Козлоногий Бог

Глава 5.

Сперва Хью Пастон бесцельно бродил по темным улицам, наслаждаясь прохладным, омытым дождем воздухом после духоты комнаты позади магазина. Откровение, к которому подвел его старый книготорговец, конечно, стало для него тяжелым ударом. Он знал, что старик успешно вскрыл нарыв в его душе и теперь у него появился шанс на исцеление. И все же он не питал иллюзий на счет того, что вышел из леса. Ему не нравилось осознавать свои чувства. Это было ему непривычно. Он слышал об абсцессах на аппендиксе, которые разрываются и вызывают перитонит, если их оперируют слишком поздно. Он пытался понять, не слишком ли поздно для оказания реальной помощи появился на сцене старый книготорговец и не начнется ли у него сейчас перитонит души вдобавок к его первоначальному аппендициту. Если бы он только знал, что старик, которого он оставил одного в пыльной комнате позади магазина, думал о том же самом и был чрезмерно взволнован результатом своих игр с душами, ведь одно дело понять теорию психоанализа и совсем другое — применять ее на практике.

Через некоторое время Хью Пастон закончил свои бесцельные блуждания и решительно направился в сторону своего дома. Расстояние было небольшим и его длинные ноги быстро несли его по пустынным улицам.

Добравшись до места, он открыл двери своим ключом и вошел в темный коридор. В конце коридора была распашная дверь, пройдя сквозь которую он оказался на черновой лестнице. Спустившись на несколько ступеней, он подошел к двери на лестничной площадке, из-под которой была видна полоса света. Он постучал и женский голос с легким шотландским акцентом велел ему войти.

Он вошел в маленькую комнату, полную всевозможных безделушек, и низкая угловатая женщина с седеющими волосами поднялась со своего места в знак приветствия. Она была настоящей леди, но совсем не такой, как те, кого он встречал по другую сторону распашных дверей. Она не поздоровалась с ним, сэкономив на привычном «Добрый вечер, мистер Пастон», но осталась молча стоять, дожидаясь его распоряжений.

— Присядьте, миссис Макинтош, — сказал он и она села, все еще молча и вопросительно глядя на него.

— Миссис Макинтош, — сказал он. — Я собираюсь оставить этот дом.

Она кивнула, не выразив ни малейшего удивления.

«Я убью эту женщину, если она хоть как-то это прокомментирует», думал он, но она ничего не сказала. В свое время она наблюдала проблему своими глазами.

— Я хочу, чтобы вы рассчитались со слугами. Выдайте каждому из них жалование, равное оплате трех месяцев работы. В том, что эта лавочка прикрывается, нет их вины. Все вещи из моей спальни сложите в сундуки — личные вещи, я имею в виду, мне не нужно ничего из той мебели; потом вытащите все бумаги из моего письменного стола и сложите их в коробки, а после выставляйте участок на продажу. Затем отдайте дом в руки агентов и позвольте им распродать с аукциона все, что они только смогут здесь найти.

— А что на счет вещей миссис Пастон?

Судорога пробежала по его лицу.

— Продайте их тоже.

— Но что делать с ее бумагами, мистер Пастон?

Хью долгое время сидел, не произнося ни слова, и устремленный на него взгляд женщины был полон сочувствия. Наконец он ответил:

— Да, с этим нужно будет разобраться, но сейчас я не смогу. Это никак невозможно. Знаете что, сложите их все в коробки и положите туда же, куда все остальные вещи, но только пусть они хранятся отдельно от моих бумаг, ясно вам?

— Да, мистер Пастон, — тихо ответила экономка. — Вы можете положиться на меня.

— Спасибо, да, я знаю, что могу, — сказал он и, резко вскочив на ноги, с силой сжал ее руку и выскочил за дверь еще до того, как она закончила растирать свои онемевшие пальцы.

