Козлоногий Бог

Глава 19.

Оба они, Джелкс и Хью, судили о поведении Моны, исходя из своих собственных взглядов. Она была полностью поглощена обустройством домашней жизни. До того, как она порвала со своей семьей и стала художником, она получила хорошее воспитание в традициях северной части страны, и теперь, когда она почувствовала себя ответственной за ведение домашнего хозяйства, ей пригодились все те старые навыки, которые так раздражали ее в период обучения. Хью с интересом наблюдал за ней. Тот способ ведения домашних дел, который ему доводилось наблюдать в своем собственном доме, сильно отличался от нынешнего и состоял, главным образом, в том, чтобы снять трубку внутридомового телефона и сообщить, как много народа ожидается к обеду. И этот всепоглощающий интерес, и эта восторженная гордость были для него чем-то совершенно новым. Кстати сказать, это было новым и для Моны. Раньше она бы ни за что не поверила в то, что такое вообще возможно. Но теперь ей казалось, что есть большая разница между тем, чтобы управлять своим собственным шоу и помогать в этом своей матери. И в этом, кстати, может заключаться одна из причин того, почему совершенно не приспособленные прежде к домашней жизни девицы не всегда оказываются разгильдяйками в браке.

Джелкс с не меньшим интересом наблюдал за происходящим, ибо он знал, что машина домашнего хозяйства, порядок работы которой так кропотливо настраивала Мона, встанет в тот же момент, когда она отсюда уедет. Лиззи и Билл готовы были сделать что угодно ради нее, но без нее они сначала начнут замедлятся, потом остановятся совсем, а после всё вернется на круги своя. Монашеская ферма не просто погрузится в хаос, когда здесь не будет Моны, а скатится в преисподнюю, подумал Джелкс. Теперь, если Мона по-умному разыграет свои карты, думал он... Но сможет ли она? Он был почти уверен, что нет. Мона, как и все женщины идеалистических взглядов, отлично разбиралась во всевозможных эфемерных вещах, но она становилась необычайно глупа, когда дело касалось ее собственных интересов. Он вздохнул. Мона не смогла бы ни удержать, ни ослепить ни одного мужчину. Однако сам он смог бы повлиять на Хью, Хью легко бы этому поддался. Поэтому он решил отойти в тень и дождаться своего выхода.

Работа мистера Пинкера постепенно близилась к завершению. Никакой внутренней отделки здесь не требовалось, поскольку стены состояли сплошь из гладко отполированных камней. Под влиянием этого эксперта по старинным зданиям Хью решил не подвергать древний монастырь пытке центральным отоплением и ограничиться тем, чтобы поставить огромную печь в подвале, ставшим последним пристанищем Амброзиуса.

— На то, — говорил мистер Пинкер, — чтобы согреть это место, уйдут сотни фунтов, сэр, и здесь все равно не станет теплее. Не стоит делать системы центрального отопления в здании, которое строилось не для этого. Ничего хорошего из этого не выйдет. Это против природы. Но если вы потратите десять фунтов на большую печь для подвала и будете оставлять дверь в подвал открытой, вы получите именно то, что нужно. Тепло имеет свойство подниматься вверх. Ничего не поделаешь.

Хью поблагодарил старого мастера и восхитился его честностью. Однако если бы сын-сантехник мистера Пинкера был лучшим специалистом по проведению систем горячего водоснабжения, то дело приняло бы совсем другой оборот.

Когда внутренний двор монастыря был очищен от грязи, они оказались на восемнадцать дюймов ниже, опустившись на разбитые каменные плитки, которыми когда-то была вымощена территория. Уложенные заново, они превратились в безумно прекрасную отмостку. Как только были установлены водосточные желоба — мисс Памфри ненавидела водосточные желоба — по крайней мере, в домах своих арендаторов — на Хью нашло вдохновение и он пустил дождевую воду с крыши в небольшой пруд с кувшинками, находившийся в самом центре двора. Затем они все вместе погрузились в машину и поехали в близлежащий питомник, и если бы Мона не была настолько решительной в переговорах, если не сказать несколько язвительной, то Хью продали бы весь неликвид, включая те старые кусты, которые были слишком огромными для того, чтобы их куда-либо перевозить. Джелкс гадал, наблюдая за всем происходящим, к чему же в итоге придет эта парочка. Хью всё свесил на Мону, а Мона, словно сокол, в оба глаза следила за соблюдением его интересов. Но даже этого, как справедливо заметила Мона, было недостаточно для женщины с — Джелкс не хотел употреблять словосочетание «стальные потроха» и растерялся в поисках другого.

