Калейдоскоп

Глава 7

Глава 7

– Ну и дурень же ты, – сказал Волчик, – Я заставил бы их поискать меня. Заставил бы погоняться за мной, так просто не поддался.

Семён покачал головой:

– Может ты так и поступил бы, дружище, может быть, для тебя это норма. Но для меня это не подходит. Раскины никогда не убегают.

– И с какого перепуга ты это взял? – не унимался волк, – Несёшь какую-то чушь. До сих пор ни одному раскину не надо было убегать, а раз ни одному раскину еще не приходилось убегать, откуда ты можешь знать, что они никогда…

– Ну всё, заткнись, – отрезал молодой человек.

Они продолжали молча подниматься по каменистой тропе, взбираясь на холм.

– Слушай, за нами кто-то следует, – вдруг сказал Волчик.

– Не придумывай ерунды, тебе померещилось, – с усмешкой возразил Семён, – Кому это нужно следовать за нами? Басе?

– Не знаю, но…

– Что, чуешь чей-то запах?

– Нет…

– Может услышал? Или увидел?

– Нет, но…

– Значит, никто за нами не следует, – решительно заявил Семён, – Теперь вообще никто никого не выслеживает.

Свет луны, струясь между деревьями, освещал бликами серебра черный лес. В ночной долине, на реке, утки о чем-то сонно спорили вполголоса. Слабый ветерок снизу принес с собой дыхание реки.

Тетива зацепилась за куст, и Семён остановился, чтобы освободить её. При этом он уронил на землю несколько стрел и нагнулся, чтобы поднять их.

– Придумал бы какой-нибудь способ носить эти штуки, – пробурчал Волчик, – Без конца то зацепишься, то уронишь, то…

– Я уже думал об этом, – спокойно ответил его спутник, – Пожалуй, сделаю что-нибудь вроде сумки, чтобы можно было повесить на плечо.

Подъём продолжался.

– Ну и что ты собираешься сделать, когда придёшь в усадьбу Раскиных? – спросил волк.

– Найду Дядюшку, – ответил Семён, – Собираюсь рассказать ему, что я сделал.

– Бася уже рассказала, не беспокойся.

Парень пожал плечами:

– Может быть, она не так рассказала. Может быть, что-нибудь напутала. Бася очень волновалась.

Волчик согласился:

– Да она вообще дурная.

Они пересекли лунную прогалину и снова нырнули во мрак.

– Что-то у меня нервишки разгулялись, – сказал волк, – Затеял ты ерунду какую-то. Я тебя до сих пор проводил и…

– Ну и возвращайся, – сердито ответил Семён, – У меня вот нервы в порядке. Я…

И тут он круто обернулся, а волосы на голове поднялись дыбом.

Что-то было не так… Что-то неправильное... В воздухе, которым он дышал, в его мозгу… Тревожное, жуткое ощущение опасности, но ещё сильнее – чувство омерзения, оно вонзило когти ему в лопатки и поползло по спине миллионами цепких ножек.

– Волчик! – заорал он, – Волчик, стой!

Рядом с тропой, внизу, вдруг сильно качнулся куст, и Семён стремглав бросился туда. Обогнув кусты, резко остановился. Вскинул лук и, мгновенно выхватив из левой руки стрелу, упёр её в тетиву.

Волчик распростёрся на траве – половина туловища в тени, половина на свету. Его пасть оскалилась клыками, а одна лапа еще царапала землю.

Человек увидел, как над волком наклонилась какая-то тень. Серая, мутный штрих. Тень шипела, рычала, и в мозгу Семёна отдался эхом целый поток яростных звуков. Облачная пелена неба развеялась, пропуская лунный свет, и он увидел нечто, похожее на лицо – неясные очертания, словно полустёртый рисунок мелом на пыльной доске. Лицо мертвеца, воющий рот, щели глаз, и отороченные щупальцами уши.

Тренькнула тетива, и стрела вонзилась в лицо – вонзилась, но прошла насквозь, и упала на землю. А лицо все так же продолжало рычать.

Еще одна стрела уперлась в тетиву и поползла назад, дальше, дальше, почти до самого уха. Стрела, выброшенная упругой силой крепкой древесины, выброшенная ненавистью, страхом, отвращением человека, который натягивал тетиву.

Стрела опять поразила размытый лик, замедлила полёт, закачалась – и тоже упала.

Еще одна стрела – и сильнее натянуть тетиву. Еще сильнее, чтобы летела быстрее и убила наконец эту тварь, которая не желает умирать, когда ее поражает стрела. Тварь, которая только замедляет стрелу, и заставляет ее качаться, и пропускает на сквозь.

Сильнее, сильнее – еще сильнее. И… Лопнула тетива.

Секунду Семён стоял, опустив руки: в одной никчемный лук, в другой никчемная стрела. Стоял, измеряя взглядом просвет, отделяющий его от призрачной нечисти, присевшей над останками волка.

В душе его не было страха. Не было страха, хотя он лишился оружия. Была только бешеная ярость, от которой его трясло, и был голос в мозгу, который чеканил одно и то же звенящее слово:

– Убей… убей… убей…

Он отбросил лук и пошёл вперёд – руки согнуты в локтях, пальцы словно кривые когти. Жалкие когти…

И тень попятилась – попятилась под напором волны страха, внезапно захлестнувшей ей мозг, страха и ужаса перед лицом лютой ненависти, обжигающим пламенем идущей от этого страшного создания. Властная, свирепая ненависть…

Ужас и страх ей и прежде были знакомы – ужас, и отчаяние, – но здесь она столкнулась с чем-то новым. Как будто мозг ожгло карающей плетью.