Он вздохнул с облегчением и ушел, не оглядываясь. Он надеялся, что больше никогда не увидит этот дом снова; да и, если уж на то пошло, весь этот район. Все его молитвы сейчас были о том, чтобы он не встретил никого из своих знакомых, пока ловит такси, но поскольку такси в Мейфейре ходили настолько же часто, насколько редко они ходили в Мэрилебоне, его молитвы были услышаны.

Хотя было уже поздно, когда он вернулся на Биллингс Стрит, он обнаружил в магазине свет, а наполовину застекленная дверь легко ему поддалась. По первому же звонку дверного колокольчика старый книготорговец выскочил из-за саржевой занавески, ибо чем больше он думал о том, как его гость воспринял сказанное, тем более тревожно ему становилось.

Хью Пастон проследовал за ним в комнату позади магазина, бросил свою шляпу на стол и плюхнулся на свое прежнее место на диване. Его поведение успокоило старика, ибо он мог видеть, что Пастон чувствует себя здесь, как дома.

— Итак, — сказал он, — Я расправился с этим дельцем.

— Каким дельцем? — в ужасе воскликнул Джелкс, опасаясь, как бы это ни оказалось убийством.

— Дал распоряжение, чтобы слугам выдали жалование и продали дом. Избавился от всего, кроме своей одежонки. Ах да, и кроме бумаг моей женушки. Ими нужно будет однажды заняться, но только не сейчас. Нет, и не вздумайте просить меня об этом, Т. Джелкс, даже если вам кажется, что повторное проживание всего этого пойдет мне на пользу.

Старик вздохнул с облегчением.

— Ну что же, — сказал он, — Я думаю, вы заслужили свой ужин.

— Да, — ответил Пастон, — Я тоже так думаю.

Сковородка и чайник приступили к делу, и они разделили трапезу в дружной и молчаливой атмосфере, после чего убрали все со стола. Но не смотря на то, что ему больше не нужно было переживать о том, как бы его гость не вышиб мозги себе или кому-нибудь другому, старому книготорговцу все равно совершенно не нравилось, как тот выглядел. Его безнадега и апатия уступили место сдерживаемому возбуждению, из чего старик заключил, что ему было еще далеко до внутренней целостности и он все еще был способен на совершение необдуманных поступков, последствия которых могли дорого ему обойтись.

Он пытался придумать что-то, что сможет не только отвлечь внимание его гостя, но и удержать его. Насколько Джелкс мог судить, он уже оправился от потрясения и разочарования, но все те чувства, что бурлили внутри него так долго, теперь поднимались наверх, словно вода во время прилива. Что было делать с этим приливом дальше, было непонятно; поднявшаяся вода обязательно куда-то пойдет и если не создать для нее никакого рационального канала, по которому она сможет направиться, то она обязательно найдет иррациональный.

Джелксу было непросто понять мировоззрение человека, молча сидящего с сигаретой на его продавленном диване. Он был представителем другого класса и воспитывался в других традициях; был представителем другого поколения и человеком абсолютно другого темперамента. Джелкс попытался мысленно перенестись в то время, когда ему было столько же лет, сколько сейчас этому мужчине, и вспомнить, что он тогда чувствовал.

Но там он не получил никакой подсказки. Первые огни его юности разгорелись от огромной мистической страсти, которая обжигала все вокруг своим бездымным пламенем.