Насколько мог судить Джелкс, Хью и Мона уже привыкли к своему платоническому сожительству. Правда, он все равно не был в этом уверен. Он прекрасно знал свою Мону. Она не могла питать каких-либо иллюзий на этот счет, даже если их питал Хью.

Время утекало, словно песок. Джелкс не мог оставаться здесь до бесконечности. Как он справедливо замечал, «я не считаю, что нужно вкладывать все свои силы в добывание денег, но бизнес — он как ребенок, которому нужно иногда уделять время, иначе с ним возникнут проблемы».

Но в их Эдем прокрался Змей, и имя ему было практически легион, ибо из большого Даймлера вылезли леди Пастон; ее старшая дочь, леди Уитни; ее младшая дочь, достопочтенная мисс Фоулдс, и аккуратный джентельмен, выглядевший как настоящий профессионал, который определенно не был доктором Джонсоном. Уже один этот факт вселил в Джелкса глубокое беспокойство. Ибо если бы их волновало только лишь здоровье Хью, то человеком, которому бы они доверили его осмотр, стал бы семейный врач, который хорошо его знал. Две, всего лишь две подписи нужно было поставить в сертификате, который навсегда лишал человека всех жизненных свобод. От миссис Макинтош Джелкс слышал о враче, заправлявшем на Мейфейре со всеми его наркотиками и абортами, воображаемыми недугами и совсем не воображаемыми венерическими болезнями. Будь на то его воля, он не позволил бы новоприбывшему даже посмотреть в сторону Хью, ибо человек может засвидетельствовать лишь то, что видел собственными глазами, но глупышка Лиззи безропотно впустила в дом всю компанию. Горничной мисс Памфри так и не удалось обучить ее правильно открывать входную дверь.

Хью явно был взбешен, однако он вежливо заговорил с ними после того, как справился с удивлением. Он представил Мону, и ее приняли с ледяной холодностью; он представил Джелкса и его приняли со смесью холода и интереса. Три женщины уселись вокруг него, словно маленькие мальчишки в ожидании забоя свиньи, и доктор начал беседовать с Хью, без лишних предисловий перейдя к теме Амброзиуса. Джелкс не понимал, как он узнал о том, что ему требовалось найти. Неужели миссис Макинтош выдала их по неосторожности или поступила с ними нечестно? Хью, целиком поглощенный этой темой, разговорился и совершенно забыл о своей стеснительности, и Джелкс подивился его доверчивости.

Все они проявили крайнюю заинтересованность и попросили осмотреть место смерти Амброзиуса, и Хью повел их вниз, в душный подвал, где безостановочно трудилась десятифунтовая печь мистера Пинкера, просушивая здание. Джелкс, решив, что им не стоит задерживаться здесь надолго, незаметно открыл воронку для загрузки угля и толкнул заслонку.

Леди Пастон, кашляя, заметила, что печи вредят здоровью.

— Все будет в порядке, когда прогреется дымоход, — сказал Джелкс, надеясь, что им нечего будет использовать против Хью; но поскольку печная труба уже итак была раскалена докрасна, им казалось, что он говорил о невозможном.

Раз Хью не попался на удочку Амброзиуса, то Леди Пастон, когда они вернулись наверх, предложила собрать семейный совет для решения насущных вопросов. Хью тяжело вздохнул, но согласился.

Джелкс встал. Он вряд ли мог сделать что-то еще. Посмотрев на того единственного человека среди присутствующих, который не был членом этой семьи, он сказал:

— Возможно, доктор Хьюз захочет присоединиться ко мне на прогулке, пока здесь обсуждаются семейные проблемы?

Доктор Хьюз моргнул, услышав такое обращение, поскольку был представлен просто мистером Хьюзом. Тем не менее, он вежливо поклонился.

