Калейдоскоп

Глава 8

Глава 8

Вернувшись в Синеград, Иван, не заходя к себе, сразу отправился в резиденцию Мирового Совета. Быстро пройдя холл, направил стопы в подземный отсек.

Его следы по-прежнему были запечатлены на полу, и воздух был пряный от запаха пыли. Старинная лампочка рдела над пультом, а рубильник, шкалы и штурвал-маховичок ждали, – ждали того дня, когда они понадобятся.

Стоя на верхней площадке, Раскин вдыхал запах влажных стен:

«Защита, – думал он, глядя на рубильник, – мера против вторжения, средство защитить то или иное место от всех действительных и воображаемых видов оружия, которые может пустить в ход предполагаемый противник.

Но защита, не пропускающая врага внутрь, очевидно, не пропустит и обороняющегося наружу. Конечно, поручиться нельзя, но всё-таки… По всей видимости, военные стратеги прошлого употребили секретные разработки создания невидимого силового барьера, применяя пирамидальные сборки из стержней дудака с пиковиной внутри. Кажется, я читал что-то об этих исследованиях. Вроде бы пирамидки, соединённые в круговую цепь, выстраивают невидимый купол над поселением, препятствуя проникновению внутрь купола любого инородного тела. Заодно, не пропуская никого изнутри. Предыдущие поколения были люди с головой, понимали, что такое оборона».

Он пересек помещение, и остановился перед рубильником, протянул руку, и сжал рукоятку, стронул её с места, и понял, что механизм действует.

Тут рука его быстро метнулась вперед, и контакт замкнулся. Откуда-то снизу, глубоко-глубоко, донеслось глухое жужжание — заработали какие-то двигатели. На шкалах стрелки вздрогнули и оторвались от нулевой отметки.

Пальцы Раскина нерешительно коснулись небольшого чугунного штурвала, повернули его, и стрелки, вздрогнув опять, поползли дальше. Раскин решительно, быстро продолжал крутить маховичок, и вот уже стрелки ударились в положение «максимум».

Увидев значения приборов, Иван круто повернулся, вышел из подземелья, закрыл за собой дверь, зашагал вверх по крошащимся ступенькам.

«Только бы он работал, – думал он, – Только бы работал».

Ноги быстрее пошли по ступеням, в висках стучала кровь.

«Только бы он работал!»

Когда включился рубильник, глубоко-глубоко внизу сразу же загудела какая-то установка… Значит, оборонительный механизм, – во всяком случае часть его, – ещё работает.

Но даже если так, сделает ли он то, что надо? Что, если защита не пропускает врагов внутрь, а человека наружу выпустит?

Что, если…

Выйдя на улицу, он увидел, что небо изменилось. Свинцово-серая пелена скрыла солнце, и город погрузился в потёмки, лишь наполовину разбавленные светом автоматических уличных фонарей. Слабый ветерок гладил щёку.

Серый, сморщенный пепел сожженных заметок и инструкции к установке «Защита», которую он нашёл, по-прежнему лежал в очаге, и Раскин, быстро подойдя к камину, схватил кочергу и яростно перемешал пепел до тех пор, пока не уничтожил все следы.

«Теперь всё, – сказал он себе, – Последний ключ уничтожен. Без инструкции, без плана, не зная про установку того, что выведал он, никто и никогда не найдёт тайник с рубильником, штурвалом, и старинными шкалами под одинокой лампочкой.

Никто не поймёт толком, что произошло. Даже если станут догадываться, всё равно удостовериться не смогут. Даже если удостоверятся, всё равно ничего не смогут изменить.

Тысячу лет назад было бы иначе. В те времена человек, только дай зацепку, решил бы любую задачу».

Но человек изменился. Нет прежних знаний, нет прежней сноровки. Ум стал дряблым. Человек живет лишь сегодняшним днем, без каких-либо целей. Зато остались старые пороки – пороки, которые человек полагал достоинствами, считая, что они поставили его на ноги. Осталась незыблемая уверенность, что только его жизнь, только его племя чего-то стоит, – самодовольный эгоизм, сделавший человека властелином мироздания.

С улицы донёсся звук бегущих ног, и Раскин, отвернувшись от камина, посмотрел на тёмные стрельчатые окна.

«Зашевелились… Забегали. Волнуются. Ломают голову, что произошло. Сотни лет их не тянуло за город, а теперь, когда путь закрыт, с пеной у рта рвутся».

Улыбка растянула его губы.

Глядишь, до того взбодрятся, что придумают какой-нибудь выход. Крысы в крысоловке способны на самые неожиданные хитрости, если только раньше не сойдут с ума.

И если люди выберутся на волю – что ж, значит, у них есть на это право. Если выберутся на волю, значит заслужили право вновь стать людьми.

Он пересек комнату, в дверях на минуту остановился, глядя на картину над очагом. Неловко поднял руку и отдал честь – мученический прощальный жест… Потом вышел из дома и зашагал по улице вверх – туда же, куда всего несколько дней назад ушла Марина.

Механоры в Обители держались учтиво и приветливо, ступали мягко и величественно. Они проводили его туда, где лежала она, и показали соседний отсек, который она попросила оставить для него.

– Может быть, вам угодно выбрать себе какой-то особенный сон? – спросил старший, – Мы можем показать различные варианты. Можем составить микс по вашему вкусу. Можем…

– Благодарю, – ответил Раскин, – Я не хочу снов.

Механор кивнул.

– Понятно. Вы хотите просто переждать, провести время. Я правильно понял?

– Да, – подтвердил Иван, – Пожалуй, что так.

– И сколько же?

– Сколько чего?…

– Ах да. Сколько времени вы хотите провести во сне?

– А, понятно… Предположим, бесконечно.

– Бесконечно?!

– Вы правильно поняли, бесконечно, – уверенно сказал Раскин, – Я мог бы сказать – вечно, но какая, в сущности, разница. Нет смысла финтить из-за двух слов, которые означают примерно одно и то же.

– Вы правы, я понял, – отозвался механор.

Нет смысла финтить. Разумеется, нет. Он не может рисковать. Скажешь – тысячу лет, а когда они пройдут, вдруг передумаешь – спустишься в тайник и выключишь установку.

А этого случиться не должно. Пусть еноты используют возможность. Пусть без помех попробуют добиться успеха там, где люди потерпели крушение. Пока сохраняется человеческий фактор, у них такой возможности не будет. Потому что человек непременно захочет быть на самом верху, непременно влезет и все испортит, высмеет жутеров, которые разговаривают за стеной, выступит против приручения и цивилизации диких тварей.

Новая модель… Новый образ жизни и мыслей… Новый подход к извечной проблеме общества… Нельзя допустить, чтобы всё это было искажено чуждым духом человеческого мышления.

Вечерами, закончив свои дела, еноты будут сидеть и говорить о человеке. Мешая быль и небылицы, будут рассказывать древние предания, и человек превратится в бога.

Лучше уж так.

Ведь боги без греха.