Калейдоскоп

Глава 6

Глава 6

Сидя в сумерках, он вспоминал, как приносил на подносе чай с выпечкой, как выполнял разные поручения, вспоминал дни, когда в этих стенах жили и умирали Раскины.

Теперь он выполняет роль духовного отца для енотов. Славный народец, умные, смышлёные. И стараются вовсю.

Негромкий звонок заставил Дядюшку подскочить в кресле. Раздался ещё один, одновременно на пульте управления видеосвязи замигал сигнал вызова. Бэмс встал и оцепенел, не веря своим глазам:

– Кто-то звонит!

– Кто-то звонит после почти тысячелетнего молчания!

Пошатываясь, он добрел до монитора, стоявшего на письменном столе, опустился в кресло, дотянулся дрожащими пальцами до кнопки и нажал.

Стена перед ним растаяла, и он оказался лицом к лицу с человеком, сидящим в просторной комнате. За его спиной полыхал камин, озаряя стену с цветными стеклами в стрельчатых окнах.

– Вы Дядюшка Бэмс, – утвердительно сказал человек, и в его лице было нечто такое, от чего у механора вырвался крик:

– Вы!.. Это вы!..

– Да, я Иван Раскин, – представился человек.

Дядюшка уперся ладонями в край столешницы и замер, испуганный непривычными для робота эмоциями, которые бурлили в его металлической душе:

– Я вас где угодно узнал бы, – срывающимся голосом произнес он, – Та же внешность. Любого из вас узнал бы. Я вам столько ухаживал! Чай приносил и… и…

– Конечно же, – сказал Раскин, – Ваше имя передавалось от старших к младшим. Мы вас всегда помнили.

– Вы ведь сейчас в Синеграде, Иван? – Тут Бэмс спохватился, – Простите, я хотел сказать – хозяин…

– Можно и не называть меня так. Это ни к чему. Я – Иван, и всё. Да, я в Синеграде. Но мне хотелось бы с вами встретиться. Вы не против?

Дядюшка растерялся от такого известия:

– Вы хотите сказать, что собираетесь приехать?

Раскин кивнул:

– Так я приеду? Думаю, что не буду сильно мешать.

– Но усадьба кишит енотами, хозяин.

Иван усмехнулся:

– Говорящими?

– Ну да, – кивнул механор, – и они будут рады вас увидеть. Они ведь все знают про ваш род. По вечерам на сон грядущий слушают мои рассказы про былые времена и… и…

– Ну, что ещё?

– Я тоже буду рад увидеть вас. А то все время один-одинёшенек!

Бог прибыл.

От одной мысли об этом притаившегося во мраке Альберта бросало в дрожь:

«Если бы Дядюшка знал, что я здесь, – думал он, – Шкуру с меня содрал бы. Он же велел, чтобы мы хоть на время оставили в покое гостя».

Перебирая мягкими лапами, Альберт докрался до двери кабинета и понюхал. Дверь была открыта, – едва-едва!..

Он прислушался, вжимаясь в пол, – ни звука. Только запах, незнакомый резкий запах, от которого по всему телу пробежала волна блаженства и шерсть на спине поднялась дыбом.

Енот быстро оглянулся – никого. Дядюшка в столовой, наставляет всю стаю, как им надлежит себя вести, а Ватсон ходит где-то по делам механоров.

Осторожно, тихонько Альберт подтолкнул носом дверь. Проём стал шире. Еще толчок, и дверь отворилась наполовину.

Человек сидел в мягком кресле перед камином, скрестив свои длинные ноги, сплетя пальцы на животе.

Альберт еще плотнее вжался в пол, из его глотки невольно вырвался слабый визг.

Иван Раскин сел прямо:

– Кто там? – спросил он.

Енот оцепенел, только сердце отчаянно колотилось.

– Кто там? — снова спросил Раскин, и заметив лазутчика, произнёс уже гораздо мягче: – Входи, дружище. Давай входи.

Альберт не двигался.

Иван щелкнул пальцами:

– Я тебя не обижу. Входи же. А где все остальные?

Енот попытался встать, попытался ползти, но кости его обратились в желе, кровь – в воду. А человек уже шагал через кабинет прямо к нему. Альберт увидел, как человек нагибается над ним, ощутил прикосновение сильных рук, потом вознесся в воздух. И запах, который он уловил из-за двери, – одуряющий запах бога, – распирал его ноздри.

