— Слушай, — после долгого молчания сказала Эля, катая по тарелке маринованный огурец, — Я тебе перед Новым годом зарплату отдавала — от нее что-нибудь осталось?
Бабушкина спина дрогнула, она минуту еще стояла, следя, как коричневая кофейная накипь медленно поднимается в турке. Выключила газ, обернулась и поглядела на Элю настороженно. Раньше Эля никогда не видела у своей самоуверенной бабушки этого затравленного выражения. Она попыталась сообразить, когда же это новое выражение сменило давно привычную и обычно такую раздражающую бабушкину властность.
— Почти все осталось, мы эти дни новогодние остатки доедали, — бабушка сморщилась, вспоминая тягостный Новый год — сморщилась так похоже на своего сына, что Эле стало неприятно. — Если твой отец соблаговолит наконец отдать свою долю, я через пару дней схожу на рынок за мясом.
— Не соблаговолит.
Замялась: рассказывать — не рассказывать? Жалко бабку…
— Они сказали, что теперь будут вести свое хозяйство.
— Они вообще рассудок потеряли, — сухо поджав губы, фыркнула бабушка, — Ничего, я приведу твоего отца в чувство! Ребенок должен голодать, чтобы его стерва себе очередную шубу покупала.
— По-моему, ребенок не за его счет живет. — скрипучим от злобы голосом сказала Эля. Никакой жалости больше не было, внутри стало горячо от обиды. — По-моему, это я пашу на трех работах, чтобы у Яськи все было.
— Да! И я видеть не могу, как ты мучаешься! У тебя нормальных брюк нет, задницу прикрыть! Я ему сто раз говорила, он обязан…
— Ты бы меньше говорила! Меньше бы ты лезла! — Эля сорвалась на крик, — Может тогда твой сыночек не вытирал бы об меня ноги, в полной уверенности, что он меня всю жизнь содержит!
— Перестань орать! Что у тебя за отвратительная манера появилась, по любому случаю глотку драть! Содержал он тебя, как же! Ты родилась, когда им с твоей мамой, земля ей пухом, было по 19 лет! А прилично зарабатывать он начал, дай бог, чтоб три года назад… От его женитьбы на маме до его докторской диссертации, не говоря уж о маминой болезни — я перла на своем горбу! И даже эта проклятая квартира, из-за которой он воду варит…
— Квартира полностью принадлежит ему, — перебила ее Эля.
— Квартиру я унаследовала еще от своих родителей…
Эля поглядела на нее устало. Это тяжело — бабушкина абсолютная убежденность, что все в мире обстоит именно так, как она считает удобным и правильным.
— Ты унаследовала нашу предыдущую квартиру. А вот эту… — для наглядности Эля потыкала пальцем в стенку своей кухни, за которой и находилась квартира отца. Наивная бабушка все еще считала ее своей. — Мы получили взамен, когда наш старый дом та фирма откупила.
— Не надо пересказывать всем известные вещи! Даже если ему теперь принадлежит половина, пятьдесят процентов все равно мои, я на свою долю ему дарственную не делала.
— Дарственную делала фирма, — вздохнула Эля. — Помнишь, они тогда сказали, что им проще передать нам новую квартиры по дарственной и еще спросили: на чье имя оформлять? А ты сразу, не задумываясь выпалила: на сына!
— Ну и что? — все с тем же безмятежным детским спокойствием переспросила бабушка, наливая себе кофе, — Если дарственная на него — я больше и прав никаких не имею? — и она усмехнулась, поглядывая на Элю с ироническим превосходством.
— Боже мой! — Эле захотелось запустить в бабушку кофеваркой, лишь бы как-то развеять ее непробиваемую самоуверенность, — Ничего ты не имеешь! Это дарственная, понимаешь! Дар-ствен-на-я! Все, что он получил по дарственной, принадлежит только ему! И плевать на то, что предыдущая квартира была твоя! А эта — его! Раз ты согласилась тогда оформить по дарственной. Бегала тут и твердила, как это замечательно: когда ты помрешь, мальчику не придется возиться с оформлением документов. А мальчик не собирается ждать, пока ты помрешь! — Эля чувствовала, что остановиться она уже не может, ее охватило злобное, мстительное чувство. Пусть эта дура старая наконец осознает, что представляет собой ее драгоценный сыночек, которому она сама всю жизнь под ноги стелилась и всех подкладывала: и деда, и маму, и Элю, и Элину семейную жизнь, и даже Яську, — Мама умерла, ухаживать за ней больше не нужно. Готовить ему новая жена может, так что ты свободна, ясно? На свою долю квартиры можешь не рассчитывать, жить с ним он тебе разрешает, только он тебя «обуздает»…
— Что он сделает? — странным голосом сказала бабка.