— Боюсь, что я могу потребоваться здесь, — сказал он, — Если вы не возражаете.

Он обладал замечательными манерами, присущими всем жителям Мэйфейра, и Джелкс невзлюбил его уже только за это. Помрачнев, он исчез, и стал бродить взад и вперед под окном, чтобы услышать, если внутри вдруг начнется перебранка; ибо он понимал, что если, предварительно заставив его вспомнить об Амброзиусе, они заманили Хью на семейный совет, они, вероятно, встретятся с Амброзиусом, поскольку, как ему казалось, это было как раз тем, чего они добивались. Глубоко встревоженный, он бродил взад и вперед, поглядывая на освещенное окно каждый раз, когда проходил мимо.

Хью тоже был взволнован; это не было связано с тем, что его семья заставляла его волноваться каждый раз, когда они дружно наваливались на него с целью обсуждения семейных проблем; особое чутье, присущее от природы всем пассивным натурам, говорило ему о том, что сегодня происходило нечто совершенно необычное, и присутствие мистера Хьюза, или доктора Хьюза, как его предпочитал называть Джелкс, было для него таким же серьезным сигналом об опасности, каким могло бы быть прибытие палача на ферму для теленка. Доктор Хьюз был по-своему добр, не желая испортить телятину, но Хью почти разглядел, как тот исподтишка проверяет на остроту лезвие своего ножа. В общем, Хью находился в том состоянии, которое обычно бывает присуще напуганной лошади, и белки его глаз блестели абсолютно также. Он видел, что доктор Хьюз наблюдает за ним, и начал запрокидывать голову назад, словно конь, готовый встать на дыбы. Доктор Хьюз медленно пододвигал свой стул всё ближе и ближе к нему, пока, наконец, они не оказались по разные стороны одного стола.

Впрочем, женщин из собравшейся здесь компании, казалось, совершенно не беспокоила напряженная атмосфера в комнате. Они привыкли к Хью и его поведению, и прекрасно знали, что подобные признаки надвигающейся катастрофы никогда не означали ничего большего, нежели приближения очередного приступа его глубокой депрессии. Фрида очень переживала, что Хью может однажды покончить жизнь самоубийством во время одного из таких приступов тоски, но ничего подобного не происходило. Хью был слишком хорошо воспитан своей старой шотландской няней, чтобы заканчивать жизнь самоубийством.

— Может быть, ты присядешь, Хью? — спросила леди Пастон с приторной сладостью в голосе, которая пришла на смену авторитарности в тот момент, когда он стал слишком большим для того, чтобы быть отшлепанным. Хью присел, будучи не в состоянии в данный момент думать об извинениях за свой отказ. Каким-то особым чутьем он понял, что поддавшись им, он потерял одно очко в этой игре, пусть и сделал это исключительно из вежливости.

— Мы волновались за тебя, Хью, — продолжила его мать.

— Не стоило, — угрюмо проворчал Хью, шаркая ногами и не поднимая на нее глаз, — У меня все в порядке.

— Мы очень переживаем по поводу тех людей, что живут здесь с тобой. Мы разузнали о них кое-какую информацию и она весьма неутешительна.

Хью пробормотал что-то о том, что он ничего такого не слышал.

— Я полагаю, тебе известно, что старик — лишенный сана священник?

— Да нет же, — возразил Хью. — Он просто не закончил свою учебу.

— А мы слышали совсем другое. И просто так оттуда никого не выгоняют.

Хью молча сидел с несчастным видом, понимая бесполезность любых споров и будучи к тому же совершенно не способным спорить, даже если бы это могло что-то изменить.

— Интересно, знаешь ли ты, что у этой девки весьма сомнительная репутация?

Хью выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза.

— Мне ничего не известно о ее прошлом, — ответил он, — Я просто счел, что с ней можно иметь дело, и что она мне подходит.

— Что связывает тебя с этими людьми, Хью? Для нас всё это выглядит как совершенно безумное сожительство.