Руки прижали его к материи, которая заменяла человеку мех, затем послышался ласковый голос. Альберт не разобрал сразу слов, только почувствовал – всё в порядке, и моментально успокоился.

– Пришел познакомиться? – спросил Раскин, – Улизнул от всех, чтобы познакомиться со мной?

Енот робко кивнул:

– Ты не сердишься? Ничего не скажешь Дядюшке?

Иван покачал головой:

– Нет конечно, не скажу. Не переживай об этом.

Он сел, и Альберт положил голову ему на колени, глядя на его лицо, волевое, изборожденное морщинами, которые казались ещё глубже в неровном свете каминного пламени.

Рука человека поднялась и стала гладить голову енота, и тот издал тихий плаксивый писк от восторга, переполнявшего его душу.

– Всё равно что вернуться на родину, – говорил Раскин, обращаясь куда-то в сторону. Будто надолго куда-то уезжал и наконец вернулся домой. Так долго дома не был, что ничего не узнаешь. Ни обстановку, ни расположение комнат. Но чувство родного дома поднимается изнутри, и ты рад, что вернулся.

– Мне здесь нравится, – сказал Альберт, подразумевая колени человека, но тот понял его по-своему:

– Ну еще бы, для тебя это такой же родной дом, как и для меня. Даже больше, ведь вы оставались здесь и следили за домом, а я о нем позабыл.

Он гладил голову енота, теребил его уши.

– Как тебя звать? – спросил Раскин.

– Альберт.

– И чем ты тут занимаешься, Альберт?

– Я слушаю.

– Слушаешь?

– Ну да, это моя работа. Ловить слухом жутеров.

– И ты их в самом деле слышишь?

– Иногда. Я не очень хороший слухач. Начинаю думать про белок и отвлекаюсь.

– А какие звуки издают жутеры?

– По-разному. Когда какие. Когда ходят и топают, когда просто тюкают. Иногда говорят. Только они чаще думают.

– Постой, Альберт, а где находятся эти жутеры?

– А нигде, – ответил енот, – Во всяком случае, не вот тут. Не на Земле.

– Не понимаю.

– Ну, это как большой дом. Большо-о-ой такой дом, в котором много комнат. А между комнатами двери. Я нахожусь в одной из этих комнат, и слышу, есть ли кто в других комнатах, но попасть к ним не могу.

– Почему же не можешь? – возразил Раскин, – Открыл дверь да вошёл.

Енот помахал лапой:

– Ты всё-таки не понял. Я не могу открыть дверь. Я даже не знаю про неё. Мне кажется, что комната, где я – одна во всём доме. И даже если бы я знал про дверь, всё равно не смог бы её открыть.

– Ты говоришь про разные измерения, про иные миры.

Альберт озабоченно почесал лапой ухо:

– Я не знаю такого слова – измерения. Я объяснил тебе так, как Дядюшка нам объяснял. Он говорил, что на самом деле никакого дома нет, и комнат на самом деле нет, а те, кого мы слышим, наверно, совсем не такие, как мы.

Раскин кивнул своим мыслям: «Вот так и надо действовать. Не торопясь. Не пугать их трудными словами. Пусть сперва поймут суть, потом уже можно вводить более точную терминологию. И скорее всего она окажется искусственной. Ведь уже есть название. Жутеры – то, что за стеной, то, что слышишь, а определить их место не можешь. А это просто жители соседней комнаты: «Жутеры. Берегись, не то тебя жутер заберёт".

Такой подход у человека. Иной раз он чего-то не может понять, или увидеть. Не может ни пощупать, ни проверить. А раз не можешь – значит, этого нет. Не существует. Значит, необходимо присвоить этому название. Чтобы впредь сразу понимать, о чём речь. Вот и получается, что это призраки, вурдалаки, жутеры.

"Тебя жутер заберёт".

Так проще, удобнее. Страшно? Да, но при свете дня можно про них забыть. И ведь они тебя не преследуют, не донимают. Если очень постараться, можно внушить себе, что их нет. Назови их призраками, жутерами, и можно даже посмеяться над ними. При свете дня».

