Готова на все (СИ)

Глава 36

Приволакивая враз ослабевшие ноги, она вернулась в слабо освещенную ночником комнату. Как была, в шубе на голое тело, легла на неразложенный диван. Слишком уж их много — тех, от кого Савчук умудрился хитро припрятать записи результатов, кто теперь ищет их и готов заплатить любую цену за то, чтобы их заполучить. Американский фонд, родное СБУ, загадочные камуфляжники… Прямо не поиск потерянного изобретения, а давка за импортными лифчиками в давние советские времена. Даже университетское начальство тут крутится, хотя вот оно-то, убогое, из шкуры выпрыгивает не за миллионное открытие, а за гораздо меньшие суммы. Где уж одинокой бедной женщине уцелеть в такой толпе жаждущих денег мужиков, а уж тем более реализовать собственные планы. Но надо, надо подумать, надо просчитать каждый шаг…

Эля всего на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла, не сразу вспомнила: что с ней, где она и как здесь очутилась. Она помотала головой, крепко потерла лицо ладонью. Надо же, уснула… Тьма за окнами приобрела синеватый оттенок — единственное, что отличало зимний рассвет от зимней ночи.

Эля села на диване, посмотрела на часы. Ого, ничего себе! Она стремительно вскочила, скинула шубу и в темпе натянула на себя домашние брюки и футболку. Ей еще повезло, что бабушка пока со своей половины не вышла. Застукала бы ее — спящую на диване в шубе на голое тело — вопросов не оберешься. Эля стремительно рванула в ванную и почти запрыгнула под душ. Странно, что бабушки до сих пор нет. Обычно она просыпается раньше Эли, и тут же уходит с пропитанной ненавистью отцовской территории на Элину половину. Обычно когда Эля встает, бабушка уже варит себе кофе и гремит сковородками на Элиной кухне. Эля накинула купальный халат и снова поглядела на часы. Очень странно. Давно бабушке пора выйти оттуда.

Эля остановилась у двери отцовской квартиры и настороженно прислушалась. Вроде тихо… Потом отпрянула — сквозь деревянную створку смутно слышались чьи-то шаги. Бабушка? Ну наконец-то… Но шаги протопали мимо, дверь так и не открылась. Значит, кто-то там, в квартире отца прошел в ванную. Бабушка или не бабушка? Проспала дольше обычно и только теперь пошла умываться? Или то была вовсе не она, а бабушка все еще спит — легла вчера поздно, вот и заспалась. Или… Эля напряженно посмотрела на дверь и принялась нервно обкусывать заусеницу на пальце. А если бабушке ночью стало плохо? Она ведь гордая, после всего случившегося она ни отца, ни его жену не позовет, как бы худо ни было. Что, если сейчас она лежит одна, с сердечным приступом, и острая боль все нарастает и нарастает в груди. А отец и его жена ходят по квартире, пересмеиваются, готовят завтрак — и тоже не заглянут к бабушке. Ни за что. Это Эля знала совершенно точно. «Умри она там, в своей комнате, пока дурной запах не попрет, не снизойдут поинтересоваться, чего это мамы так долго не видно» — зло тряхнула головой Эля, и почувствовала как в груди булькает и перекатывается ледяной ком ужаса.

А если все, что она навоображала — правда? Бабушка не выйдет ни через пять, ни через десять, ни через пятнадцать минут… ни через час, ни через два. И все это время Эля так и будет сходить с ума здесь, у себя, потому что даже понимая, что случилось самое страшное, не решится взяться за ручку отцовской квартиры, войти туда и под замораживающим взглядом отца дойти до бабушкиной комнаты. Господи! Пусть случится что угодно, лишь бы бабушка сейчас вышла оттуда, живая и здоровая…

Дверь распахнулась, чуть не съездив Элю по лбу, и в коридор, возмущенно потрясая листом бумаги, вылетела бабушка:

— Ну всякое я предполагала, но что мой сыночек осмелился… — конец фразы потонул в нечленораздельном яростном рыке, смешанном со слезами.

С судорожным облегчением Эля перевела дух — Господи, спасибо тебе! — и выхватила листок у бабушки. Прочла и тут же укоризненно подняла глаза к потолку: «Ты и впрямь очень похож на отца, Господи. На моего отца. Во всяком случае просить ты меня сегодня отучил вполне успешно. Я просила «что угодно» — и я получила. Полным рублем».