Эля быстро глянула ей в лицо. Она никогда не видела избитых собак, но была уверена: именно такая покорная боль стоит в их глазах, когда они жмутся к земле, испуганно косясь на хозяйскую палку. Злоба схлынула, сменяясь невыносимым стыдом — господи, ну зачем же она… Надо было что-то придумать…
— Обуздает… — пробормотала она, отводя глаза. — К этому с самого начала шло. — глуша стыд, она снова позволила злости овладеть собой, — На что ты рассчитывала?
— Я рассчитывала, что вырастила человека! — захлебываясь слезами, прокричала бабушка.
— Чтоб вырастить человека, надо растить его как человека, а ты поклоняться ему, как боженьке, и всех заставляла!
Эля осеклась. В общем коридоре гулко хлопнула дверь и послышался уверенный, хозяйский топот двух пар ног. Хрипловатый голос немолодой женщины весело сказал что-то неразборчивое. Отец ответил….
Эля вдруг поняла, что сидит, сжавшись в комок и втянув шею в ворот махрового халата. Она заставила себя расправить плечи и быстро покосилась на бабушку. Та сидела с очень прямой спиной, и пристально глядела в проем кухонной двери, туда, где за поворотом коридора находились отец и его жена. И от ее взгляда стены вполне могли завалиться и погрести их под собой.
«Не самый плохой вариант», — отстраненно подумала Эля.
— Саша не мог до такого додуматься. Это его стерва затеяла — обуздывать она меня собралась, — процедила бабка и стремительно вскочив, кинулась к дверям.
В последнюю секунду Эля успела повиснуть у нее на локте.
— Не позорься, — пропыхтела Эля. Она представила, как бабушка сейчас на всех порах вырвется в коридор, волоча ее за собой. Брезгливый взгляд отца, а на физиономии его жены выражение оскорбленной невинности, сквозь которое так и брызжет неудержимое торжество. Эля изо всех сил уперлась пятками в щелястый кухонный пол.
— Отпусти меня, — прохрипела бабушка.
Слава богу, дыхание у нее перехватило, Эля ужасно боялась, что бабка начнет орать.
Щелкнул замок, общая для двух квартир входная дверь хлопнула.
Бабушка дернула локтем, едва не опрокинув Элю на пол, выскочила в коридор, схватилась за замок… Удержать ее казалось невозможным.
— Давай-давай, — бросила Эля ей в спину, — Поори на лестнице, повесели соседей.
Бабушкины пальцы с опухшими суставами замерли на собачке замка. Она молча постояла у двери, потом ткнулась лбом в холодный металл засова. В коридоре стояла тишина, лишь полные бабушкины плечи тяжело вздрагивали.
— Перестань, — сухо бросила Эля. В этот момент она ненавидела всех. Отца и его жену. Саму бабку, которая своей бездумной любовью сдала отцу их всех. Себя, за свою беспомощность. Мама, ну зачем ты?… Что за дурацкая манера умирать! И почему как только тебя не стало, вся эта вроде бы семья мгновенно превратилась даже не в гадюшник — в дерьмовник какой-то!
— Хватит уже, — она хотела прикоснуться к бабкиному плечу и не смогла, — Ты же не одна. Будешь с нами жить, я, конечно, не такая крутая, как он, но ведь зарабатываю.
Не дожидаясь ответа, она повернулась и ушла в комнату. Яська дрых, совсем по-младенчески посапывая, влажный под слишком теплым одеялом. Он не хотел вылезать из постели, куксился и досыпал на ходу, пока Эля как оловянного солдатика переставляла его из туалета в ванную, а из ванной обратно в комнату — паковать в штанишки и свитера. Все это время бабушка с мертвым, окаменевшим лицом неподвижно сидела у стола. Эля тихо радовалась, что Яська с утра слишком сонный, чтобы начать со всегдашней настырностью выяснять, почему бабушка такая странная.
