Калейдоскоп

Синее сказание. Растерянность. Глава 1

СИНЕЕ СКАЗАНИЕ. Растерянность

Глава 1

Ярко-рыжая белка шустро свернула за куст, и маленький чернополосый енот метнулся за ней, но с разбегу остановился, процарапав когтями полосы на земле. Перед ним стоял волк, а в его пасти трепетала окровавленная рыжая тушка.

Альберт замер на месте, вывесив язык красной тряпкой, при этом он тяжело дышал, и его слегка тошнило от увиденного.

Белка была такой весёлой!

Чьи-то ноги простучали по тропе за спиной Альберта, из-за куста опрометью выскочил Ватсон и остановился рядом с ним.

Волк перевел взгляд с енота на маленького механора, потом обратно на енота. Бешеное пламя в его глазах постепенно потухло.

– Зря ты так сделал, волк, – мягко произнес Альберт, – Белка знала, что я её не трону, что все это игра. Она нечаянно наскочила на тебя, а ты её сразу схватил.

– Нашел с кем разговаривать, – пробурчал Ватсон, – Он же не понимает твоих слов. Смотри, как бы тебя не ухватил за бок.

– Не бойся, при тебе он меня не тронет, – возразил Альберт, – К тому же мы с ним знакомы. Ещё с зимы помнит. Он из той стаи, которую мы подкармливали.

После этих его слов, осторожно переступая, волк двинулся вперед, и в двух шагах от енота остановился, тихо, нерешительно положил белку на землю и подтолкнул его носом к Альберту.

Ватсон не то пискнул, не то ахнул, удивлённый таким поведением:

– Он отдал его тебе!

– Вижу, – тихо ответил Альберт, – Я же тебе сказал, что он помнит. У него ещё ухо было обморожено, а Дядюшка его подлечил.

Вытянув морду, енот осторожно шагнул вперед. Волк на миг оцепенел, потом наклонил свою голову, принюхиваясь. Еще секунда, и они коснулись бы друг друга мордами, но тут волк отпрянул.

– Пойдем лучше отсюда, – позвал Ватсон, – Ты давай убегай, а я прикрою тебя с тыла. Если он попробует…

– Да ничего он не попробует, – перебил его енот, – Он наш друг. И за белку его винить нельзя. Он же не понимает. Он так живёт. Для него белка – просто кусок мяса.

«Когда-то мы тоже были такими же примитивными, – подумал он, – И так было до тех пор, пока первый енот не подошёл к человеку. Да и после еще долго так было… Даже теперь, иной раз, как увидишь мышку…»

Медленно, как бы извиняясь, волк дотянулся до белки и взял её зубами. При этом он весьма дружелюбно помахивал хвостом.

– Ну что! – воскликнул Альберт, и в ту же секунду волк метнулся прочь. Серым пятном мелькнул среди деревьев, тенью растаял в лесной чаще.

– Забрал всё-таки, вот что, – возмутился Ватсон, – Этакий мерзкий проглот…

– Но сперва он предложил её мне, – возразил Альберт, – Просто очень голодный был, оттого и не удержался. А ведь такое сделал, чего не делал еще ни один волк. На одно мгновение зверь в нем отступил…

– Он хотел подарок за это, – заспорил мелкий механор.

Альберт покачал головой:

– Ты что, не заметил? Ему же стыдно было, когда он белку забирал. Видел, как он хвостом помахивал? Это он объяснял, что хочет есть, что добыча ему нужна. Нужнее, чем мне.

Скользя глазами по зеленым просветам в волшебном лесу, енот втягивал носом запах перегноя, пьянящее благоухание фиалок, бодрящий, острый аромат молодой листвы, пробуждающегося утреннего леса.

– Думаю, что когда-нибудь… – начал он.

– Слышал уже, знаю, – перебил его Ватсон, – Когда-нибудь и волки станут цивилизованными. И кролики, и белки, и все остальные дикие твари. Вы, еноты, всё томитесь…

– Не томимся, а мечтаем, – поправил его Альберт, – Это нас люди научили. У них было заведено мечтать. Бывало, сидят и что-нибудь придумывают. И мы так появились. Нас придумал человек по имени Раскин. Ох, и повозился же он с нами! Глубоко во рту всё переделал, чтобы мы говорить могли. Сделал нам глазные линзы, чтобы читать научились. Еще…

– Много проку было тем существам от их мечтаний, – ехидно заметил Ватсон.

