Козлоногий Бог

Глава 29.

Солнце, поднявшееся на следующий день над утренним туманом, обещало жаркий день, один из тех нечастых и недолгих периодов жары, что бывают иногда между весной и летом, и Хью, ощутив дыхание тепла, ворвавшегося в его окно, пока он одевался, понял, насколько сильно не хочет никаких тяжелых одежд и накрахмаленных воротничков, и надел свои старые шорты цвета хаки, оставшиеся после его африканской экспедиции, сетчатую рубашку цвета хаки с коротким рукавом, потерявшую большую часть своих пуговиц, и сандалии Амброзиуса. В таком сомнительном виде он и спустился к завтраку.

Он бесшумно передвигался в своих сандалиях без каблуков и когда он вошел в гостиную, Мона не заметила его присутствия. Как и в день их первого утреннего завтрака на ферме, дверь, ведущая в сад, была широко открыта, пропуская в гостиную утреннее солнце, а перед ней стоял стол, маленький дубовый стол с раздвижными ножками, покрытый пестрой, цветастой скатертью ручной работы из грубого материала, и на ней, приготовленный для завтрака, стоял набор глиняной посуды ручной работы, которая была раскрашена в желтые и оранжевые цвета, а основания которой оставались серовато-охристого цвета натуральной глины. Как и раньше, коричневые вельветовые личики полиантусов возвышались над маленьким горшочком с медом, но если в тот день это были первые осмелевшие растения, выросшие возле нагретой солнцем стены, то на этот раз это были запоздалые отстающие цветы из тенистого угла дома. Мона, тихо напевавшая себе под нос, переставляла бессистемно расставленную Глупышкой Лиззи посуду, и песня, которую она пела, была достаточно необычной.

Чаша из дуба и глиняный кувшин,

Мед медоносной пчелы,

Коровье молоко и греческое вино,

Золотая кукуруза с соседнего луга -

Это наши приношения тебе, Пан,

Козлоногому богу Аркадии.

Рогатая голова и раздвоенное копытце,

Оленята, ищущие нимф, и нимфы, убегающие от них,

Ясные звуки свирели, которые становящиеся все ближе,

Проносясь над долинами Аркадии -

Это дары, которые мы получили от тебя,

Бога невероятного экстаза.

Приди, Великий Пан, и благослови нас всех:

Благослови кукурузу и пчел,

Благослови коров и виноград,

Благослови долины Аркадии.

Благослови нимф, что со смехом убегают прочь,

Бог всего изобилия.

Эти слова странным образом сочетались с простым завтраком, стоявшим здесь, на солнце, в котором не хватало только греческого вина, а Мона, которая, как и Хью, ощутила приход раннего тепла и надела свое тонкое зеленое платье, казалась настоящей жрицей. На ней были ее старые коричневые сандалии, одетые на голые без носков ноги, а на ее голове не было повязки, но за исключением этого она выглядела в точности также, как и предыдущим вечером, когда танцевала лунный танец, пытаясь выманить душу Хью.

Она обернулась и заметила его, и стояла, беспомощно сжимая в руках маленькую вазочку с цветами. Сон и солнечный свет помогли ей ненадолго забыть обо всех ее проблемах и сбежать в долины Аркадии. Она не думала, что Хью уже спустился вниз и, будучи застигнутой врасплох, не смогла сказать ничего лучше, чем: «Привет, Хью?».

— Привет, Мона? — ответил он.

Она отчаянно пыталась понять по тому, как он держался, что он думал о событиях предыдущего вечера. Они могли значить много или мало в зависимости от того, как на них смотреть. Но бывали времена, когда Хью казался невозмутимым, словно могильный памятник, и сейчас было именно такое время. Мона решила, что будет лучше забыть о произошедшем и надеялась, что он последует ее примеру.

— Чудесное утро, не правда ли? — спросила она нервно.

— И в самом деле, Мона, невероятно чудесное. Я думаю, — улыбка тронула уголки его губ, — что Пан должен быть нами доволен.

