Готова на все (СИ)

Глава 9

— Ну а синяк откуда?

— Мальчик сказал, что я никакой не каратист, — мрачно выдавил из себя Ясь и снова замолчал, упрямо наклонив голову, так что Эле видна была лишь натянувшаяся на затылке красная прорезиненная ткань капюшона.

Ранние зимние сумерки казались еще темнее от секущего лицо мелкого крупинчатого снега. Даже смотреть вокруг, на темный и одновременно белесый зимний город было невыносимо. Эля чувствовала себя бесконечно, до глубины организма промерзшей, ей казалось, что даже желудок и легкие внутри нее покрыты прозрачной наледью.

— И вы подрались? Он тебя ударил? — притягивая Яську к себе в невольном желании согреть его, спросила Эля.

Яська мягко ткнулся в нее раздутым, словно мяч, рукавом зимней куртки.

— Мы не дрались.

— Если вы не дрались, откуда синяк? — с монотонной настойчивостью спросила Эля.

Ясь тоже вздохнул — видно, понял, что просто так мама от него не отвяжется.

— Он сказал, он меня легко поваляет!

— Повалит, — автоматически поправила Эля, — А ты что ему сказал?

— Я с ним вообще не разговаривал! — Ясь вскинул на Элю возмущенные глаза — один обычный, второй окруженный роскошным сине-зеленым синяком, — Я его зацепил, вот так… — и чуть не растянувшись на снежной наледи, изобразил, как он пяткой цепляет противника за щиколотку, — …и сам его повалял!

— Повалил. А потом вы подрались…

— Мама, ну как ты не понимаешь! — Ясь поглядел на Элю с искренним возмущением, — Если бы мы подрались, нас бы ругали! Я от него сразу уходить начал!

— А он встал и тебя стукнул…

— Если б он встал, я б его сам стукнул! — в голосе Яськи зазвенели обиженные слезы, — А он сидел, ноги растопырил! — возмущения в голосе стало еще больше, — Я об его ногу споткнулся! И глазом в стенку врезался! — шмыгнул носом Яська, — Бо-ольно!

— Скажи, пожалуйста, — после долгого молчания поинтересовалась Эля, — А мальчик, которого ты… повалил, у него синяки есть?

— Ничего у него нет! — в голосе Яся прорезалась гордость, похоже, он только что взглянул на ситуацию с другой стороны.

— Все мне с вами ясно, — сказала Эля, нажимая кнопки кодового замка и пропуская Яся в подъезд, — Может, в следующий раз ты попробуешь все-таки с ним поговорить? Целее будешь.

Они полезли по ступенькам на свой четвертый этаж. Эля отперла тяжелую железную дверь, пропуская Яся в общий коридор квартиры, и быстро подпихнула его к их комнате. Она уже давно ловила себя на том, что в общем коридоре чувствует себя, как на простреливаемом поле — в постоянном ожидании опасности. Ощущение хотя бы относительного покоя приходило, только когда она закрывалась в комнате. Даже в собственную кухню и туалет она теперь отправлялась неохотно, и все время настороженно прислушивалась — не дай бог, откроется дверь отцовской квартиры.

Гулко топоча, Яська заскочил в темную комнату. Эля остановилась у порога, нашаривая выключатель и как всегда, невольно поражаясь величине этой комнаты. Такие бывают только в очень старых домах — просто необъятная зала, хоть балы устраивай. Эля щелкнула выключателем. Люстра вспыхнула под высоченным потолком, отражаясь в старинном дубовом паркете.

— Ой… Ну ты меня напугала! Ты чего тут сидишь в темноте?

Бабушка подняла лицо от крепко стиснутых ладоней и тусклым, каким-то совершенно мертвым голосом произнесла:

— Он сказал, что я украла драгоценности его жены.