Это была ненависть.

Тень заскулила про себя – захныкала, и попятилась, лихорадочно копаясь мысленными пальцами в помутившемся мозгу в поисках формулы бегства.

*****

Огромный зал внутри за́мка был пуст – заброшенный, гулкий. Зал, воздух которого загустел от пыли забвения, пропитался торжественным молчанием праздных столетий.

Дядюшка стоял, держась за дверную ручку. Стоял, сканируя все углы и темные ниши обостренным чутьём новой аппаратуры, составляющей его туловище. Ничего. Ничего, кроме тишины, пыли, и мрака. И похоже, тишина и мрак безраздельно царят здесь уже много лет. Никакого намека на дыхание хоть какой-нибудь бросовой мыслишки, никаких следов на полу, никаких каракуль, начертанных небрежным пальцем на столе.

Откуда-то из тайников мозга просочилась в сознание старая песенка, старая-престарая – она была старой уже тогда, когда ковали первое туловище Дженкинса. Его поразило, что она существует, поразило, что он вообще её знал. А ещё ему стало не по себе от разбуженной ею шквала столетий, не по себе от воспоминания об аккуратных белых домиках на холмах, не по себе при мысли о людях, которые любили свои поля и мерили их уверенной, спокойной хозяйской поступью.

– Кто того дятла убил?

– Кто ему бо́шку скрутил?

Клювом махнул воробей:

– Я лук и стрелу смастерил,

Я того дятла убил!

«Нелепо, – сказал себе механор, – Нелепо, что какой-то вздор, сочиненный племенем, которое почти перевелось, вдруг пристал ко мне и не дает покоя. Нелепо».

– Кто того дятла убил?

– Я, прошипела змея...

Он закрыл дверь и пошёл через комнату. Расставленная возле стен пыльная мебель ждала своего хозяина, который так и не вернулся. Пыльные инструменты и аппараты лежали на столах. Пылью покрылись названия книг, выстроенных рядами на массивных полках.

«Ушли, – сказал себе Дядюшка, – И никому не ведомо, когда и почему ушли. И куда, тоже никому неизвестно. Ничего не говоря, ночью незаметно ускользнули. И теперь, как вспомнят, конечно же, со смеху за животы хватаются, веселятся при мысли о том, что мы их тут стережем и думаем, – они ещё там, думаем, – как бы не вышли незаметно».

В стенах было несколько дверей, и Бэмс подошел к одной из них. Взявшись за ручку, он сказал себе, что открывать нет смысла, искать модификантов также не сто́ит. Если этот огромный зал пуст и заброшен, значит, и все остальные такие же.

Но он нажал на ручку, и дверь отворилась, и его неожиданно обдало жарким зноем, но комнаты за дверью он не увидел. Перед ним была пустыня, золотистая пустыня простерлась до подернутого маревом ослепительного горизонта, под огромным голубым солнцем.

Что-то зелёное с ярко красными полосами, похожее на большую ящерицу, но это была совсем не она, – семеня множеством лапок, с мертвящим свистом молнией проскользнула перед ним по песку.

Дядюшка быстро захлопнул дверь, оглушённый и парализованный.

Пустыня. Пустыня и что-то непонятное, скользящее по песку. Не комната, не зал и не терраса – пустыня. И голубое, палящее солнце.

Медленно, осторожно он снова отворил дверь, сперва самую малость, потом пошире. Там по-прежнему была пустыня.

Захлопнув дверь, Дядюшка уперся в неё спиной, словно требовалась вся сила его металлического туловища, чтобы не пустить пустыню внутрь, преградить путь тому, что эта дверь и пустыня означали.

«Да, здорово у них голова варила, – сказал он себе, – Здорово и быстро. Куда там обыкновенным людям за ними угнаться. Мы и не представляли себе, как она у них здорово варила! Но теперь-то я вижу, что голова у них работала куда лучше, чем мы думали».

Внезапно он понял:

«А ведь этот зал – это всего лишь прихожая, мост через немыслимые дали к другим мирам! Средство покинуть Землю, не покидая ее, ключ, позволяющий, открыв дверь, пересечь пустоту».

И тут сознание механора яркой вспышкой озарила ошеломляющая догадка:

«Так вот оно что! Да это ведь выполненная на практике схема того, что зашифровал Серемар на засекреченных листках! А Федька разгадал его шифр! Федька... Опять он... Значит, не зря он так интересовался этими секретными записями кормыша...»

В стенах были другие двери, Бэмс посмотрел на них, но покачал головой. Он понял – для того, чтобы уйти в нужный мир, надо применить формулу перехода, но этого шифра он не знал. Что ж...

Он медленно прошёл через комнату к выходу. Тихо, чтобы не нарушить безмолвие пыльного помещения, механор нажал дверную ручку, и вышел. Увидел знакомый мир – мир луны и звёзд, ползущую между холмами речную мглу, перешёптывающиеся между собой древесные кроны.