Затем, к глубокому облегчению Моны, к ним присоединился Джелкс, который, не смотря на жару, был одет в свой извечный инвернесский плащ, и они уселись за молоко, мед, овсянку, только что снесенные яйца и цельнозерновой хлеб при свете яркого солнца — настоящий аркадийский завтрак.

Мона удалилась в задние помещения, чтобы дать наставления Глупышке Лиззи; Джелкс уселся за чтение сенсационной воскресной газеты на солнце и погрузил свою душу в скандалы, а Хью бродил по пастбищу, выкуривая привычную сигарету после завтрака.

У него было отчетливое ощущение, что часовня не была подходящим местом для инвокации Пана — он сомневался, что какое-либо место под крышей вообще может подойти для этого. Великие архангелы в контрфорсных отсеках были строгими правителями элементальных сил, а на мистическое древо на востоке можно было медитировать всю свою жизнь, но Пан казался чем-то совсем другим. Хью решил, что перевернутый ящик вполне может служить кубическим алтарем и решил перенести его в сосновую рощу, если сможет найти там место, не просматривающееся ни со стороны дома, ни со стороны дороги.

Он медленно брел по широкой травянистой аллее между недавно разбитыми Моной грядками, срывая то здесь, то там пахучие листья, сминая их в руках и вдыхая их чистый, острый аромат из сложенных ладоней. В конце пути, там, где пастбище переходило в пустырь, в неглубокой почве которого, расположенной над меловыми отложениями, не могли найти пропитания даже серые травы, возвышались, словно стражи, два круглых серо-зеленых кустарника. Хью сорвал нежную ветку, похожую на веточку адиантума, с одного из них, размял ее в ладонях и тут же ему в нос ударило отвратительное козлиное зловоние. Он поспешно вытер руки о задние карманы своих шорт, но это ничуть не помогло улучшить ситуацию и запах теперь ощущался не только впереди, но и сзади. Фрида всегда настаивала на том, чтобы он переобувался после посещения конюшни, и он гадал, не потребует ли и Мона, чтобы он переоделся в костюм в этот знойный день, над которым уже повисло сияющее марево. Он мог бы оттереть руки, приложив силу, но могло ли это помочь его задним карманам? Он сомневался в этом, и, посидев еще несколько минут на клочке влажной травы, решил предложить пообедать сегодня на улице.

По его спине пробежал холодок и он, решив, что роса сделала уже все, что могла, встал со своего неудобного места и только теперь понял, что промок он по причинам гораздо более худшим, чем роса. Махнув на это рукой, он пробурчал «проклятие», поджег сигарету и медленно побрел по тропинке дальше, стенающее искушение для всех окрестных козочек.

В небольшом лесу росли одни шотландские ели; но так как их стволы были оголены, как это всегда происходит по мере роста дерева, а дорога в этом месте шла по возвышенности, хотя и на некотором расстоянии, то все, что происходило в лесу, было отлично с нее видно, и перспектива найти здесь укромное место для алтаря Пана казалась не очень удачной. Но на бесплодную землю, не видимую с дороги, не обращала внимания разбросанная на противоположной стороне деревушка, так что это должно было быть здесь или нигде. Они никогда не исследовали лес сколько-нибудь тщательно, потому как он был окружен зарослями ежевики, но Хью, сделав несколько гигантских шагов и перекинув свои длинные голые ноги через них, оказался в тени деревьев в надежде все-таки найти в зарослях какое-нибудь укрытие.

Он пошел дальше, отметив, что в тени деревьев, где почти отсутствовала другая растительность, идти было намного легче, и увидел впереди густую массу темной листвы среди красно-коричневых стволов. Выглядело это обнадеживающе и он направился прямо туда, чтобы обнаружить полосу тесно посаженных тисов, преградивших ему дорогу. Тисы — долго живущие и медленно растущие деревья, и по обхвату их стволов он сделал вывод, что они должны были быть довольно древними, и с внезапным учащением сердцебиения подумал о том, не могли ли они быть ровесниками Амброзиуса и если да, то для чего они были посажены?