— Чего? Кто… Какие еще драгоценности? — недоуменно переспросила Эля. Неуемное воображение в одно мгновение нарисовало ей как новая отцовская супруга — на деревянной ноге и с черной повязкой на глазу — на пару с Джонни Деппом в роли пирата Джека Воробья запихивает кованный сундук с золотом-бриллиантами под диван в гостиной.

Образ мелькнул и исчез. Эля потрясла головой. Что за бредятина, даже если новая жена и привезла с собой какие-то там драгоценности, бабушка бы к ним прикоснулась? Они что там, на той половине, в буйное сумасшествие впали?

— Какие еще… — повторила Эля, — Стоп! — она вскинула руку, — Ясь, быстренько переодевайся и иди на кухню. Нет, — тут же перебила она себя. Оставлять Яся на кухне самого, без ее охраны, считай, один на один с дверью отцовской квартиры, казалось совершенно немыслимым. — Ты переодевайся… — она быстро вытащила из шкафа Яськины домашние вещи, — а мы с бабушкой пойдем на кухню. Обед я тебе сюда принесу.

— Я с вами, — немедленно уперся Ясь.

Эля значительно поглядела на него:

— Ясь, я всегда могла на тебя положиться в трудной ситуации. Вот сейчас именно такая. Не спорь со мной, пожалуйста, просто сделай как я прошу. Можешь себе телевизор включить. Пошли, — скомандовала она бабушке.

Бабушка медленно, точно сомнамбула, поднялась с дивана, Эля увидела, как ее качнуло. Круто развернувшись, Эля пошла вон из комнаты, приостановилась у порога — хоть сапоги надо снять — и наскоро сунув ноги в тапки, почти пробежала общий коридор. Заскочив в кухню, судорожно перевела дух, яростно загремела кастрюлями.

— Какие еще у его жены драгоценности? Какое ты к ним имеешь отношение?

Она услышала как за ее спиной отодвинулся стул, проскрипев ножками по щелястому старому полу кухни:

— Он говорил о маминой шкатулке.

Эля медленно опустила половник в кастрюлю с супом и обернулась к бабушке.

— Мамина шкатулка? Причем тут…

— Я хотела с ним поговорить, я была уверена, если мы с ним поговорим, он придет в себя…

Эля устало вздохнула и принялась наливать суп для Яськи. Бабушка все еще убеждена, что ее сын — милый мальчик, сбитый с пути истинного подлой бабой. Она все еще живет им и для него.

— И что? — холодно спросила Эля, не отрывая глаз от геометрически правильной розетки синего пламени над газовой горелкой.

— Он… он стал кричать, что я хочу только его денег, что я третирую его жену, потому что теперь он тратит свои деньги на нее. Я ничего не понимала: какие деньги… — она дернула горлом, давя подступающие рыдания, — Потом он кинулся к полке, где черная шкатулка твоей мамы стояла и… начал кричать, что здесь стояла шкатулка с золотом его жены…

— Маминым? — снова тупо переспросила Эля, — Какое у мамы золото? Сережки, которые ты ей на день рождения дарила?

— Я не знаю! — простонала бабушка и в голосе ее была такая бесконечная мука, что Эля метнулась к ней. Суп пузырящейся горкой встал над кастрюлей, но Эля не обращала внимания. Бабушка держалась за ее руку и Эля чувствовала, как ее треплет частая, мучительная дрожь, — А потом он сказал, что я их… украла! Так и сказал — у него украли драгоценности его жены. А еще сказал, он… Он не удивится, если у него начнут деньги пропадать. Он назвал меня воровкой! Я не понимаю! Не понимаю! Ведь это же мамы! Твоей мамы! Кому я должна была их отдать? Стерве его?

В груди у Эли заворочался тяжелый, комок, противно-желтый, будто пропитанный раствором фурацилина, которым в детстве приходилось полоскать вечно воспаленные гланды. И эта кислая, горькая, мерзкая фурацилиновая гадость сочилась, подпирала тошнотой горло, стекала в желудок, заполняла все тело, леденя ноги и кончики пальцев.