Его мать осталась вдовой в сложном финансовом положении, и хотя она сама не была католичкой, решила проблему с его образованием, отправив его в дешевую, но прекрасную школу в пригороде, управляемую несколькими иезуитскими священниками. Ее заверили, что никто не будет принудительно обращать ее мальчика в свою веру, и это заверение ее устроило. Никакого принуждения и не было, но среди учителей, как это обычно бывает, нашелся мужчина невероятной харизмы и парень очень глубоко к нему привязался. Никакого принуждения и не потребовалось, ведь мальчишка пришел и начал стучаться в эти двери по собственному желанию. Он не только вошел в паству, но и стремился к священству. Он чувствовал, что в этом заключалось его призвание, и люди, имевшие огромный опыт суждения о таких вещах, сочли, что он прав. Но было уже слишком поздно. Его жесткий и несгибаемый характер начал формироваться еще до его поступления в семинарию. Спортивное поле возле подготовительной школы сделало свое дело. Он не мог смириться со сплетнями, принуждением и постоянными унижениями. В первом порыве веры он склонил голову перед этим ярмом; но потом начал задаваться вопросом, а готов ли он после своего посвящения точно также обращаться с другими людьми? И что-то из того, что начало формироваться еще на футбольном поле, восстало внутри него и заявило, что ничто не заставит его поступать подобным образом. Он попросил об освобождении. Его друг пришел к нему и умолял его остаться. Он не только умолял, но и оплакивал его, в отчаянии заламывая руки; это было ни чем иным, как духовной изменой. Все происходящее произвело на подростка ужасное впечатление и надолго ему запомнилось. Он не принимал никаких обетов, будучи только послушником, но ему успели внушить сильнейшую убежденность в необходимости соблюдения целомудрия и это, вместе с откровениями его друзей с разбитыми сердцами, позволило ему избежать даже взглядов в сторону женщин, не то что влюбленности в них. Священник в сердце, он прожил свою жизнь в полнейшей духовной изоляции; мистик по характеру, он отказывал себе во всяком духовном утешении, полагаясь лишь на критическое мышление.

Без гроша в кармане, не имея никакой квалификации, он по большой удаче получил работу ассистента в магазине подержанных книг и, обнаружив, что торговля была довольно приятным занятием, быстро всему научился, ибо, как могли заметить его учителя в семинарии, был очень смышленым парнем. Не тратя ни копейки на подружек или на то, чтобы выглядеть более привлекательным в женских глазах, он стабильно откладывал деньги и к тому времени, как ему стукнуло сорок, вложил все средства в открытие собственного магазина; вскоре он начал достаточно зарабатывать для того, чтобы удовлетворить свои простейшие нужды, и удовлетворив их, отказался предпринимать какие-либо дальнейшие усилия, наслаждаясь жизнью, которую вел, с чайником на полке, ногами на каминной решетке, книгой в руках и коллекцией странной, но интересной для него литературы.

Хотя у него не было никакого опыта в том, ради чего его новый друг ездил в Париж, он прекрасно был осведомлен о географии тех мест, по которым бродит человек, переживший тяжелое эмоциональное потрясение. Его собственная проблема приняла форму острого кризиса; кризис Хью Пастона, решил он, приобрел хронический характер; своим накопительным эффектом он медленно разрушал его внутреннее равновесие. Джелкс помнил, что в то время, когда он проходил свое собственное испытание, его спасло только внезапное обретение им нового интереса. Освобождая полки в магазине подержанных книг своего хозяина, он наткнулся на перевод любопытного труда Ямвлиха о Египетских Мистериях; полученное знание, наложившись на уже известный ему метод Святого Игнатия, стало для него откровением, сравнимым по силе со вторым обращением в веру, ибо во внезапной вспышке посетившего его озарения он увидел отблеск ключа к технике достижения высшего состояния сознания. Это заставило его возобновить старые Поиски — поиски света, который никогда не освещал ни земли, ни моря[8]. Он внезапно узнал, что в мире существует и другой вид мистицизма, отличный от христианского, против которого он восстал; и тогда душа его вновь ожила и человек в нем был спасен. С тех пор он гнался за самыми странными и малоизученными идеями, следуя за каждой смелой гипотезой в науке и каждой новой точкой зрения в философии.

Его профессия позволила ему, даже будучи человеком бедным, собрать поистине выдающуюся коллекцию странной литературы. Она не была слишком большой, но и книг по данной теме, которые стоило бы иметь, тоже было мало. Многое из того, что попадало к нему в руки после терпеливых поисков, уходило из них снова к первому же покупателю, который оценивал книгу по достоинству и решал, что нашел желаемое. Со временем он понял, что стоит искать не доктрину, но определенное мировоззрение, и что найти то, что принесет ему больше всего пользы, он может только среди obiter dicta[9], но не среди обоснованных суждений.

