Хи слить рассол, в котором вымачивались салатная капуста и дайкон. Су Хи велела мне как следует вымыть овощи, но у нас хватало времени сполоснуть их только два раза, а не три, как мы обычно делали. Мы сделали красный соус из чеснока, имбиря и острого перца. От специй мне жгло руки. Овощи мы положили в соус и разложили получившуюся смесь в два больших горшка онгги. Оттащив их на задний двор, мы поглубже закопали горшки. Когда мы закончили, солнце уже было высоко над тополями, небо окрасилось в глубокий синий цвет. Су Хи сказала, что нам пора идти.

Я пошла к колодцу и смыла с рук соус от кимчхи, потом вернулась в спальню и заплела волосы в косу. Уложив в холщовый мешок смену одежды, я оставила его в кухне рядом с мешком Су Хи. Мама так и сидела, уставившись в холодную печь. Су Хи упаковала немного риса и кимчхи и заварила ячменный чай поричха.

Я робко подошла к сестре.

— Что с матушкой? — спросила я. На нее это было совсем непохоже — сидеть вот так тихо и неподвижно.

— Она очень устала, — сказала Су Хи, разливая поричха по чашкам. — Выпей-ка чаю и съешь немного риса.

Поричха Су Хи заварила крепкий и горький, как мама обычно делала для папы. Мне крепкий не нравился; если такой заваривали, я обычно отказывалась его пить. Но в тот день я без возражений выпила чай и поела риса, хоть и не была голодна. Гребень лежал на столе, там, где мама оставила его прошлой ночью. Ничего красивее я в жизни не видела. Я уставилась на двухголового дракона, а он, в свою очередь, уставился на меня. Я наклонилась к нему поближе и почему-то приблизила к нему ухо. На мгновение мне показалось, что дракон со мной говорит.

— Пойдем, сестричка, — сказала Су Хи. — Надо попрощаться с матушкой.

Дракон словно загипнотизировал меня, и я не ответила Су Хи.

— Чжэ Хи! У нас мало времени!

— Хорошо, онни, уже иду, — отозвалась я. Заставив себя оторваться от гребня, я вместе с сестрой подошла к маме.

Су Хи низко поклонилась.

— Мы уходим работать на обувную фабрику, матушка. Мы сделали кимчхи и закопали его на заднем дворе, где японцы его не найдут. И рис мы тоже закопали. — Она снова поклонилась. Мама продолжала смотреть в потухшую печь.

Я встала перед мамой, чтобы тоже поклониться, но вместо этого вдруг взяла ее за плечи и встряхнула.

— Мама, просыпайся! — настойчиво потребовала я. — Тебе надо идти на работу! — Она не пошевелилась, и я отошла, боясь, что чары, сковавшие мать, уже не разрушить.

Су Хи взяла меня за руку и потянула в сторону прикрытого брезентом выхода. Мы взяли свои мешки и вышли из дома, а мама осталась внутри одна.

Когда мы миновали хурму и вышли на земляную дорогу, солнце уже встало над холмами на востоке и начало прогревать утренний воздух. Мы зашагали вниз по дороге, к Синыйчжу, и я взяла Су Хи за руку. Мы прошли совсем немного, как вдруг услышали шум за спиной. Обернувшись, мы увидели, что к нам бежит мама. Она была босиком, черно-белый ханбок развевался на ветру. Добежав до нас, она внезапно остановилась. Я порадовалась, что мама пришла в себя и стала такой, как обычно, но потом увидела, что не стала: глаза у нее были совсем безумные.

— Вот, возьми, — проговорила она, тяжело дыша. В руке у нее был гребень с двухголовым драконом, который она протягивала Су Хи.

— Простите, матушка, но я не могу его взять, — сказала Су Хи. — Японцы его украдут.

— Мне он больше ни к чему. — В мамином голосе слышался гнев.

Су Хи все равно не взяла гребень, но мама схватила ее за руку и вложила его сестре в ладонь.

— Береги его, — сказала она настойчиво. — Мне он не помог, но, может статься, поможет тебе. А потом тебе нужно будет передать его своей дочери. — После этого мама повернулась ко мне и взяла за плечи: — Слушайся старшую сестру, Чжэ Хи. Делай, что она говорит. Это очень важно. — Потом мама отпустила меня и выпрямилась. Она посмотрела на Су Хи и снова на меня. Рот у нее приоткрылся, лоб сморщился, и я испугалась, что впервые в моей жизни мама расплачется прямо у меня на глазах.

— Детки мои, — сказала она, приподняла подол ханбока и не оглядываясь пошла к дому.

Су Хи держала гребень так, будто это птенец, которого она не знала, куда пристроить. Потом она сунула гребень себе в мешок и снова взяла меня за руку.

— Пойдем, сестричка, — сказала она. — Нам еще далеко.