Это был нокаут. Что связывало его с ними? Он и сам не знал. Он любил старого Джелкса. Он превозносил Мону. Он был невероятно зависим от них, от них обоих вместе и от каждого из них в отдельности; вот только он с грустью осознавал, что он для них ничего не значил; что они помогали ему исключительно из человечности и ждали, что через некоторое время он встанет на ноги и сможет стоять самостоятельно, и что они не позволят ему до бесконечности висеть на их шеях. Как он должен был объяснить всё это своей семье? Как, в конце концов, ему самому было справиться с этим осознанием? Он смотрел в лицо обнаженной правде, которая, при этом, была достаточно запутанной для того, чтобы сбить с толку кого угодно.

— С Джелксом мы просто приятели, — сказал он, — Мисс Уилтон приходится ему кем-то вроде приемной дочери, за которой он присматривает, поскольку больше у нее никого нет. Она дизайнер и меблировщик, и она выполняет для меня именно эту работу. Миссис Макинтош должна была приехать сюда и помочь со всем управиться, но она оставила меня в самый последний момент и мисс Уилтон мгновенно заполнила собой образовавшийся пробел. Но это временно, — добавил он мрачно, чувствуя, как мучительно сжалось его сердце при этих словах.

— Что-то я в этом не уверена, — ответила леди Пастон, — Тебе будет проще оставить ее, чем прогнать.

Хью проворчал что-то в возражение, умоляя при этом Богов, чтобы она оказалась права.

— И сколько она получает за всё, что она для тебя делает? — настойчиво поинтересовалась леди Пастон.

— Три фунта в неделю, — ответил Хью.

— А старик?

— Нисколько. Он приехал в отпуск.

— А что ты собираешься делать с этой девчонкой, когда он уедет домой по окончании отпуска?

Хью не знал. Он тупо смотрел в пустоту, и разум его, отвлекшийся от всех остальных проблем, отчаянно пытался решить ту, что только что была озвучена.

— Она собирается остаться здесь, с тобой?

Хью знал не больше, чем она, и продолжал с несчастным видом смотреть в пустоту.

— Ну, тут мне возразить нечего, — сказала леди Пастон, — Давно позади те дни, когда кого-либо можно было шокировать подобными вещами. Не сомневаюсь, что это намного лучше для тебя, чем сидеть в мрачных раздумьях — не правда ли, доктор Хьюз?

— О да, конечно, намного лучше, — быстро выпалил доктор Хьюз, — Сдерживаться не стоит, своим желаниям лучше давать выход.

— Однако что нас действительно беспокоит, и беспокоит очень сильно, — продолжила леди Пастон, — Так это то, что может произойти с тобой, Хью, пока ты в руках этих гарпий.

— Они совсем не похожи на гарпий, — возразил Хью.

— Это только до тех пор, пока они не заслужили твоего доверия. Скоро станут. Даже не переживай.

Хью поерзал на стуле.

— Ну вот когда станут, тогда я вам и сообщу. В настоящий момент они невероятно полезны для меня.

— А потом будет слишком поздно, — ответила леди Пастон с раздражением. — Мы достаточно насмотрелись на таких людей. Ты такой внушаемый, Хью. Любой может получить от тебя всё, что пожелает.

— У меня на всех хватит, — угрюмо ответил Хью.

— Как раз не хватит, если ты будешь впустую растрачивать деньги. Для меня это жизненно важно, ведь мне нечего оставить твоим сестрам. А еще есть две дочери Элис, три ребенка Летиции и ребенок Мойры.

— Ну, и что с ними не так? Они что, будут не в состоянии когда-нибудь заработать себе на жизнь? Я что, должен постоянно их содержать? Не желает ли хоть кто-нибудь из них найти себе работу?

— Не стоит так раздражаться, Хью. Ты прекрасно знаешь о том, в каком трудном положении мы все находимся. Ты, конечно же, отложил немного денег на обеспечение детей своих сестер?

— А я думал, что этим должны заниматься их собственные отцы.

