Княже мой, княже

Часть

Энзо задумчиво смотрел в окно челнока, за которым тянулись неровные квадраты плоскогорий.

На высоких плато, пересекая которые, бурные реки сбегали в долины у подножия гор, горные гребни разделяли плодородные впадины, а вулканы, окружённые закаменевшими потоками лавы, вечными стражами застыли среди них.

Приглядевшись, можно было увидеть, что на равнинах земляные насыпи соседствовали с полями, которые огораживали каменные стены, построенные для того, чтобы удерживать дождевую воду и почву – от вымывания.

На горных склонах, ограничивавших одну из таких долин, Энзо увидел террасы, уже засеянные сорго и пшеницей. Коричневые или цвета охры зимой, сейчас они уже были покрыты зеленью.

Всё лето – с марта по август – долины эти казались бурно разросшимися садами.

На другом плато располагался круг, образованный, как понял Энзо, вглядевшись, глинобитными домиками, поставленными плотно, так что одна стена касалась другой.

- Жилища дикарей, - пояснил Таскони, проследив за его взглядом. Чезаре, сидевший в кресле рядом с Энзо, почему-то крепче стиснул руку юноши, которую и без того сжимал всю дорогу – он ужасно боялся летать – но промолчал.

- Вы так уверены, что можете судить? – спросил Энзо.

- Что? – Таскони моргнул, озадаченно глядя на него.

- Ничего.

Какое-то время царила тишина, а затем Таскони продолжил.

- Они живут в этих маленьких домишках - в каждом по десятку человек. Внутри всего две комнаты, соединённые между собой, а в центре деревни святилище каких-то богов – вот и всё.

- А больше на планете ничего не нашли? – с внезапным для самого себя любопытством поинтересовался Энзо.

Таскони прищурился, внимательно глядя на него.

- Нашли, - признался он, - каменный храм овальной формы, которому уже много веков. Стены его исписаны загадочными надписями, которые никому не удалось прочитать. Но сам он не так уж велик – всего три святилища и алтарь, да ящики с ладаном внутри. К тому же, на всей планете он один.

- Интересно, - сказал Энзо и снова отвернулся к окну. Горы уже проплывали под ними, и овраги, подобно долоту, вырубали на горных склонах новые террасы, всё более углубляясь и образуя густую сеть долин.

- Встреча будет проходить там, - Таскони указал пальцем на одну из долин, а Энзо кивнул, принимая его решение как факт.

Долина, в которой предполагалось провести торжество, нравилась Энзо куда больше, чем тот город, в котором он жил.

Простирающаяся километров на сорок в длину при ширине около восьмидесяти километров, она включала в себя долины и реки Сакраменто и Сан-Хоакина. Мощный поток Сан-Хоакины разрезал её на две части с севера на юг, проходя по дороге одно за другим пять живописных озёр. Воды его были прозрачны, как стекло, и изобиловали лососем и другой рыбой, так что казалось – протяни руку, и она сама пойдёт в ладонь

Строители из местных, наспех сооружавшие корпуса для помостов и жилища для гостей, рассказывали, что по обширным равнинам, омываемым этой рекой, бродят табуны диких лошадей. Здесь же можно было встретить мулов, лосей... и даже медведей. «Калсу», как называли они уроженцев Содружества, приезжали сюда большими конными отрядами и ловили животных с помощью лассо, как сами туземцы ловили на побережье быков.

Они же говорили, что «калсу» повезло – обычно в это время, в конце марта, уже начинался сырой сезон и заканчивался он только к ноябрю. В этот период целыми днями, а то и неделями, с серого неба беспрерывно лил дождь, струи его хлестали по серому камню гор, прибивая тучи пыли к земле, а низины превращались в ожерелья озёр. В ноябре же начиналась сорокоградусная сушь. Затопленные луга пересыхали, превращая озёра, образовавшиеся в сезон дождей, в гнилые болота, источающие зловоние, и огромная долина становилась полем смерти.

В то, что кристально чистые водоёмы могли превратиться в болота, Энзо верилось с трудом. Воздух здесь, особенно в сравнении с воздухом Манахаты, был так свеж, что казалось - оставь кусок мяса лежать на жаре, и он никогда не сгниёт.