— Это не моей мамы. Он же тебе сказал — это его жены. — зло кривя губы, процедила Эля. — У него сплошные жены, — она высвободила руку и широким шагом пошла в комнату.

Краем сознания она заметила, что полураздетый Яська сидит на ковре перед телевизором и не отрываясь, заворожено внимает рекламе прокладок с крылышками. Она открыла крышечку черной лаковой шкатулки. Ее пальцы судорожно сжались на тоненьком ободке одного из браслетиков-недельки — маленькой Эля обожала перебирать их на маминой руке. Погладила серьги темного янтаря. Это всегда отличало маму: в ту пору, когда женщины даже слова такого — аксессуары — не знали, мама по-настоящему умела подбирать украшения.

Они так соответствовали ей — кулоны из темной глины, выточенные из дерева фигурные сережки, выплетенные в сложную абстракцию металлические кольца. Они были такие… мамины. Отдать их казалось немыслимым. Но и не отдать — тоже. Эля чувствовала, что ни минуты, ни секунды не может больше держать их у себя. По ним словно гусеница проползла и теперь толстый слой ее вонючей мерзкой слизи навсегда отделил Элю от вещей, которых еще недавно касались мамины руки.

Она вынесла шкатулку в кухню:

— Отдай ему.

— Нет! — гневно вскрикнула бабушка и тут же отведя глаза, почти испуганно прошептала, — Мне кажется, ему нужна не бижутерия.

— Если ему нужны ее обручальное кольцо и сережки, пусть разроет могилу, — ровным голосом сказала Эля.

Бабушка дернулась и посмотрела на Элю с почти суеверным ужасом.

— Я думаю, тебе лучше перебраться к нам, в ту, вторую комнату, в которой я с учениками занимаюсь.

Бабушка мгновение непонимающе смотрела на Элю, а потом выражение лица ее стало меняться. Ужас, страдание, детское, почти как у Яськи, обиженное недоумение скатывались с ее физиономии, и оно принимало знакомое выражение полной готовности к бою, с каким она обычно входила во всякие административные кабинеты.

— А вот этого она не дождется! — отчеканила бабушка, привставая со стула, — Она думает, меня так просто выжить? Я должна покорно убраться и сидеть у тебя на голове? Ну, нет! Я в той квартире прописана, там моя комната и в ней я останусь! А с тем, что ты мне рассказала — что квартира целиком принадлежит ему — я еще разберусь. Я тоже разговаривала с юристом. Он был просто потрясен! Он разыщет документы на квартиру и посмотрит, что можно сделать.

— Какой еще юрист? — пробормотала Эля, ошеломленно наблюдающая за волшебной переменой.

— Не просто какой-то, а прямо из управления юстиции! — горделиво заявила бабушка, — Я ребенка его когда-то лечила.

— Бабушка, это совершенно бессмысленно! — вырвалось у Эли, — Дарственная есть дарственная, ничем твой юрист не поможет.

— Я не собираюсь сдаваться, — упрямо повторила бабушка, — Хотя бы ради Яськи. Если эта стерва думает, что она так легко может загрести квартиру, которую должен унаследовать мой правнук…

Всегда одно и то же!

— Ты все думаешь, что это делает она. Пока ты не поймешь, что это именно он…

— Ты не можешь так говорить! Он мой сын! Он никогда так себя не вел, пока она не появилась! — в бабушкином голосе снова послышались слезы.

— Он никогда не вел себя так с тобой, — уточнила Эля, — Просто он не с тебя начал. — горечь давней обиды снова поднялась в ней. Пока отец не сделал гадость непосредственно ей самой, бабушка не соизволяла замечать его подлостей. Если он пакостил посторонним людям — это называлось решительностью. Когда именно по его слову Эля не получила очень денежной и перспективной работы — это стало принципиальностью. И даже теперь… Впрочем, что толку убеждать!