— Повторяю, Хью, не стоит так злиться. Теперь выслушай мое предложение, мой дорогой мальчик, и поскольку маловероятно, что я смогу еще долго быть рядом с тобой, я надеюсь, ты примешь его и потом мы сможем счастливо прожить вместе те несколько лет, которые мне остались. Я предлагаю, чтобы ты передал свои дела в траст, Хью, сделав Роберта и Космо своими доверенными лицами; тогда деньги не смогут быть растрачены и их точно хватит на всех. Когда я убеждала твоего отца переписать всё на тебя, вместо того чтобы делить имущество, мне казалось само собой разумеющимся то, что ты присмотришь за своими сестрами.

— Я присмотрю, — ответил Хью, — Но я не вижу ничего хорошего в том, чтобы обеспечивать еще и третье поколение, вместо того чтобы нормально их выучить. Будь я проклят, если воспользуюсь этим предложением.

— Но Хью, кому еще ты собираешься оставить свои деньги, если не детям своих сестер? Ты же не собираешься спустить их на благотворительность, правда? Я никогда не слышала о том, чтобы кто-нибудь поступал настолько глупо, учитывая, что у него есть три нуждающихся сестры. И если бы я знала, что ты будешь вести себя так, как сейчас, я бы никогда не стала настаивать на том, чтобы твой отец оставил всё тебе. Если уж ты сам не можешь оставить никакого следа в этом мире, то хотя бы не мешай другим это сделать. Кому ты собираешься оставить эти деньги, Хью, если не девочкам?

— Черт подери, мама, почему ты считаешь, что я окочурюсь первым? Я самый младший в этой семье. У меня есть полное право сначала перехоронить вас всех. Почему тебе кажется, что они бы получили больше с этого траста со своими мужьями в качестве доверенных лиц, чем если бы я щедро поделился с ними сам? Или доверенные лица собираются использовать деньги в своих целях?

— Хью, не говори так со мной, я этого не потерплю. Доверить им деньги я хочу только для того, чтобы они не были растрачены впустую, и чтобы хоть что-то, таким образом, досталось детям. Это существенно расширит возможности этих детей, особенно девочек, ведь у них будут хоть какие-то накопления. Ты мог бы прямо сейчас уладить этот вопрос, Хью, и всем нам стало бы спокойнее на душе. Кому ты оставишь деньги, если не детям своих сестер?

— А тебе никогда не приходило в голову, что я могу жениться снова? Я не Мафусаил[38], знаешь ли.

Повисла гробовая тишина.

— Еще как думала, — ответила леди Пастон после долгой паузы. — Так она понемногу подводит тебя к этому решению, да?

— Это ее ты выбрал, Хью? — последовал вопрос от его младшей сестры, сидящей слева.

— Судя по всему, ей это не нужно, — ответила его старшая сестра, сидящая справа. — Как по мне, она очень страстная натура, из тех людей, что до краев полны жизни. Сдается мне, что она-то его не выберет, даже если он останется последним выжившим мужчиной на свете.

Хью с горечью благодарил за правду, озвученную в этих возражениях, и не осознавал, какие резкие перемены начали происходить в этот момент.

Голос его матери прервал его раздумья в тот момент, когда он сидел, рассматривая быстро сгущавшиеся за окном сумерки и совершенно не обращая внимания на своих собеседников, наблюдавших за ним, словно множество кошек за мышиной норой.

— Мы только порадуемся, если ты женишься, дорогой, — сказала она, — Особенно если ты женишься на подходящей девушке; но ты будешь полным глупцом, если свяжешься с этой Уилтон, которая, поверь мне, вариант более, чем неподходящий. Мы навели о ней справки, и мало того, что она даже не является представительницей среднего класса, так она еще и прославилась как женщина совершенно свободных нравов, жившая со множеством разных мужчин.

— А как это касается меня? — спросил Хью.

— Еще как касается, если ты задумал на ней жениться.

— Помнишь эту леди Дорин, о которой вы говорили, когда я виделся с вами в последний раз?

— Подругу Элис? Да, дорогой, конечно помню; в последнее время мы часто с ней видимся.

— Интересно, каким окажется ее послужной список, если вы наймете детектива, чтобы разузнать все подробности.

Повисла гробовая тишина, которую не смогла нарушить даже леди Пастон со своим материнским авторитетом.

— А еще мы все знаем, каким был списочек Фриды, правда? — спросил Хью со злой усмешкой.