«Это верно, – подумал Альберт, – Сколько ещё человеков на Земле осталось? Одни модификанты, пожалуй, которые невесть чем заняты в своих вышках, да маленькая колония взаправдашних людей в Синеграде. Остальные давно уже спустились в Каверну, и превратились там из людей во что-то совсем другое».

Опустив хвост, енот повернул кругом и медленно поплелся по тропе:

«Жаль белку, – думал он. Такая была весёлая… Так здорово убегала. И совсем не от страха. Я за ней сколько раз гонялся, и она знала, что я не собираюсь её ловить».

И при всём этом Альберт нисколько не винил волка. Волк за белкой не для потехи бегает. У волков нет скота, который дает мясо, нет посевов, дающих муку для хлеба.

– Хочешь не хочешь, а мне придется сказать Дядюшке, что ты убежал, – бурчал исполнительный по своему устройству Ватсон, топая за ним по пятам, – Ты ведь точно знаешь, что тебе сейчас положено меня слушать.

Енот продолжал молча топать по тропе. Ватсон прав… Альберту полагалось не гоняться за белками, а быть сейчас в большом доме Раскиных и слушать. Ловить звуки и запахи, и все время быть готовым почуять, когда вблизи что-то появится. Как будто сидишь у стены и слушаешь, что за ней делается, а слышно еле-еле. Хорошо, если хоть что-то уловишь, а понять, что именно там происходит, и того труднее.

«Это зверь во мне сидит и никак меня не отпускает, – думал Альберт, – Древний, архаичный енот, который сражался с блохами, глодал кости, подбирал объедки за всеми охотниками. Это он, тот самый зверь, заставляет меня убегать из дома и гоняться за белками, когда мне положено сидеть и слушать, он заставляет меня рыскать по лесу, когда мне положено читать старые книги с длинных полок в кабинете.

Слишком быстро… Мы слишком быстро продвигались. Но так было нужно.

Человеку понадобились тысячи лет, чтобы из нечленораздельных звучаний развились зачатки речи. Тысячи лет, ушли на то, чтобы приручить огонь, и еще столько, чтобы изобрести лук и стрелы. Тысячи лет, чтобы научиться возделывать землю и собирать урожай, тысячи лет, чтобы сменить пещеру на жилище, построенное своими руками.

А мы всего за какую-нибудь тысячу лет вот как научились говорить и уже во всем предоставлены самим себе.

Конечно, если не считать Дядюшку».

Лес поредел, дальше только узловатые дубы тяжело карабкались вверх по склону, будто заплутавшие старики.

Дом распласталась на бугре. Прильнув к земле, пустив глубокие корни, стояло размашистое сооружение, такое старое, что оно стало под цвет всему окружающему: деревьям, траве, цветам, ветру, дождю. Усадьба, построенная людьми, которые были привязаны к ней и к земле так же, как теперь к ней привязались еноты. Усадьба, в которой жили и умирали члены легендарной семьи, оставившей в веках след яркий, как метеор. Люди, что вошли в сказания, которые еноты теперь рассказывали у пылающего камина в ненастные ночи, когда ветер с воем тормошит крышу… Предания о Борисе Раскине и первом говорящем еноте Босяке; о человеке по имени Юрий Согдеев, который просил Босяка передать потомкам наказ; о другом человеке, который хотел долететь до звёзд, и о старике, который сидел и ждал его на лужайке. И еще предания об ужасных модификантах, за которыми еноты много лет следили.

И вот теперь люди ушли, но имя Раскиных не забыто, и еноты не забыли наказ, который Юрий дал Босяку в тот давно минувший день:

«Как будто вы – люди, как будто енот стал человеком».

Вот наказ, который десять столетий передавался из поколения в поколение. И настало время выполнять его.

Когда люди ушли, еноты возвратились в дом, туда, где первый енот произнес первое слово, где первый енот прочёл первую печатную строку. Вернулись в дом Раскиных, где в незапамятные времена жил человек, мечтавший о двойной цивилизации, о том, чтобы человек и енот шли в веках вместе, лапа об руку.

– Мы старались как могли, – сказал Альберт, словно обращаясь к кому-то, – И продолжаем стараться. А дальше будет то, что будет...

Из-за бугра донёсся звон колокольчика, потом неистовый лай. Мелкие еноты гнали коров домой, на вечернюю дойку.