Калейдоскоп

Глава 4

Глава 4

Что-то в этом доме докучливо раздражало гостя… Натужно поскрипывали деревянные стены, а ты здесь случайный визитёр, и от этого становится зябко, и неуютно.

Присев на край постели, Юрий расшнуровал ботинки и аккуратно поставил их на ковер.

Механор, который служит уже четвертому поколению и говорит о давно умерших людях так, будто вчера подавал им чай… Старик, мысли которого заняты экспедицией сына во мраке глубокого космоса… Его другой сын, который живёт в этом доме и мечтает о другой расе – расе енотов, способной идти по извилистым дорогам судьбы лапа об руку с человеком…

И над всем этим вроде бы и неосязаемая, но в то же время явственная тень их предка, Дмитирия Раскина – человека, который предал друга… Талантливого хирурга, который из-за болезни не выполнил своего долга.

Серемар, философ из подземелья, умер накануне великого открытия, потому что Раскин не мог оставить этот дом, потому что психоневроз приковал его к собственному клочку земли в несколько квадратных километров.

В одних носках Согдеев прошел к столу, на который Дядюшка положил его рюкзак. Расстегнул ремни, поднял клапан. достал кожаный портфель. Вернулся к кровати, сел, вынул из портфеля стопу бумаг и стал перебирать их.

Анкеты, сотни анкет… Запечатленная на бумаге повесть о жизни сотен людей. Вплоть до мелких подробностей. Не только то, что они сами ему рассказали, не только ответы на его вопросы – десятки других личных штрихов, все, что он подметил за день или час, наблюдая, более того, общаясь с ними как свой.

Да, скрытные обитатели этих горных дебрей принимают его как своего. А без этого ничего не добьешься. Принимают как своего, потому что он приходит к ним из лесу пешком, усталый, исцарапанный колючками, с рюкзаком на спине. Никаких новомодных штучек, которые могли бы насторожить их, вызвать отчуждение. Он признавал, что это довольно утомительный способ проводить перепись, но ведь иначе не выполнишь того, что так нужно, так необходимо Мировому Совету.

Потом где-то, кто-то, исследуя вот такие листки, которые он разложил на кровати, найдет искомое, отыщет приметы жизни, отклонившейся от общепринятых человеческих канонов Какую-нибудь особенность в поведении, по которой сразу отличишь жизнь другого порядка.

Конечно, модификации сознания среди людей не такая уж редкость. Известно много модификантов, ставших выдающимися личностями. Большинство членов Мирового Совете – модификанты, но их особые качества и таланты обтёсаны устоявшимся на сегодня жизненным укладом, мысли и восприятие бессознательно направляются по тому же руслу, в которое втиснуты мысли и восприятие окружающих.

Модификанты были всегда, иначе род людской не двигался бы вперед. Но до последнего столетия их не умели распознавать. Видели в них замечательных организаторов, великих ученых, гениальных мошенников. Или же оригиналов, которые возбуждали то презрение, то жалость толпы, не признающей отклонения от нормы.

Преуспевал в мире тот из них, кто приспосабливался, держал свой могучий разум в рамках общепринятого. Но это сужало их возможности, снижало отдачу, вынуждая держаться колеи, проложенной для менее одаренных.

Да и теперь способности действующих в обществе модификантов подсознательно тормозились устоявшимися канонами, шорами узкого мышления.

Согдеев достал из портфеля тоненькую папку и с потаённым чувством, близким к религиозному восторгу, прочел заглавие: «Неоконченный философский труд и другие заметки Серемара». Отложив в сторону папку, вновь погрузился в размышления:

"Нужен подобный этому учёному разум, свободный от условностей, не скованный четырёхтысячелетними канонами человеческого мышления, чтобы нести дальше свет, зажжённый раскрепощённым умом этого кормыша-философа. Свет, освещающий подходы к новому взгляду на жизнь и ее назначение, указывающий человечеству более простые и лёгкие пути. Учение, которое за несколько лет продвинет человеческий разум на тысячу лет вперед.