Торопливо поглядывая на часы, Эля помогла Яське застегнуть ботинки, зашнуровала шапку и почти бегом выволокла его на лестницу. Это бабушка у нас может уйти в переживания, как в штопор, а ей не положено! Ей о работе думать надо — обо всех ее работах сразу. Сейчас она ни одной потерять не может, ни в коем случае! Она теперь отвечает не только за Яську, но и за бабульку тоже, и никуда от этой ответственности не денешься.
Волоча Яську сквозь темное утро, скользя на покрытом смерзшимся снегом тротуару, Эля крутила в голове вчерашний разговор. Ей вдруг неожиданно стало весело — так что сквозь стиснутые зубы время от времени прорывался истерический злой смешок. Она ведь сразу и не поняла — а папаня-то ей взятку предложил. Правда, не слишком обременительную — с отсроченным действием. Надо же, завещание он составит. Неужели так хочется бабку «куращать и низводить», Карлсон ты наш? Не-ет, бабку надо изымать, пока и ее закапывать не пришлось.
Сонный Ясь поскользнулся на льду и удержался, только повиснув у Эли на руке. Эля посмотрела на него и сильно, до боли прикусила губу. Она собирается послать отца с его завещанием на фиг и навсегда лишить Яську даже надежды стать обладателем громадной четырехкомнатной квартиры в центре города. Ради бабушки, которая по большому счету сама виновата в своей нынешней беде. Нет, бабушка не заслужила того, что сейчас делал с ней отец, но именно она вбила ему в голову, что он суть вечная ценность, великий ученый, что все во имя его и для блага его. Она отдала ему все, что было у семьи, и если бы не почти случайность, что им тогда удалось выкупить после умершего соседа его смежную двухкомнатную… Эля чуть не застонала от ужаса…
Вот тогда был бы форменный кошмар. Они все — в квартире, бабушкиной дуростью полностью принадлежащей отцу. В его власти, под угрозой в любую секунду вместе с Яськой отправиться на все четыре стороны, в коробку под мостом.
Если она согласится сохранить нынешнее положение вещей, он будет держать их всех на коротком поводке, угрожая в любую минуту отменить завещание — и так долгие, долгие годы. И в конце концов отменит! Так его супруга и позволит, чтоб квартира уплыла у нее из рук.
И впрямь заняться покупкой квартиры для него? Эля представила, как отец объявляет, когда он может осмотреть очередную квартиру, в последнюю минуту все отменяет, назначает снова, и в конце концов с брезгливой миной объясняет, что в подобном сарае жить не станет. И так раз за разом. Да чтоб купить ему такую квартиру, как он хочет, ей придется из своей доли половину отдать — и какой тогда смысл продавать все вместе! Но ведь продать Элину территорию отдельно совершенно нереально — кто согласиться купить проходную квартиру, через которую постоянно, утром и вечером, курсируют соседи?
— Мама, у меня голова застряла! — глухо, будто в кувшин, пробубнил Ясь.
Эля вздрогнула и изумленно опустила глаза. Она стояла, держась за снятые рукава вывернутого наизнанку Яськиного свитера. Тугой ворот плотно охватывал голову ребенка. Ясь был практически раздет — ни зимней куртки, ни сапог. Эля коротко подавилась воздухом:
— Господи, что я делаю!
— Свитер с меня снимаешь! Тяни, мама! — сквозь плотную вязку прогудел Яська и задергался, пытаясь выбраться из воротника.
Эля потерянно огляделась по сторонам. Тусклая электрическая лампочка освещала ряды узеньких шкафчиков с полустертыми картинками на разболтанных дверцах. Яськина куртка аккуратно висела на крючке. Эля с силой дернула, высвобождая Яську из плена свитера. Поглядела на стоящие под шкафчиком Яськины зимние сапожки.
— Ясь, а ты что, сам разделся? — Эля мучительно пыталась вспомнить, как и когда они успели добраться до детского садика.
— Мам, — склонив голову к плечу, Ясь поглядел на Элю как на умственно отсталую, — Ты меня раздела!
— Да? — растерянно переспросила Эля, механически складывая теплый свитер, — Ладно, иди в группу. Завтракать без капризов, пожалуйста! Если кто-то из детей будет чихать или кашлять — ты от него подальше. Не хватало только сейчас заболеть.
Если Яська опять занавесится соплями и придется сидеть с ним дома, она не вытянет. Эля стремительно сбежала по лестнице. Надо было торопиться, может, она и втиснется в троллейбус, а то даже с тремя работами постоянных переездов маршруткой их бюджет не выдержит.