— Ты проследишь, чтобы Ясь поел? — наполняя супом почти игрушечную, похожую на мисочку медвежонка из сказки, Яськину тарелку, спросила Эля, — А то у меня сейчас ученики косяком пойдут.

— Ну а ты думаешь, я его одного оставлю? — возмутилась бабушка и отобрав у Эли тарелку, энергичным шагом двинулась в комнату.

— Ясь! — послышался оттуда ее громкий возмущенный голос, — Как это понимать? Ты почему до сих пор не переоделся?

— Бабушка! — также возмущенно объявил за дверью Ясь, — А почему ты на меня сразу кричишь? Первые три раза надо спокойно сказать!

Над входной дверью резко затарахтел звонок. К ней. Звонок в отцовскую квартиру звучит по-другому. Эля пошла открывать и вдруг почувствовала, что у нее подламываются ноги. Она ухватилась за стену. Она не в состоянии сейчас работать! Убитый Савчук, любезные коллеги, милиция, а теперь еще и то, что поджидало ее дома! Она просто не может сегодня еще и вколачивать формулы в пустые головы абитуры! Она не выдержит! Эля почувствовала, как в глазах стало горячо от слез.

Звонок требовательно брякнул еще раз.

Эля резко шмыгнула носом и зло провела рукой по глазам. В конце концов, одиннадцатиклассник там, за дверью, не для того тащился по холодине через весь город, чтоб она отправила его домой без положенного урока. Она растянула губы резиновой улыбкой и пошла открывать.

Позади нее раздался чуть слышный щелчок. Эля резко обернулась. Только что плотно захлопнутая, теперь дверь отцовской квартиры была приотворена. Эля озадаченно поглядела на нее. Что это сегодня за «день приоткрытых дверей»?

Оглядываясь на чуть колеблющуюся створку, Эля провела заиндевевшего с мороза ученика во вторую комнату своей квартиры.

— Для начала давайте посмотрим что там у нас с домашним заданием… — слезы все еще подкатывали к глазам и она старательно не глядела на ученика, словно в первый раз увидев, рассматривала выкрашенные обыкновенной краской стены, потолок с грубо замазанными пятнами протечки, ветхий стол и пару скрипучих стульев, составлявших всю обстановку.

Обычно Эле было слегка неловко перед своими учениками — ребятишками из совсем не бедных семей — за эту облезлую комнатенку.

Когда-то, давным-давно, когда Яськи не было даже в проекте, а Виктор только появился в ее жизни, она выложила все привезенные из Австрии деньги и еще влезла в долги, чтобы у родичей умершего старичка-соседа выкупить его две до потолка захламленные комнаты. И службы с проржавевшими насквозь трубами, неработающими кранами и раздолбанным унитазом. Хорошо хоть родственники оказались мужиками разумными, много не запросили. Понимали, что купить проходную квартиру, да еще в жутком состоянии, согласятся лишь соседи по общему коридору.

Долги она раздала быстро — тот год был урожайным на мальчишек и девчонок, которых надо было готовить к вступительным по физике. Они с Виктором поженились. Подаренных на свадьбу денег как раз хватило, чтобы сменить трубы и сантехнику, и привести в порядок одну комнату. Вторую они только отмыли, а ремонт оставили на следующий год. «Увидишь, через год, ну максимум через два, в квартире все изменится!», — говорил ей Виктор. С тех пор прошло шесть лет. Единственное, что изменилось в квартире — в ней больше не было Виктора.

Эля бездумно скользнула взглядом по задаче в тетради ученика. Правильно он решил или нет? Она поняла, что не знает, и крепче стиснула в пальцах ручку. Надо сосредоточиться. Она обязана. У нее сегодня трое учеников — по полтора часа занятий с каждым. Четыре с половиной часа. Ей надо продержаться четыре с половиной часа.