Скажи-ка, дядя, ведь недаром…
Я, гвардии сержант Петров,
сын собственных родителей,
из пятой роты мастеров —
из роты победителей.
Я три войны исколесил,
прошел почти планету,
пять лет и зим в штыки ходил
и видел —
смерти нету.
Да, хлопцы, смерти в мире нет,
есть только бомбы,
свист ракет,
есть только танковый таран,
есть пули в горло,
кровь из ран,
санбаты,
дратвóй шитый нерв,
есть старшина со списками,
есть каптенармус,
есть резерв,
есть автоматы с дисками,
есть направленье снова в полк,
в родную роту пятую,
есть, наконец, бессмертный долг —
убить страну проклятую,
и есть, огласке вопреки,
у маршала за камбузом —
головорезы-штрафники,
что локоть в локоть
прут в штыки
и молча гибнут гамузом.
Друзья мои,
поверьте мне:
в сколь труб тревога б нé била,
я шкурой понял:
на войне,
ей-богу, смерти не было!..
Я, гвардии сержант Петров,
повоевал на славу:
за пять немыслимых годов
прошел мильоны городов
и защитил Державу.
Меня не привлекало дно
шипучего бокала,
но в знак Победы мне оно
мелинку отыскало.
И я под флагом старшины
в чужой стране, не скрою,
в день окончания войны
устроил пир горою.
Вот это был, ребята, пир —
на шар земной,
на целый мир!
В тот день — у счастья на краю —
на винном подогреве
бывал я кумом королю
и зятем королеве.
И уж какой тут, к черту, грех,
коль мы в частушках пира
разделывали под орех
и зло и кривду мира.
Пущай парфянское стекло,
пущай шелка Стамбула!
А в Тулу все-таки влекло,
а к Аннушке тянуло.
Тянуло накрепко обнять
свою златую женку,
тянуло щедро запахать
колхозную сторонку…
Тянуло в ширь родных степей,
которые отныне
бессмертней солнца
и святей
любой святой святыни.
Друзья мои!
Поверьте мне,
мне, искрестившему в войне
гремучую планету:
на свете смерти нету!
1945 г.