Он нырнул под низко свисавшие наружные ветви и с некоторыми усилиями пробрался дальше, оказавшись на небольшой открытой полянке, полностью окруженной тисами. Здесь было именно то уединение, о котором он мечтал! Осматриваясь, он вытаскивал из своей рубашки и волос тисовые иглы.

Со всех сторон вокруг него свисали до самой земли черно-зеленые ветви тисов, образуя закрытую поляну в форме длинного узкого овала. Такая форма образовывалась пересечением двух окружностей и, очевидно, была создана когда-то с математической точностью. В самом центре, на перекопанной кроликами земле, лежал продолговатый валун. Хью осмотрел его. Поскольку камень был измучен непогодой, сложно было определить, было ли это естественным обнажением породы или же он был принесен сюда человеком. Однако в меловом слое такие камни не образовывались и Хью догадался, что это был один из тех стоячих камней, о которых рассказывала Мона — камень, отмечающий направление линии силы. Небольшой ручей в долине был запружен плотиной, а на плотине росли древние дубы. В этой запруде не было никакого смысла. Она не поила никаких стад. Она не вращала никакой мельницы. Но если провести прямую линию между плотиной в долине и старым монастырем, то она бы прошла точно через этот камень. Шотландские ели были завезены в эту часть страны не так давно. До их появления бесплодная возвышенность была голой и человек, стоявший рядом с запрудой в простиравшейся внизу долине мог увидеть на другой ее стороне запруду в другой долине, и в следующей, и так до тех пор, пока не дошел бы до той точки, где зеленые дороги Англии сходятся в Эйвбери: Амброзиус выбрал себе отличное место. Вокруг старого стоячего камня он посадил тисовую рощицу, тем самым сохранив его на месте прохождения одной из линий силы древнего поклонения.

Хью рассматривал величественный камень, незаметно лежавший в пыли. Не нужно обладать большой силой, чтобы снова его поставить. Он подумал, что он мог бы прекрасно справиться с этим самостоятельно. Пробравшись сквозь тисы, он быстрым шагом направился к дому и, никем не замеченный, обогнул сарай и вернулся обратно с киркой и лопатой. Рыхлый песчаный грунт легко поддавался, но с огромным камнем дело обстояло сложнее, и Хью, как бы ему ни хотелось обратного, был вынужден пойти и притащить сюда Билла.

Приветливый, словно бобтейл, на которого он так сильно походил во всем, кроме интеллекта, Билл продирался сквозь кусты в своем лучшем воскресном костюме вслед за своим работодателем. Однако, когда он увидел камень, он сдвинул за затылок свою остроконечную кепку и почесал ее.

— Оу, — сказал он, — Это же одна из дьявольских кеглей. Не лучше ли нам оставить ее в покое, мистер?

— Ты веришь в дьявола? — спросил Хью.

— Ну, я даже не знаю. Он никогда не делал мне ничего дурного, хотя другие так часто бывают к нему жестоки. Жаловаться мне не на что.

— Тогда прекрасно. Подними этот камень для него и установи его аккуратно вот здесь, так как он всегда был с тобой любезен.

— Да, конечно, сэр, — ответил Билл, с огромной силой навалившись на камень и поставив его прямо в яму, которую Хью выкопал в качестве фундамента. Вместе они засыпали его рыхлой землей и утрамбовали землю ногами. Затем они выпрямились и оглядели свою работу, каждый на свой лад размышляя о том, как ее оценит Дьявол. Что-то привлекло внимание Билла и он с подозрением принюхался.

— Господи боже, — воскликнул он, — У кого-то кровоточит коза!

— В самом деле? — спросил Хью, перебираясь на подветренную сторону.

Билл взвалил на плечо кирку и лопату и неторопливо удалился, оставив Хью обдумывать следующий шаг. Со стоячим камнем посреди поляны ему не нужен был никакой другой алтарь. Он внимательно осмотрел его и заключил, что это определенно был обработанный камень — короткий тупой столб с округлым верхом, он был слишком симметричным для того, чтобы быть чем-то еще.