Всё время, когда Таскони не интересовался им, Энзо проводил на побережье реки, разглядывая этот непривычно огромный водоём. Высоко наверху Сан-Хоакину питали снега, а живописные берега её от самого устья до края гор восхищали всех, кто прилетал сюда в первый раз. Вдоль реки по обеим сторонам тянулись роскошные дубравы, увитые диким виноградом, перемежаемые смоковницами и другими фруктовыми деревьями. За этой стеной деревьев по обе стороны реки виднелись макушки высоких рощ, словно островки среди лугов, зеленеющие в летнюю пору и вызолоченные солнцем зимой. Чуть дальше от реки местность становилась холмистой. Низины постепенно поднимались среди речек и лесов, словно приготовившись штурмовать вершины гор, и терялись в кущах сосен и дубов, чьи гигантские стволы добирались по горным склонам до района вечных снегов.

Здесь, в долине, аборигенов встретить было нельзя – кроме тех, что «калсу» привезли с собой. Только одинокие гасиенды и небольшие гарнизоны поселенцев, изолированные друг от друга, гнездились глубоко в лесу.

Здесь же, на реке, было решено открывать конгресс. Стоя на носу маленького кораблика, приготовленного для Таскони, Энзо не мог оторвать взгляда от гигантского водопада в сотню метров высотой, вздымавшегося над ними выше по течению реки. Четыре дня шли приготовления к встрече послов, и большую часть этого времени Энзо не был нужен своему спутнику. И все это время он проводил здесь.

Могучий водный поток разрезал по середине маленький остров. С одной стороны он оставался ровным и был чуть выше, чем с другой. Вторая же половина утёса изгибалась подковой, и густое облако водяных брызг поднималось над ним, заслоняя обзор.

Ощущение мощи водного массива, несущегося вниз, потрясало Энзо так, что сердце замирало в груди, а разбивающиеся о гладь реки водные струи грохотали так, что собственный голос он слышал с трудом.

Верх водяной стены казался неподвижным. Его гладкая поверхность напоминала тёмно-зелёное бутылочное стекло. А ниже вода кипела и бесновалась, образуя гигантские водовороты.

Над этим диким апофеозом клокочущих и грозно ревущих струй поднимался на сотню метров вверх белый столб водяной пыли, закрывавший всю середину подковы.

Внизу, там, где сгрудились кораблики гостей, водопад выточил в каменном лоне реки глубокий желоб – упавшие глыбы грудились там одна на другой. Иногда Энзо представлял, как, вращаясь, они падают вниз, несомые потоками воды, год за годом вгрызаются в каменное дно.

В солнечную погоду неровная, чуть волнистая и как будто бы взлохмаченная стена вспененной воды разбивалась о громоздящиеся внизу огромные куски упавших каменных глыб.

А с двух сторон белопенное голубоватое водяное зеркало оттенялось сочной зеленью берегов.

Таких корабликов на реке в этот вечер, когда закатное солнце уже касалось гор, было около десятка. Тот, на котором оказался Энзо, назывался «Леди Туманов».

- Почему так? – спросил Энзо, когда они только поднимались на борт.

Таскони пожал плечами и ответил, только когда кораблик уже отчалил и добрался до середины реки.

- Аборигены рассказывают, что раньше, когда калсу ещё не появились здесь, каждый год самую красивую девушку приносили в жертву богу реки, жившему в пучине вод. Её одевали в лучшие одежды, причёсывали и заплетали косы, завивая их на концах, а сверху надевали венок. Затем сажали в пирогу без вёсел и отталкивали от берега там, выше по течению реки, - Таскони указал на вершины гор, где буйствовал водопад. - И Дева Тумана улыбалась и пела, плывя к водопаду – ведь ей выпало великое счастье встретиться с всемогущим божеством.

Энзо поёжился, и губы его расколола улыбка.

- Облик этой разъяренной реки настолько грозен, а водная стихия так пугает тех, кто нуждается в ней, так безгранична и сурова её бешеная сила, что воображение путешественника прямо-таки требует роковых и жутких историй, связанных с прошлым этого водопада, - сказал он.

Таскони тогда не ответил ничего. А сейчас, стоя на носу катера и глядя на водяные вихри, Энзо и сам чувствовал себя «девой туманов», избранной и разукрашенной силами десятков людей, только чтобы столкнуть её в водопад. Он почти что чувствовал, как водяные вихри кружатся вокруг него, утягивая на дно.

Потом над рекой протянули канат. Какой-то сумасшедший под оханье толпы в наступившем полумраке, разрываемом только лишь огнями прожекторов, ходил по нему туда и сюда и даже пытался танцевать.

Энзо, обхватив себя руками, попросил отпустить его в каюту, но капо отказал.