— Обнаружила это, приколотое к холодильнику! — бушевала бабушка, — Он теперь со мной не разговаривает, он теперь мне писульки карябает!

Буквы, написанные кривоватым отцовским почерком, так хорошо знакомым Эле — сколько его статей она в свое время перепечатала, еще даже не на компьютере, а на старой, раздолбанной пишущей машинке! — блохами скакали перед глазами, словно хотели спрыгнуть с листа, увернуться от ее взгляда.

«Вещи, которые должны быть возвращены немедленно!» — гласил безапелляционный заголовок. И дальше следовал четкий, по пунктам список:

«Серебряные ложечки, принесенные в приданное моей покойной женой».

«Принадлежащий лично мне серый телефонный аппарат, подаренный моей нынешней женой».

«Детские книги, изъятые без моего разрешения и ведома: «Сказки братьев Гримм», «Чипполино», «Старик Хоттабыч», «Волшебник Изумрудного города», «Карлсон». Возможно, есть и другие, но, к сожалению, не помню, поэтому полагаюсь на честность, которой нет!»

— Ложечки! Телефончик! — бабушка металась по коридору, не в силах остановиться, — Я сама, дура старая, подарила им аппарат с переносной трубкой, а тебе мы переставили старый. А теперь оказывается, все его!

Эля подняла на бабушку остановившиеся, непонимающие глаза:

— Он хочет забрать у Яся детские книжки? — неживым голосом спросила она.

Бабушка глухо, страдальчески вскрикнула и бросилась к Эле:

— Маленькая моя, не надо, не плачь! Ничего мы ему не отдадим, никаких книжек…

— Отдай! — глухо сказала Эля, перехватывая протянутые к ней бабушкины руки, — Отдай ему все, что он захочет.

— Нет!

— Да, — Эля поглядела бабушке в глаза и несколько раз подтверждающе кивнула, — Он ведь согласился позвать оценщика для совместной продажи — и теперь отлично знает, что мы у него на крючке. И будет пользоваться по полной программе. А мы будем молчать и выполнять все его требования — лишь бы он снова не отказался. Бабушка, нам нужно разъехаться с ним, чего бы нам это не стоило! Сегодня он у ребенка детские книжки отбирает — что он сделает с ним завтра?

— Давай я хотя бы купленный мной телефон заберу — а им этот самый серый поставлю, раз он им так дорог! — мстительно пробормотала бабушка.

Но Эля категорически покачала головой:

— Ничего! Я все что угодно отдам, чтобы мы спаслись отсюда, и Ясь не жил под этим вечным дамокловым мечом своего так называемого дедушки!

«И чтобы самой не сжиматься в комок, когда он проходит по коридору, и не бояться, что ты умрешь там, за плотно закрытой дверью, а я не сумею преодолеть свой страх перед отцом и прийти тебе на помощь».

— Подожди, я сейчас, — шепнула она бабушке, отпуская ее руки, — Лучше сделать это, пока Ясь спит.

Она тихо приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Быстро и бесшумно отключила и без того со вчерашнего дня молчащий телефон и направилась к книжным полкам. Яркие форзацы детских книжек сквозь призму слез казались перекошенными и словно бы переламывались пополам каждый раз, когда Эля моргала.

Ничего, книжки — ерунда. Только бы разъехаться, наконец, и зажить нормальной, безопасной жизнью — купит она Яське новые книжки. Получше этих, которые еще бабушка покупала своему маленькому сыну, ныне повзрослевшему и научившемуся так внимательно приглядывать за своим имуществом. Эти книжки в своем детстве, читала маленькая Эля. А вот этот «Чипполино» только ее. Его купила мама — Эля это точно помнила. Институт, в который работала мама, был напротив Элиной школы и после уроков Эля могла забегать к ней. Усталая женщина с целой торбой тогда абсолютно дефицитных книжек забрела на мамину кафедру и изголодавшиеся по литературе кафедралы моментально расхватали весь ее товар. «Чипполино» оказался всего один, а желающих на него — много. Но они и оглянуться не успели, как первоклашка Эля уже деловито сгребла книжку, уселась на подоконник и сходу утонула в тексте так, что ее и дозваться не могли — она не слышала ни единого окрика, лишь шелестели переворачиваемые страницы. И никто уже не спорил, все только посмеивались, когда мама открыла кошелек и отдала торговке немалую даже по тем временам сумму.