Итак, у него был свой храм, но что было делать с ритуалом? Нужно ли было проводить его в полдень, или в полнолуние, или в безлунную ночь? Он не знал. Он подождет, пока дух направит его, а потом приведет сюда Мону и позволит Пану говорить через него.

Но предположим, что в конце концов Пан окажется Дьяволом, как считал Билл? Дьявол, так серьезно воспринимаемый всеми правильными христианами, был, конечно, очень похожим на козла персонажем, если верить картинкам из книжек в воскресной школе. И все же в этом небесном козле чувствовались доброта и мягкость, которые никак не вязались с абсолютным злом.

И потом, если Бог был против Дьявола, то зачем тогда он терпел его? И если Бог терпел его, разве не попустительствовал он таким образом его злодеяниям и не разделял с ним за это ответственности? Это было за гранью понимания Хью. Его философские размышления разбились о скалу, которая потопила много крепких теологических лодок. В конце концов, почему Природа должна находиться в вечной войне со своим Создателем? Это не разумно, если, конечно, в сам акт творения не закралось ужасной ошибки. Разве не разумнее, если не сказать почтительнее, было бы предположить, что Бог создал Природу такой, какой и хотел ее видеть, а святые, пытаясь улучшить творение рук Божьих, внесли во все такую огромную неразбериху? Отдаленный звук гонга возвестил о ланче и, приветливо кивнув стоячему камню, Хью пробрался через круговую поросль тисов и удалился.

В ответ на его просьбу, переданную с Биллом, ланч проходил на улице, но даже не смотря на это Мона ходила вокруг Хью, принюхиваясь.

— Хью, — спросила она, — Ты играл с моими рутами?

Хью, пытаясь выглядеть невиновным, спросил, что за руты она имеет в виду.

— Два серых кустика в конце травяной дорожки — козлиная трава.

Хью смущенно рассказал о своих злоключениях. Достаточно было применить силу, чтобы оттереть руки, но ни роса, ни сила ничем не помогли задним карманам его шорт.

Джелкс расхохотался.

— Ну, девушки, насколько мне известно, умывают росой лица, чтобы улучшить их цвет, — сказал он.

Мона бросила на него уничтожающий взгляд.

— Лучше сядь, Хью, — сказала она, — И тогда это не будет настолько заметно.

Мона обслужила их — бесполезно было заставлять Глупышку Лиззи ждать у стола, если, конечно, ты не хотел, чтобы вся твоя еда оказалась у тебя на шее — и они уселись за трапезу. Внезапно старый Джелкс поднял глаза и, нарушив свое привычное правило соблюдения тишины во время еды, сказал:

— Я думаю, ты поступил правильно, решив разобраться со всем этим, Хью, и я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе, даже если сам я порой запутываюсь в своих собственных комплексах. Этот монашеский капюшон был бы в самый раз для меня. Будь оно все проклято, я ведь был очень близок к подобному!

— Хью однажды сказал очень правильную вещь, — ответила Мона, — Или, может быть, это был не Хью, а Амброзиус. Теперь я не могу их различать. Он сказал, что это Церковь была создана для человека, а не человек для Церкви.

— Я думаю, так и есть, — сказал Джелкс, — Ведь любая религия — это просто наши домыслы о том, что находится по ту сторону жизни. Мы не знаем этого. По самой природе вещей мы не можем этого знать. Насколько я понимаю, единственный критерий, по которому мы можем оценивать теологическую систему, это ее влияние на личность. Невозможно узнать, что об этом думает Бог, за исключением того, что выдают за его мнение оппоненты того или иного учения; но можно увидеть его влияние на человеческую жизнь, и это именно то, исходя из чего я делаю выводы о религии. Я смотрю на ее приверженцев — среднестатистических приверженцев — не на святых — и не на белых ворон, но на их основную массу. Христианство порождает слишком много злодеев и покровительствует огромному количеству идиотов. Но зачем ему это нужно, спрашиваю я себя? Это самый кошмарный обвинитель из всей шайки. Хотя в исламе есть джихад и массовые убийства, там нет никакой мелкой озлобленности. Я думаю, что групповые души получают неврозы точно также, как и отдельные индивиды, и что Христианство слишком сильно страдает от вытеснения своих желаний; и это делает его чертовски не христианским.