— Независимо от того, волнуют ли тебя эти списки или нет, Хью, — ответила его старшая сестра, — Ты будешь полным дураком, если позволишь втянуть себя еще глубже в историю с этой Уилтон, ибо она совершенно точно использует тебя ради собственной выгоды.

Хью вздрогнул и поднял голову.

— С чего ты взяла? — резко спросил он.

— Да посмотри на нее — и посмотри на себя. Ты же не думаешь, что у тебя есть хоть какие-то шансы на роман с такой девчонкой, правда, Хью? Живая, полная сил, привыкшая видеть вокруг себя творческих мужчин? Мой дорогой мальчик, прояви хоть немного благоразумия. Посмотри на вещи ее глазами и научись читать между строк. Не будь простаком, Хью, не дай себя обвести. Однажды на тебе уже женились из-за денег и ты прекрасно знаешь, что из этого вышло. Не повторяй этой ошибки снова.

— Не думаю, что она женится на мне даже ради моих денег, — ответил Хью с горечью, и вся компания навострила уши.

— А ее ты спросил? — едко поинтересовалась леди Пастон.

— Нет, — ответил Хью.

— А собираешься?

— Я не знаю. Думаю, нет.

И тут что-то, напоминавшее струну арфы, лопнуло в голове Хью; в какой-то момент комната вокруг него поплыла; затем всё замерло и он собрался с мыслями; вот только это были мысли не Хью, но Амброзиуса.

Два сознания наложились друг на друга, словно две кинопленки, и получившийся в результате человек не был в полной мере ни тем, ни другим. Затем его охватило ужасное чувство растерянности и недоумения. Он не знал, где он находится — и в то же время место казалось ему знакомым. Он не знал, кем были все эти люди, и все же их лица не казались ему странными. Однако обе части его разума знали, что он был загнан в угол, но он не мог понять, что именно ему угрожало.

Он знал, что попался в сети, что подозрение переросло в крепкую уверенность; что несколько старших монахов воззвали к власти Рима и что в любой момент может прибыть тот, кому нельзя отказать в посещении. Но эти люди не были похожи на делегацию из Рима; тогда кто они были такие? Он был совершенно сбит с толку, боясь сделать хоть один неверный шаг, который ускорил бы приближение той самой опасности, встречу с которой он отчаянно пытался предотвратить. Сама эта неуверенность, само смятение ума делали ситуацию в тысячу раз хуже, и он опасался, что в любой момент может потерять голову и начать дико метаться по комнате. Ему начало казаться, что всё происходящее не было реальностью, что это просто ночной кошмар; и затем он подумал, что он умер и что всё это было только лишь одним из сновидений, которые он видел после смерти. Ему казалось, что время течет в другую сторону и пространство растягивается и скручивается, словно кусок мокрой кожи. Но даже если нереальным казалось всё вокруг, он понимал, что грозящая ему опасность была вполне настоящей и чувствовал, как ледяная рука страха сжимает его горло и сердце.

Но в то время как в этой ситуации Хью был беспомощен, словно птица, попавшая в змеиные тиски, о чем они очень хорошо знали и сидели в ожидании момента, когда он выдаст сам себя, кто-то, кто не был Хью, тоже возник в комнате и с изменившегося лица Хью на них посмотрел совсем другой человек, который, кем бы он ни был, был совершенно не похож на Хью. Они ахнули. Взгляд незнакомца был неподвижен и холоден, как у меченосца. Женщины потеряли дар речи; то, что они могли бы сделать с Хью, они не посмели бы провернуть с этим человеком; силой своей личности он явно превосходил их всех. Доктор Хьюз, имевший достаточно опыта для того, чтобы не усугублять кризис, сидел неподвижно и делал мысленные заметки; он был знаком с классическими случаями раздвоения личности и встречался с некоторыми из них в своей практике, но никогда прежде ему не доводилось видеть ничего подобного. Личность, которая присутствовала здесь сейчас, внушала ему первозданный ужас, чего, определенно, не смогла бы сделать ни одна патология.