Эля не сможет рассказать эту историю Ясю. Потому что сейчас она отдаст этого «Чипполино» вместе с остальными книжками. И Ясь никогда не возьмет его в руки.

Этот сборник сказок отец сам подарил Ясю. В списке «востребованного имущества» его нет, но все равно лучше вернуть. Хотя сколько бы она отцу не отдавала, он всегда будет думать, что где-то в невозможных тайниках она прячет нечто ценное и безусловно принадлежащее ему, о чем он просто позабыл и потому не может стребовать, как мамины ложечки.

Вот они, ложечки. Их мама подарила ей еще на свадьбу с Виктором, но что она — доказывать будет? Что беречь ложки, если она даже Яськиного обожаемого «Карлсона» не осмеливается уберечь. Вечером Ясь потребует читать дальше — и что она ему скажет?

Не отрывая глаз от спящего Яся, Эля потянулась к лежащей на столике книжке. Ее слепо шарящие пальцы нащупали глянцевитый переплет, Эля неловко ухватилась за его край… Книжка скользнула по столу и с глухим стуком шмякнулась об пол. Эля застыла. Ясь неловко завозился во сне, заплямкал губами, перевернулся на другой бок и снова ровно задышал.

Эля судорожно выдохнула, подняла книжку и зажав ее подмышкой, направилась к лежащей на полке стопке.

За ее спиной раздался длинный сладкий зевок.

Протирая кулачками слипающиеся глаза Ясь столбиком сидел на диване. Встрепанные короткие волосики торчали «дыбчиком».

Он отнял кулаки от глаз и затуманенно воззрился на Элю:

— Маа-ам, а куда ты «Карлсона» несешь?

Жалкая улыбочка уличенного воришки проступила у Эли на губах, она невольным движением спрятала книжку за спину.

— Ну ма-ам? — снова вопросительно протянул Яська. Сон потихоньку уходил из его глаз и он уже настороженно уставился на сложенные стопкой книги, — Зачем ты мои книжки вынула?

— Видишь ли, Яська… Мы только думали, что это твои книжки, а теперь получается, вроде как не твои… — растерянно забормотала Эля. Что она несет? Она снова выдавила на губы улыбку, извилистую и темную, точно сапожный крем из тюбика: — Их починить надо, подклеить…

— Они целые! — немедленно возразил Яська.

— Надо, Ясик, надо… — Эля торопливо кинула «Карлсона» поверх остальных книг, и словно невзначай подхватив всю стопку, заторопилась к выходу.

— Мама! — Яську сорвало с дивана, он ткнулся Эле в колени и обхватил ее ручонками, не давая сдвинуться с места. — Ты их уносишь, мама! — его запрокинутое личико глядело на нее снизу, губки изогнулись плаксивой подковкой.

— Пусти меня, Ясь! — тихо-тихо попросила Эля, чувствуя, что еще секунду и она просто не выдержит, дико взвоет, захлебываясь истерикой.

— Мама, не забирай мои книжки! Оставь, мама! — личико малыша сморщилось, частые-частые слезы покатились по круглым щекам, — Я их люблю, мама, не забирай!

— Ясь, пусти меня, пусти немедленно! — Эля рванулась, но маленькие ручонки держали крепко.

— Ты мне обещала «Карлсона» дочитать! Я хочу «Ка-арлсона-а-а»! — рот его распахнулся во всю ширь, демонстрируя дырку от первого выпавшего зуба, и Ясь заревел.

— Ясик, ну честное слово, Ясик, я тебе другого куплю, вот зарплату получу и сразу куплю, за любые деньги, — отчаянно бормотала Эля. Трижды проклятые, как и все, что отец считал своим, книги оттягивали руки, и она даже не могла обнять Яську, прижать его головенку к себе.

— Я не хочу другого, я люблю этого! — ревел Ясь.