Горячий шершавый язык лизнул подбородок Раскина, и Альберт заёрзал от восторга.

– Ты мне нравишься, – сказал он, – Дядюшка никогда меня так не обнимал. Никто так не делал.

– У Дядюшки много дел, – ответил Иван.

– Это верно ты сказал, – подтвердил енот, – Он сидит и всё записывает в книгу. Что услышали еноты, и что нам нужно сделать.

– Ты что-нибудь знаешь про Раскиных? – спросил человек.

– Конечно. Мы про них всё знаем. Ты тоже Раскин. И это здорово. А то еноты уже было решили, что их уже больше не осталось.

– Остались. Ещё как. И один всё время здесь был. Дядюшка тоже Раскин. Он давно это заслужил.

– А нам он никогда так не говорил.

– Ну ещё бы.

Дрова прогорели, и в комнате стало совсем темно. Язычки пламени, фыркая, озаряли стены и пол слабыми сполохами.

И было что-то ещё. Тихий шорох, еле слышное дыхание, отдалённый гул голосов, собравший в себя нескончаемые воспоминания и долгий ток жизни – две тысячи лет. Этот дом строился на века и на самом деле простоял века. Он должен был стать родным очагом, и до сих пор им остаётся. Надёжный, вечно верный тебе приют, который обнимает тёплыми руками и ласково прижимает к сердцу.

В мозгу отдались шаги – шаги из далёкого прошлого, отзвучавшие навсегда много столетий назад. Шаги Раскиных. Тех, которые ему предшествовали, тех, которым Дядюшка прислуживал со дня их рождения до смертного часа. Его окружала история. Она шелестела занавесками, вилась по половицам, пряталась в углах, с любовью глядела со стен. Живая история, которую чувствуешь нутром, воспринимаешь кожей, – пристальный взгляд давно угасших глаз, вернувшихся из ночи.

«Что, ещё один Раскин? Да ты же пустышка. Выдохлась порода. Разве мы такими были? Последыш».

Иван поёжился:

– Нет, я не последыш, – возразил он, – У меня есть сын.

Но прошлое продолжало:

«Ну и что из того? Сын, говорит. А много ли он стоит, этот сын…»

Раскин вскочил с кресла, оттолкнув Альберта в сторону.

– Нет, это не так! – закричал он, – Мой сын…

И снова опустился в кресло.

Его сын – в лесу, играет луком и стрелами, забавляется.

«Это у него хобби такое», – сказала Марина, прежде чем подняться в Обитель, чтобы после сто лет смотреть сны.

А голоса предков не умолкали:

«Это хобби, а совсем не деятельность. Не профессия. Не насущная необходимость. Просто развлечение, не настоящее занятие, а значит – глупость. Ни то ни сё. В любую минуту бросит, и никто даже не заметит. Это то же самое, как изобретение разных напитков, или писание никому не нужных картин. Что-то вроде переделки комнат с помощью отряда шальных механоров. Вроде составления истории, которая никого не интересует. Вроде игры в индейцев, или дикарей с луком и стрелами. Такое же развлечение, как сочинения длящихся веками снов для людей, которые пресытились жизнью и жаждут вымысла».

Человек сидел в кресле, уставившись в простертую перед ним пустоту, ужасающую, жуткую пустоту, поглотившую и завтра, и все дни. Он рассеянно переплёл пальцы, и большой палец правой руки потер левую.

Альберт подобрался к человеку через озаряемый тусклыми сполохами мрак, оперся передними лапами о его колени и заглянул ему в лицо:

– Повредил руку? – спросил он.

– Что?

– Повредил руку? Ты ее трёшь.

Раскин усмехнулся:

– Да нет, просто бородавки, – он показал их еноту.

– Надо же, и вправду бородавки! – сказал Альберт, – Разве они тебе нужны?

– Нет, – Иван помялся, – Пожалуй, совсем не нужны. Просто никак не соберусь пойти, чтобы мне их свели.

Альберт опустил морду и поводил носом по руке Раскина.

– Вот так, теперь всё – торжествующе произнес он.

– Что – вот так?

– Погляди на них.

Пыхнула обвалившаяся головешка в камине, Иван поднял руку к глазам и присмотрелся.

Нет бородавок. Гладкая, чистая кожа.