Но Серемар умер, и в этом самом доме, хоронясь от суда обманутого человечества, дожил свою горькую жизнь человек, который до последнего дня слышал голос мертвого друга".

Во время его благих раздумий кто-то тихо поскрёб в дверь. Согдеев замер, прислушиваясь. Вот опять... Послышалось негромкое попискивание.

Мужчина быстро убрал бумаги в портфель, и крадучись, подошёл к двери. И только успел приотворить её, как тёмной тенью в комнату просочился Босяк.

– Мирон не знает, что я здесь, – слегка шепелявя, сообщил он, – если вдруг узнает, задаст мне хорошенько.

– Кто такой Мирон? – спросил Согдеев.

– Да механор тут один, у него задание – за енотами следить, чтоб не пакостили, – досадливо сообщил ночной гость.

– Ну и что тебе надо, Босяк? – усмехнулся Юрий.

– Охота поболтать с тобой, – ответил зверёк, – Ты ведь уже со всеми поболтал. С Борисом, с Дедом. Только со мной не говорил, а ведь это я тебя нашел в лесу, и сюда привёл. Верно?

– Совершенно верно, ты, – согласился Согдеев, – Давай, начинай.

– Я слышу, что ты озабочен, – с ходу заявил Босяк.

Юрий посмурнел:

– Верно, озабочен… Но люди постоянно чем-нибудь озабочены. Пора тебе это знать, уважаемый Босяк.

Енот взобрался на стул, стоявший возле кровати, и уселся поудобнее, свесив полосатый хвост вниз:

– Я думаю, тебя беспокоит мысль о Серемаре. Как и Деда нашего.

– Не сказать, что беспокоит, – возразил Согдеев, – Просто я давно интересуюсь этим делом. Много об этом читал, и надеюсь, что выход будет найден.

– А что тогда с Серемаром? – спросил Босяк, – И кто он такой, и…

– Его нет, понимаешь? – ответил Юрий, ­– И это решающий фактор. Он был когда-то, но умер много лет назад. Его больше здесь нет. Но осталась его идея. Идея об имеющихся проблемах. И задача по их преодолению. Нечто такое, о чём нужно думать.

– А я умею думать, – торжествующе сообщил енот, – Иногда подолгу-подолгу думаю. Но я не должен думать, как люди. Это Борис мне так говорит. Он говорит, моё дело думать по-енотовски, и стараться не думать, как человек. Говорит, енотовы мысли ничуть не хуже людских, а может, даже намного лучше.

Юрий серьёзно кивнул:

– Это очень интересная мысль. В ней что-то есть, Босяк. В самом деле, ты не должен думать, как человек. Ты…

– Еноты знают очень много, чего не знают люди, – принялся хвастаться ночной гость, – Мы постоянно видим и слышим такое, чего человек не может видеть и слышать. Мы даже знаем, из каких мест появилась эта трава – ну, которую люди используют для гравилётов и вообще везде. Иногда мы скулим по ночам, и люди гонят нас на двор. Но если бы они могли видеть и слышать, то же, что мы, они бы от страха с места не двинулись, – тут он, как показалось Согдееву, криво ухмыльнулся, – да ещё бы и обделались. И вообще, Борис говорит, что мы – му… ме...

– Медиумы? – перебил его Юрий.

– Вот-вот, – закивал мохнатой головой енот, – Именно так и есть, добрый вы человек. Никак не запомню все слова. Видим больше, чем вокруг есть.

Согдеев взял со стола полотенце:

– Хочешь переночевать у меня в комнате, Босяк? Устроишься у меня в ногах.

Енот недоверчиво посмотрел на него:

– Ты правда не против? Честно?

– Само собой, честно. Если уж нам, человеку и еноту, суждено быть наравне, не нужно откладывать, начнем сейчас.

– Вы не думайте, я не испачкаю постель, – сказал Босяк, – Честное слово. Мирон купал меня вечером.

Он поскреб задней лапой ухо, смешно скривив мордочку при этом:

– Ну, разве что одну-две блохи оставил…