— Я не могу тебе оставить этого, Ясь, понимаешь, не могу, беда будет, если я его оставлю. — твердила Эля. Беда, потому что тогда и твой дедушка тоже останется за стеной — на постоянный страх и неминуемые подлости, — Прекрати истерику, Ясь, отпусти меня, слышишь, сейчас же! — гаркнула Эля, и рванулась изо всех сил. Не удержавшийся Яська пошатнулся и шлепнулся на ковер, да так и остался сидеть, монотонно, на одной ноте заходясь плачем.

Придерживая стопку бедром, Эля подхватила телефон и выскочила в коридор.

Вжавшись спиной в стену и широко распахнув глаза, бабушка стояла у дверей отцовской квартиры и губы ее мелко дрожали.

— Что ты на меня-то смотришь, как узница Освенцима на палача? — разбрызгивая со щек непрерывно катящиеся слезы, крикнула ей Эля, — На, отдай ему его книжки, пусть он ими… — она сунула бабушке увенчанную телефоном стопку, коротко глотнула, пытаясь пропихнуть в желудок перекрывающий горло ком, безнадежно махнула рукой и метнулась обратно комнату — на зов заходящейся мобилки.

Свернувшись калачиком на ковре, Ясь уже только икал от плача. Эля пробежала мимо — что она могла ему сказать, Господи, ну что? — и схватила дергающуюся от трезвона трубку.

— Вы переехали, Элина Александровна, что на домашнем вас больше нет? — недовольно процедил в трубку декан.

— У меня просто больше нет домашнего, Олег Игоревич, — из последних сил стараясь говорить ровно, ответила Эля, — Звоните на мобильный.

— Я так и делаю! Не знаю, известно ли вам, но у нас тут снова на факультете трагические события, — декан скорбно понизил голос, — Нам сообщили из милиции, что наш пропавший докторант, Грушин…

— Я знаю… — перебила его Эля. Ей ли не знать! Еще и слушать про смерть Грушина от декана — это было уже выше ее сил!

— Да-да, такой вот ужас, куда мы катимся, если уже даже докторанты… — он оборвал фразу, и голос его зазвучал сугубо деловито, — Грушин был иногородним, жил в общежитии, здесь у него никого, так что факультет — его единственная семья, — тон сменился с делового на торжественный, — Поэтому мы с вашим завкафедрой подумали, что просто обязаны взять на себя хлопоты по погребению. Организацию этого мероприятия решили поручить вам, Элина Александровна! У вас и опыт в таких делах имеется, и с милицией вы сейчас часто встречаетесь, вам легче будет с ними договориться насчет тела…

— Олег Игоревич, вы… Да вы что! — завопила Эля, когда враз отнявшийся дар речи вернулся к ней, — Опять похороны? Опять я? Да еще Грушина? Нет! Я не в состоянии!

— Элина Александровна! — скорбно-укоризненно протянул голос в трубке, — Ну как же вы можете! Он докторант вашей лаборатории, работали вы вместе, как-то результаты обговаривали, делился он с вами…

— Что вы такое говорите, Олег Игоревич, никогда со мной Грушин ничем не делился! — поторопилась возразить Эля.

— Ну нет и нет, — покладисто согласился декан, — Все равно, какие бы у вас не были с покойным взаимоотношения, отдать ему последний долг все же придется! Кто, если не вы? Не профессуре же похоронами заниматься!

— Может, я и не профессор, но я, в конце концов, женщина и у меня маленький ребенок, я им должна заниматься, а не чьими-то похоронами! А кроме того, у меня и своя работа есть.

— Вот именно, работа! — голос декана стал строгим, — Савчука вы уже похоронили, Элина Александровна, никто вам больше не позволит, как вы это любите, уклоняться от общественной жизни!

— Покойники — это теперь общественная жизнь? — прежде, чем она успела себя сдержать, прокричала Эля и тут же поняла, что на ее счастье, декан ее не слышит, в трубке шли короткие гудки.

Вот только похорон ей и не хватало! Прижимая попискивающую мобилку к груди, Эля, тихо всхлипывая, сползла на ковер. Яська поднял голову, поглядел на нее, подобрался на четвереньках и обхватил ручонками. Эля уткнулась носом ему в шею, совсем по-младенчески пахнущую молочком и сном, и мерно раскачиваясь, они заревели на два голоса.