— Это кошмарное богохульство, Дядя, — ответила Мона, — Если бы я сказала и половину этого, ты бы свернул мне шею.

— Не так уж и плохо это звучит, — сказал Джелкс, — Я ругаю Церковь, но не Христа.

— Когда тебя дико тошнит от всего этого дела в целом, очень сложно разделить Церковь и Христа, — ответил Хью, — Тем более, что у Церкви на него право собственности.

— Я не признаю этого права, — сказал Джелкс, — По мнению всех беспристрастных ученых, эти права фальшивы. Именно функция, а не какое-то право, дает власть религии. Я следую за человеком, обладавшим подлинной духовной силой, и мне совершенно безразлично, принадлежал ли он к какой-либо вере или нет.

Сидя на низкой, широкой скамье, с мужчиной и девушкой по обе руки от себя, Джелкс смотрел на солнце, висевшее золотым диском над сосновым лесом.

— Каким будет следующий шаг в этой игре? — спросил он, наконец.

— Следующий шаг, — ответил Хью, — Это вернуться к нашему изначальному плану и призвать Пана, смешав методы святого Игнатия и Гюйсманса.

— Разве ты когда-нибудь отходил от этого плана? — спросил Джелкс.

— Ну, мы не слишком занимались им, пока Мона была простужена, а я обустраивал ферму, и пока Амброзиус выкидывал свои номера.

— Ты никогда от него не отходил, Хью. Старые здания пробудили Амброзиуса, а Амброзиус призвал Пана в точном соответствии с планом.

— Боже мой! — воскликнул Хью, и повисла тишина.

— Будет ли Хью из-за жизни здесь периодически превращаться в Амброзиуса? — спросила Мона и в ее голосе прозвучала нотка беспокойства.

— Так бы было, если бы он обустроил это место в духе средневековья. Уберите все средневековые вещи, которые у вас есть, в часовню. Вы не сможете с ними жить, как не смогли бы жить с канализацией времен Амброзиуса или его меню.

— Но стоит ли тогда Хью вообще здесь жить? Правда, он так сильно влюблен в это место. И это место такое прекрасное, — сказала Мона со вздохом, думая об успешном начале разведения сада во внутреннем дворе.

— Дом такой, каким вы делаете его сами, — сказал Джелкс, — Мой предшественник начинал бизнес в качестве прикрытия для скупки краденых вещей, но это не значит, что я тоже скупаю ворованное. Один или два его покупателя возвращались по первости, но когда я сказал «нечего вам здесь делать», они вскоре убрались с моей дороги. В конце концов, последнее слово по поводу атмосферы всегда остается за владельцем, если только он не позволяет месту завладеть своим воображением. Начните им управлять; не позволяйте ему управлять вами.

— Мне кажется, — сказал Хью, — Что мы прошли уже достаточно долгий путь; возможно, куда более долгий, чем осознаем сами.

Джелкс поднял на него бровь.

— Почему ты так думаешь?

Хью откинулся на спинку скамьи и положил жилистые локти на свои огромные костлявые колени — в этой одежде он казался намного более огромным и грозным, чем в своем обычном костюме.