Новалис, Гегель и Хинтон были теми, к кому он возвращался чаще всего среди философов; Герберта Спенсера он отбросил в сторону, презрительно фыркая. Почему вещь должна называться несуществующей лишь потому, что она непостижима? Non est demonstrandum[10]. Как может средний, даже, может быть, слишком усредненный человеческий разум устанавливать норму? Черт с тобой, Герберт! — и он бросил его в огонь, где он вонял так страшно, что его пришлось спасти, и такой конец становился концом многих других благородных актов мести.

Еще в семинарии старый книготорговец усвоил, что когда дело касается понимания трансцендентных вещей, способности разных людей сильно различаются, и тренированное сознание во много раз превосходит в этом нетренированное; и что разум, наполненный музыкой, благовониями и тусклым светом воспринимает вещи иначе, чем тот, который хладнокровно делает свою работу. Герберт Спенсер не мог видеть дальше розового кончика своего противного носа.

Поиск Абсолюта полностью захватил внимание этого неопрятного теолога, живущего среди своих пыльных книг, и держал его в счастливом и безмятежном настроении в то время, как годы его проходили один за другим и не приносили ему ни славы, ни удачи, а только жалкие гроши, ибо он совсем не хотел напрягаться.

Он получил хорошее образование в иезуитской школе, знал классические языки и имел рабочее знание иврита, а следовательно, мог докопаться до источника большинства вещей, за исключением тех, что требовали знания санскрита. Он находил полезной точку зрения мадам Блаватской даже не смотря на то, что она сильно его раздражала. Она могла подсказать, где искать, и указывала на значение многих вещей, казавшихся странными. Метерлинк сравнивал ее книги со строительной площадкой и Джелкс был почти полностью с ним согласен, удивляясь тому, что у мистиков так редко бывает полный порядок в мозгах. Ему никогда не приходило в голову, что здание его собственного разума выглядело со стороны так, как если бы в него попала бомба.

Фрейд сначала довел его до бешенства и был близок к тому, чтобы отправиться в огонь вслед за Гербертом Спенсером как однобокий нарушитель приличий; потом классическое образование Джелкса все же пришло ему на помощь и он распознал во Фрейде последователя дионисийской философии. Питая большое уважение к грекам, он после этого неохотно прислушался к Фрейду и очень сожалел, что изучаемый им доктор не имел классического образования и не знал, что Приап и Силен были богами, а не маленькими мальчиками, играющими в грязи. Не знал он и того, что они — это еще не весь Олимп, но что есть также златокудрые Афродита и Аполлон. Работы великого австрийца он читал с мрачным видом.

Это, — заключил он, — Не язычество, а разложение христианства, — и вернулся к трудам Петрония, который, по его мнению, о тех же самых вещах писал намного лучше.

Но сколько бы удовольствия не доставляла ему игра в шахматы с Абсолютом, он понимал, что совершенно бесполезно предлагать этот хлеб жизни Хью Пастону в его нынешнем состоянии; да и, если уж на то пошло, в любом состоянии. Пастон был человеком, изголодавшимся по жизни; человеком, который голодал среди изобилия, не понимая, что с ним происходит. Добрая старая кальвинистская няня надела ему шоры на глаза, а то, что в государственной школе считали духовным воспитанием, доделало остальное. Старый Джелкс вспомнил циничный комментарий Литтона Стрэйчи о числе лучших мальчиков великого доктора Арнольда, которые сходили с ума[11].