Потом, даже не смотря на то, что в данный момент ситуация находилась под его полным контролем, человек, стоявший здесь, внезапно осознал, что он был сломлен — и что это был конец. Те, кто сидели вокруг него, кем бы они ни были, представляли здесь ту силу, которой он не мог противостоять; внутренняя защита, обладание которой ему казалось бесспорным с того момента, когда он впервые вошел в контакт с великим богом Паном, рухнула, и он, стоял, обезоруженный, в ожидании своей смерти.

И все же бог не оставил его совсем. Он лишь отошел в сторону и стоял там в надежде, что тот последует за ним. Нужное время еще не пришло, они не могли противостоять миру, сражавшимся против них. Козлоногий Бог откликнулся на его зов, но закончить начатое было нельзя; он должен был отступить.

Теперь он был абсолютно уверен в том, что в душе его было нечто такое, что могло воспарить над узами этой эпохи и обрести свободу. Пусть он потерпел неудачу на внешнем плане, но на планах внутренних он создал все условия для успешного завершения дела в следующий раз. Сейчас он должен был уйти, но он еще вернется. Он не станет принимать участие в этой игре слов или выдвигать встречные обвинения своим обличителям; он не станет спасаться бегством. Внутреннее напряжение спало, и теперь они могли забрать его жизнь и покончить с этим. Но в его сердце были живы обещания, полученные им из странных видений и текстов, принадлежавших ему одному, и это должно было помочь ему добиться исполнения данной богом клятвы. Когда он придет снова, условия будут правильными и бог проявится, как и обещал; мечты его станут реальностью. Ему показалось, что пока эти мысли проносились в его голове, бог, стоявший немного поодаль на холме, поднял свою руку в знак согласия.

Затем в нем возникло непреодолимое желание еще раз оказаться в своем месте силы, своем монастыре. Позволят ли они ему сходить туда или он уже был взят под стражу? Он решил это проверить и смело вышел за дверь, и никто не посмел его остановить.

Он с удивлением обнаружил, что уже итак был в монастыре, хотя он думал, что находится в судебной комнате Аббатства. Смятение вновь овладело им. Некоторое время назад он был в лесу вместе с Паном. Так где же он все-таки был? Что происходило? Было ли это всё только сном? Но угроза была реальной, он знал это наверняка. Хотя теперь, когда он потерял всякую надежду, это уже не имело никакого значения. Пусть всё закончится, и чем быстрее, тем лучше; однако он был счастлив, что это происходило в монастыре — его любимом месте, которое не было таким чужим и враждебным к нему, какой казалась каждая стена Аббатства.

Он повернулся и пошел к часовне. Он встанет в центр Великого Знака, изображавшего всю сотворенную Вселенную, он встанет в точку пересечения потоков, и там он вернет свою душу силам, сотворившим ее, и исчезнет, оставив свое тело тем, кто имел над ним полную власть; могут приговорить его к самому худшему наказанию, всё равно оно не продлится долго.

Кто-то заговорил с ним, когда он шел по пропитанной росой траве к дверям часовни; он не знал, кто это был, но чувствовал, что этот мужчина желал ему добра, так что он, должно быть, был одним из его монахов, а не кем-то из римских чужаков с их итальянской хитростью и жестокостью. Он вознес краткую благословляющую молитву, как и полагалось священнослужителю его сана, и прошел дальше, оказавшись в темноте часовни.

Прежде чем потянуть на себя массивные двери и закрыть их за собой, он остановился и оглянулся назад. Солнце уже село, но вечерняя заря всё еще пылала над темной линией деревьев и над ней сияла в небесах серебряная звезда. Он долго стоял, разглядывая эту картину. Он был уверен, что больше никогда такого не увидит. Это был конец. У него возникло странное ощущение, будто бы всё это уже происходило раньше — как если бы он точно знал, что будет происходить потом. Они будут искать его здесь; затем заточат его в подземелье; а перед рассветом он встретит свою смерть. В темноте он прошел к высокому алтарю и занял нужное место. Вокруг него были изображены символы небесных домов; позади него возвышались, каждый на своем месте, великие Правители Первоэлементов, чьи крылья делали их похожими на архангелов. Немного постояв, он опустился на колени и положил руки на каменный кубический алтарь. Те, кто придут за ним, должны будут найти его здесь.