— Сложно объяснить, — ответил он, наконец. — Очень сложно. Люди обычно ждут от психических феноменов каких-то достаточно ощутимых проявлений или чего-то чудодейственного. У нас же ничего этого не было. У нас даже не было ничего похожего на обычный домашний круг, в котором играют гимны на фисгармонии. У нас не было ничего такого, что мы не могли бы при желании списать на работу подсознания. Ничего, что было бы очевидным, если бы мы только понимали что-то в природе очевидного. Но в то же время мы пережили — или, по крайней мере, я пережил — какой-то невероятно глубокий опыт. Я не смогу доказать этого кому-либо еще, да и я не такой дурак, чтобы пытаться это сделать; но сам я весьма доволен пережитым. В любом случае, чем бы это ни было — подсознанием, сверхсознанием, галлюцинациями, телепатией, внушением, самовнушением, космическими опытами, обычной чепухой, обманом или ложью, я чувствую, что я родился заново. Не как будто бы был спасен. И не как будто бы родился. И не как будто бы стал таким, каким хотел бы быть. Но именно родившимся заново для более полной жизни и более развитой личностью. Это весьма неплохо для меня, Ти Джей, и я помогу добраться сюда любому, кто этого захочет.

— Как ты понял, что все это не просто игры твоего воображения, Хью? — спросил Джелкс, наблюдая за ним.

— Я не знаю, Ти Джей, и это не имеет для меня значения. Возможно, это так, ибо я довольно усердно задействовал свое воображение при выполнении этой работы. Но при помощи воображения я достиг расширения сознания, чего, вероятно, со мной никогда не произошло бы, если бы я все время опирался только на незыблемые факты и сразу же отвергал все то, существования чего не мог доказать. Бессмысленно так поступать. Нужно принять Невидимое как рабочую гипотезу и тогда то, чего ты не можешь доказать, позже докажет себя само. Конечно, эти вещи не реальны в том смысле, в каком реальны столы или стулья: иными словами, я бы не ободрал себе ноги, если бы споткнулся о них в темноте; но в наши дни никто, кроме самых наивных, не верит в другую реальность. Последовав за «как будто бы», я вступил в контакт с иной реальностью, отличной от популярной — и в этой реальности я могу тянуть за веревочки, заставляя происходить определенные вещи — и будь оно все проклято, Джелкс, если я не воспользуюсь этой возможностью!

— Как ты собираешься это использовать, Хью?

В глубине души у Джелкса вертелись определенные слова о соблазнении и ему показалось, что сбегать и запастись обручальными кольцами было бы мудрым решением.

— Пусть все идет своим чередом, Ти Джей. Ошибка, которую делает большинство людей — они начинают ждать чудес. Думают, что произнеся слово силы, заставят желаемое свершиться. Но этого не будет, пока прежде всего не будет выработана сила слова. Старый Игнатий, если, конечно, это его слова, был прав, когда говорил — «живи свою жизнь и ты разовьешь свою веру». Я хочу призвать Пана, поэтому я должен жить, как Пан — отсюда и обломки веток крыжовника, на которые, как я вижу, ты смотришь с такой укоризной из глубин своего инвернесского плаща.

— Если ты выйдешь на Биллингс Стрит в пятнистой оленьей шкуре, то соберешь толпу зевак, а вдобавок ко всему еще и простудишься!

— Ты неправильно меня понял, Ти Джей, я не собираюсь устраивать никаких представлений. Ты не увидишь меня гарцующим с лилией по Пикадилли. Главное — это дух вещи, а не то, как она выглядит. Мои шорты с футболкой — это современный эквивалент одеяния древнегреческого атлета, готового к бою. Вся современная прямоугольная мебель — это усложненный примитивизм. Когда потребовался по-настоящему старомодный трон для Эохайда в «Бессмертном часу»[62], ему дали современное кресло без подушки. Я чувствую себя раскрепощенным, просто глядя на наш кретон. В то же время, когда я смотрю на розы миссис Макинтош в новой части дома, я сперва ощущаю себя как никогда целомудренным, но затем начинаю чувствовать себя просто кошмарно. О да, Мона прекрасно выполнила свою работу. Временами в эту девчонку вселяется дьявол — если только он не находится в ней постоянно, — он задумчиво потер свой подбородок. — За это она мне и нравится.

— Сдается мне, — ответил Джелкс, — что если Мона намерена остаться здесь с тобой наедине, то ей стоит покрепче запирать свою дверь.