Он с облегчением обнаружил, что его гость, избавившийся от своих неотложных дел, выглядел вполне довольным, поев домашней еды прямо со сковородки, и теперь развлекал себя хождением вдоль полок. Он видел, что Пастон набрал и принес на диван целую охапку интересующих его книг, зная, что здесь он найдет верный ключ к разгадке человеческой природы, и уселся их рассматривать. Он заметил, что среди них был и драгоценный Ямвлих; и старый том мадам Блаватской; и, что было уж совсем неуместно, еще один роман Гюисманса, «Наоборот». Джелкс наблюдал, как он переходил от одной книги к другой и снова возвращался к предыдущей. Он думал, что роман «Наоборот» заинтересовал Пастона лишь из-за того, что был написан Гюисмансом, и был сильно удивлен, когда он уселся за его чтение. Время шло; старый книготорговец заварил свежий чай, вызывающий желание облачиться в ночной колпак, и поставил кружку рядом с локтем своего гостя, который этого даже не заметил.

Внезапно Хью Пастон поднял голову.

— Я нашел свою Библию, Джелкс, — сказал он.

— Святый Боже, — воскликнул старый книготорговец, — Мне нравится ваш вкус в Библиях.

— В этой все не настолько примитивно, как в оригинале.

— Может быть и нет. Но даже с точки зрения литературной ценности я предпочел бы оригинал.

— Это вы, Джелкс, вы можете предпочитать оригинал, если вам он нравится. А это мой выбор.

— Будь вы моим сыном, вы бы давно лежали на моих коленях лицом вниз.

— Если бы я был вашим сыном, Т. Джелкс, то к настоящему моменту вы были бы уже мертвы и выращивали маргаритки на своей могиле, если бы не вырастили огромный дуб. Я уже не ребенок.

— Значит, вы уже достаточно повзрослели для того, чтобы иметь более зрелые предпочтения в литературе.

— Да ну бросьте же, вы же не станете называть «Наоборот» детской книжкой, не так ли?

— Я бы назвал ее книгой для прыщавых подростков. Любого, кто уже отрастил свои зубы мудрости, будет тошнить от нее.

— После того, как вы об этом сказали, Ти Джей, мне кажется, что с этой копией кто-то поступил именно так. Вы плохо обращаетесь со своим товаром. Но шутки в сторону, я действительно уловил проблеск света в моем жалком состоянии. Прошу вас, не принимайте мои слова всерьез, но позвольте мне нести чушь, если мне этого хочется. Это забавляет меня и отвлекает мои мысли от худших вещей. Слушайте, я пошел и засунул все свои земные пожитки на аукцион и мне предстоит заново пополнять свои запасы, понимаете? Я не могу сидеть здесь вечно, так ведь?

— Нет, я боюсь, что не можете. Я провалился в ванную, а вы провалились в диван; и, между нами говоря, такими темпами мы оба провалимся в подвал в скором времени. Я бы хотел оставить вас здесь, но это не сработает. У нас обоих достаточно здравого смысла, чтобы понять это.

— Я не это имел в виду, Ти Джей; мне нравится ваше жилище. Я имел в виду, что не могу до бесконечности пользоваться вашей добротой.

— Ну, пусть будет так. Что вы предлагаете сотворить на основании этой проклятой книжки? Я полагаю, вам известно, как закончил Дез Эссент?

— Лежа на спине и испытывая позывы к рвоте. Да, я знаю. Но он совсем перестал шевелиться. Кроме того, он никуда не выходил из дома. У него не было целей. А я теперь хочу нацелиться на что-нибудь.

— И на что же вы предполагаете нацелиться? — рыжеватые брови старого книготорговца поднялись настолько высоко, что почти достали до волны седеющих волос над его воротником.

— Это не так легко выразить в словах. Я не уверен, что сам знаю, что это будет. Вы можете представить себе нечто среднее между романами «Без Дна» и «Наоборот», с примесью Ямвлиха и Игнатия?

— Могу, но лучше не буду.

— Это может выглядеть не так плохо, как звучит. Давайте так. Мне ведь нужно заново обставить дом, правда?

— В этом нет необходимости, я одолжу вам сковородку.