- Ты должен сопровождать меня – я для этого тебя с собой взял.

Энзо вздохнул и вернулся на борт. Какое-то время капо молча стоял в сторонке, думая о своём, а потом сказал:

- Я понимаю Пьетро.

- Что? – Энзо вскинулся и удивлённо уставился на него.

- Ничего.

Капо обнял его за талию, но больше ничего делать не стал. Они так и стояли, пока не закончились представления, и капо не приказал поворачивать яхту к берегу.

Потом был ужин – скромный и осторожный. Земляне явно опасались кого-нибудь оскорбить – но и показаться заискивающим не хотел никто.

Сидя рядом с Таскони, Энзо рассматривал послов, сидевших по другую сторону стола.

Представитель Сины, разодетый в многослойное шёлковое кимоно, прибыл в окружении троих юношей, одного из которых назвал своим отцом, а двух других – отцами своих детей. Энзо не понял, как такое могло быть, тем более что «отец» посла выглядел младше его самого. Но, конечно, никто не собирался ничего ему объяснять. Капо же отреагировал на такое представление с каменным лицом, и Энзо не мог и представить, что делалось у корсиканца в голове. Вся делегация была невысокого роста и пигментом напоминала осенний парк, в остальном же вполне походила на людей.

Пандавы тоже были разодеты в шелка, но сидевшие на них куда свободней и почти не скрывавшие тел. Они много рассказывали о своей чудесной стране, где водятся все животные, кроме, разве что, лошадей, и растут зелёные круглый год леса.

Затем представлялись даэвы, назвавшие себя людьми деревьев, и только перед самым отлётом Энзо понял, почему они называли себя так: корабль их походил на огромный дуб с полым нутром, а если верить самим даэвам - дубом и был.

Ещё одна делегация полностью состояла из бородатых и кучерявых мужей. Уже второй раз Энзо услышал о загадочных крылатых быках, но только дёрнул плечом – о Лэрде вспоминать он абсолютно не хотел.

Мысли о событиях прошлой недели погрузили его в тягостные раздумья о том, что могло бы сбыться, но не сбудется уже никогда: он всё думал, мог ли он задержать Аргайла хотя бы на день. Думал о том, что он сделал не так и что ему делать теперь.

Неделя промелькнула так быстро, что он не успел понять, насколько высокомерный шотландец притягивал его к себе. Теперь же Энзо оставалось лишь с грустью вспоминать его глаза, карие и тёплые, как виски или пряный цветочный мёд.

Энзо обхватил себя руками. Задумавшись, он пропустил момент, когда представляли пятую делегацию, и все приступили к еде. Он привычно кивал и улыбался, поддакивая всему, что говорил его спутник, первым смеялся над его шутками и, время от времени изящно прогибая спину, приникал к его плечу, хотя на самом деле не слышал ничего.

Бескрайний простор планеты, на которой почти что не было людей, ошарашил его так же, как и водопад, по-прежнему грохотавший вдалеке. И когда через несколько дней первый раунд переговоров закончился обещанием встретиться опять и обсудить всё ещё раз, а Энзо наконец снова оказался на корабле, ему показалось, что он оглох и ослеп. Салон был малюсеньким и давил на него со всех сторон. Напрасно Энзо говорил себе, что скоро это пройдёт, ему по-прежнему не удавалось справиться с собой.

«Я хочу улететь», - машинально повторил он сам себе, но тут же подумал об отце и обмяк, понимая, что навсегда останется здесь, на металлическом острове, парящем между плантациями, полном людей, для которых он был никем.

Когда капо подбросил его до клуба, над городом царила ночь. Таскони не стал его провожать, но на прощание поцеловал в лоб и наградил долгим взглядом.

- Ты слишком хорош, - сказал он.

Энзо только дёрнул плечом. Вежливо поблагодарил и стал подниматься на второй этаж.

А наутро в кабинете капо прозвучал звонок. Он поднял трубку и долго молчал, только с каждым словом становился бледней.

- Капо... мне очень жаль... три тела выловлены у самых ветров. Их не могли опознать сначала, но теперь...Одно из них - ваш сын, - слова в трубке звучали сюрреалистично.

- Пьетро… - прошептал он сквозь стиснутые зубы. «Я говорил! Я ему говорил!» - билось у Таскони в голове, а затем осознание накрыло его в один миг: - Это он... Лучини, чтобы он сдох. Быстро. Мальчишку ко мне.