— О чем я ее и предупреждал, — сказал Хью, — Только она этого не делает.

— Как ты узнал про дверь? — с негодованием воскликнула Мона.

— Какое-то время назад я спрятал ключ от нее и ты так ни разу его и не хватилась.

Мона вскочила на ноги с тяжелым глиняным кувшином в руках.

— Если ты выльешь на меня эту воду, то получишь по заслугам, — сказал Хью с веселой ухмылкой.

Джелкс вскочил и застучал кулаком по столу, как председатель на вышедшем из-под контроля собрании.

— Я не потерплю такого поведения, Хью Пастон! Такие вещи прокатили бы в тех домах, к которым ты привык, но мы здесь такого не потерпим!

— Ну, я хотел узаконить нашу связь, но она не приняла моего предложения. Ведь я не могу предложить ничего больше, правда? Предложение все еще в силе. Пусть Мона скажет, чего она хочет. Я обойдусь без официальной церемонии, если ей так хочется.

Они поняли, что в этой логике было что-то странное, но в данный момент не могли понять, что именно, и могли только стоять и смотреть на Хью. Джелкс первым взял себя в руки. Было предельно ясно, что нужно сделать, и не важно, почему они вообще пришли к этому разговору.

— Тебе лучше выйти за него, Мона, и покончить с этим. Это спасет всех нас от множества проблем.

Мона, от злости потерявшая дар речи, держала в руках тяжелый кувшин, как будто бы желая бросить его в них двоих одновременно.

— Мне это не важно, — продолжил Хью беззаботно, — Я не Глупышка Лиззи. В тех кругах, где я вращаюсь, церемония не имеет большого значения.

— Как и в тех кругах, в которых вращаюсь я, — ответила Мона, — Но будь я проклята, если позволю так с собой обращаться.

— Ну, так ты выйдешь за меня или нет? Достаточно цивилизованное предложение, не правда ли?

— Нет, черт бы тебя побрал, не выйду!

— Ладно, обойдемся без этого.

— О Господи, — воскликнул Джелкс, плюхнувшись на скамейку и обхватив голову руками.

Хью похлопал его по спине.

— Взбодрись, Дядя; нам это нравится, пусть ты этого не понимаешь. Это любовь, как она есть в современном мире. Посмотри на Мону, она же вся цветет — правда, маленький дьявол?

Он ловко поймал кувшин, но Джелкс был весь облит, и он встал и отряхнулся, словно мокрый кот, с самым возмущенным видом.

— Если это современная любовь, то дайте мне ненависть, — пробурчал он, — Я не знаю, как вы их различаете, — и он исчез в доме, захлопнув за собой дверь.

Хью поставил кувшин подальше от Моны.

— Ну, так что там у нас? Ты выйдешь за меня, подружка?

— НЕТ!!!!

— Прекрасно, я займусь лицензией[63].

— Оно потеряется.

— Не важно. Это только формальность. Если ты бросишь в меня эту тарелку, я отшлепаю тебя ей.

Мона плюхнулась на скамью, как до этого сделал Джелкс, и обхватила руками голову.

— О боже мой! Я не ожидала от тебя такого, Хью. Пожалуй, я бы даже согласилась. Я не смогу жить спокойно, пока не сделаю этого. Но то, что ты спрятал ключ, меня взбесило.

— Нет, тебя взбесило не это. Тебя взбесило то, что ты не запирала дверь, даже получив честное предупреждение.

— Ну, в любом случае прятать мой ключ было подло.

— Но я его не прятал. Я только сказал, что я это сделал.

— Тогда ты чертов лжец! Зачем ты это сказал?

— Я хотел узнать, запирала ли ты на самом деле дверь после моего предупреждения. Мне хотелось думать, что нет.

— Какой смысл был это выяснять?

— Потому что, дорогая моя, если ты не запирала дверь, то можно было спокойно напугать тебя свадьбой, ибо твое бессознательное уже ответило мне само, — и он наклонился и поцеловал ее.