— Она мне не нужна. Вы только что признали, что психика моя устроена таким образом, что мне обязательно требуется ванна с целым дном. И вы правы. Я выражаю себя в вещах, которые меня окружают. Я не могу довольствоваться жизнью внутри себя и игнорировать их так, как это делаете вы.

— Вы бы игнорировали их, если бы обладали моим уровнем дохода, — сухо ответил Т. Джелкс.

— Осмелюсь сказать, что в этом что-то есть.

— Это дает очень много преимуществ, мой мальчик, и вы обязательно узнаете о них, если случайно проглотите свою серебряную ложечку.

— Серебряная ложечка дает не только преимущества, Ти Джей. Это чертовски трудно — владеть деньгами и не позволять им владеть тобой, если у тебя их много. С ними ты чувствуешь себя так, как если бы у тебя был слишком большой парус для твоего судна, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Мне кажется, вы снова подцепите парочку липких друзей.

— Это меньшая из моих проблем. Они вольны склевать все, до чего дотянутся. Здесь на всех хватит. Я больше не питаю никаких иллюзий, так что теперь никто не сможет задеть моих чувств. От меня ведь ожидают только оплаты любых чужих гулянок. Теперь послушайте, Ти Джей, если вы закончили перебивать. Я собираюсь оборудовать определенное местечко для жизни, а с вашей проклятой сковородкой далеко не уедешь. И я собираюсь оборудовать его в стиле Гюисманса не потому, что я настоящий дегенерат, как его благословенный Дез Эссент, но потому что это забавляет меня и дает мне возможность что-то делать и о чем-то думать. Пустой ум мучает не меньше пустого желудка. Уж поверьте тому, кто знает об этом не по наслышке, Ти Джей.

— Все в порядке. Я совсем не возражаю против инкрустированных драгоценными камнями черепах, украшающих собой ковры в гостиной, при условии, конечно, что сами черепахи на это согласны.

— Я не думаю, что бедные старые черепахи согласятся на это. Если подумать, инкрустация должна быть чем-то вроде пломбировки зуба. В любом случае, животное все равно умерло на том ковре, и это, я бы сказал, было совершенно ожидаемо.

— Так там не будет черепах? Вы разочаровали меня.

— Нет, Ти Джей, как не будет и угольно-черных женщин без одежды, ожидающих на столе из черного дерева, ломящегося от еды черного цвета.

— Я рад это слышать. Правда, не могу сказать, что меня заботит икра. Как по мне, на вкус она точно такая же, как береговые улитки, потушенные в канализационной воде. Но, возможно, я слишком несправедлив к ней. Признаюсь, я ел ее с лезвия перочинного ножа и даже не использовал никаких приправ.

— Я думаю, что все дело в ноже, Ти Джей. Возможно, вы использовали его для чего-то еще перед тем, как попробовать с него икру.

— Возможно. Вероятнее всего так и было. И все же, что там на счет этого жилища, которое вы планируете обставить и в котором не найдется места для моей сковородки? И как, черт возьми, вы впутали сюда Игнатия Лойолу и Ямвлиха?

— На самом деле все очень просто. Давайте зайдем вот с какой стороны. Вы, конечно, помните, что Броуди-Иннесс в «Любовнице дьявола» рассказывал о здравомыслящих шотландских домохозяйках, сбегающих из дома, чтобы потанцевать с дьяволом? Ну, так это в точности обо мне!

— Да, я вижу, — сухо ответил старый книготорговец. — Боже, спаси Дьявола!

— Вы восприняли это слишком буквально, а я не это имел в виду. На самом деле я пытался сказать, что мне необходимо немного духовной соли.

— Вы можете достичь этого без каких-либо занятий домашним хозяйством, мой мальчик. В сущности, было бы куда более целесообразно создать Канал между вами и вашей духовной солью.

— Вы опять неправильно меня поняли. Как же объяснить вам, что я имею в виду. Вы помните, что Наоми Митчисон говорила о том, как привнести стихийную силу в описанный ей ритуал в «Короле зерна и Королеве весны»?

— Теперь вы послушайте меня, Хью Пастон. Пожалуйста, не забывайте о том, что вы говорите едва ли не со священником.

— Да нет же, я сейчас не о том, о чем вы подумали. Вы продолжаете меня перебивать и не даете мне времени, чтобы объясниться.

— Времени? Вечность — вот то, чего вы хотите, судя по тому, что вижу я.

— Ну ладно, мы отодвинем в сторону Наоми и ее приятелей, раз уж вы так привередливы. Итак, вы помните, что говорил Ямвлих о создании образов богов в своем воображении, чтобы невидимые силы могли проявляться через них?

— Да.

— Ну вот, предположим, я чувствую, что мне нужно немного духовной соли — нет, все в порядке, я не буду ссылаться на Наоми. Предположим, я чувствую, что нуждаюсь в ней и хочу добыть ее способом в духе Броуди, ведь не думаете же вы, что я мог бы достичь этого способами в духе Ямвлиха, не столкнувшись с проблемой обустройства платформы в центре вспахиваемого поля?

— Хью Пастон, если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я вышвырну вас за дверь.

— Да перестаньте! Ти Джей, я чист, словно весенний ручей, это ваш мерзкий ум создает проблемы. К чему я пытаюсь подвести вас, так это к вопросу о том, что же люди получали от участия в Элевсинских мистериях? Они получали встряску, не так ли? Ну, и что же это была за встряска? Это то, что нужно сейчас и мне тоже.

— Вы не найдете Диониссийского безумия, связавшись с Дез Эссентом и его черепахами. Он был мертв более, чем наполовину.

— Я бы сказал, что он активно разлагался. И он не тот, на кого я хотел бы равняться. Я скорее стал бы равняться на каноника Докра с его козлами и прочим. Что я имею в виду под этим — ровно то же самое, что и Лойола, который говорил, что если создать какое-либо место в своем воображении и представить себя в этом месте, то вы вскоре начнете себя чувствовать так, как если бы и правда там побывали. Теперь подумайте, что будет, если я обставлю свой дом в духе Ямвлиха; иначе говоря, я сначала создам «композицию места» с целью вхождения в контакт со старыми языческими богами и затем создам такую же обстановку в реальности. Предположим, что в этой обстановке я потом буду жить, день за днем, и...

— Вы настолько к этому привыкнете, что через некоторое время перестанете что-либо замечать.

— Я так не думаю. Сдается мне, что это будет производить на меня эффект присутствия. Но предположим, что я задействую еще и свое воображение во всем этом, как это делают священники, когда читают Мессу — не получу ли я в таком случае некое Реальное Присутствие — только языческого типа?

— Бог мой, Хью, вы вообще понимаете, о чем вы говорите?

— Я-то понимаю, а вот вы, похоже, нет. Вы думаете, что я говорю о Черной Мессе. Но я говорю о другом. Я говорю о том, что существует множество способов установления контакта с Непроявленным.

— Я был бы счастлив, если бы вы не говорили об этом при мне.

— Ти Джей, мне кажется, что вы испугались! Вы искренне, по-настоящему напуганы. Чего бы боитесь? Вы думаете, что я вытащу настоящего дьявола из глубин ада?

— Приятель, я знаю намного больше об этих вещах, чем вы. Да, я напуган, и совсем не скрываю этого. Теперь ответьте мне серьезно, вы действительно верите в то, что все эти штучки, которые вы планируете провернуть, дадут настоящий результат или вы просто хотите поиграть в эти игры?

— Ти Джей, я не знаю, но я очень хочу это узнать. Одно могу сказать вам — если никакой невидимой реальности не существует и все настолько поверхностно, как я всегда думал, то я просто вышибу себе мозги и тихо предам себя забвению, потому что просто не смогу больше выносить этого. Это чистейшая правда и я нисколько не шучу.

— Я предполагал, что у вас на уме нечто подобное, — ответил Т. Джелкс.