Козлоногий Бог

Глава 27.

Мона стояла, выпрямившись, на короткой траве бесплодного пустыря, залитой лунным светом; бледное сияние делало бесцветными и траву, и платье, и ее лицо, поэтому она выглядела, словно призрак. Хью, высокий и худой, стоял, в своем черном одеянии с капюшоном, ярдах в десяти от нее на самом краю тени, отбрасываемой часовней, но даже в темноте было видно, как побелели костяшки его сжатых в кулаки пальцев.

Но вот Мона начала танцевать. Это был не столько танец, сколько серия жестов пантомимы, ибо она не перемещалась ни вперед, ни назад больше, чем на пару шагов. Низкий, ритмичный напев, который, казалось, не мог быть исполнен человеком, служил ей аккомпанементом, и она покачивалась и жестикулировала в такт подъемам и спускам этой мелодии. Джелкс, знавший язык символов древних верований, понимал, какой смысл она вкладывала в свои движения и с замиранием сердца гадал, как много из этого сможет воспринять бессознательное Хью. Тени семинарии еще мелькали в его душе, поэтому вид мужчины в церковном одеянии, который наблюдал за старейшим в мире танцем, исполняемым для него, его несколько ужасал. Он хотел, чтобы Мона и Хью пришли, наконец, к взаимопониманию, но он даже не надеялся решить этот вопрос столь примитивными методами.

Он прекрасно знал, что Хью не был священником; что он не давал никаких клятв; что это черное одеяние с капюшоном было лишь символическим изображением его внутренних запретов; он знал, что в танце Моны не было ничего непристойного и что исполнен он был безупречно; но знал он также и то, что волнообразными движениями рук она специально вытягивала магнетизм из этого мужчины. Это все понарошку, повторял он себе снова и снова. Мона и Хью просто играют роли и знают об этом. Это не более, чем любительская театральная постановка, в которой они все вместе участвуют. В этом нет ничего неприличного и он оказался здесь лишь для того, чтобы тоже безупречно сыграть свою роль — и все же в происходящем была какая-то странная реалистичность. Глядя на сжатые руки и побелевшие костяшки пальцев Хью, он мог сказать, что для него всё это было реальным. Мона играла с огнем и это было дьявольски опасно, особенно со столь неуравновешенным человеком, как Хью. Мона была сиреной, вытягивавшей из него саму его душу. Хью никогда не смог бы посмотреть ни на одну другую женщину после этого. Чего добивалась Мона? Она открыто заявляла, что не хочет иметь с Хью ничего общего, но теперь она никогда не сможет избавиться от него, не нанеся парню тяжелейшего удара.

Но постепенно, пока он наблюдал за танцем, в Джелксе возрастало чувство реальности происходящего. Танец был не более чем пантомимой и выдумкой, да, допустим. Но он точно также соотносился с иной реальностью определенного рода, как стрелки часов соотносились с течением времени. И Джелкс начал осознавать эту реальность и ощущать ее значимость. Дикий прилив сил в нем начал затихать. Он был слишком стар для подобных игр. Эмоции в его возрасте были явлением кратковременным. Голова его прояснилась и он стоял, наблюдая за двумя другими фигурами — зеленым, раскачивающимся из стороны в сторону созданием жизни и мечты, и худым, одиноким человеком в черном капюшоне, стоящим поодаль в тени часовни. Вокруг Хью Пастона всегда царила некоторая пустота. Как сказал он сам про Амброзиуса, он нигде не приживался, но везде был чужаком и изгоем. И теперь, когда он стоял в тени в своем черном одеянии с капюшоном, эта граничащая с одиночеством обособленность усиливалась в н-ной степени.

Был ли Хью в силах выйти из тени часовни под лунный свет? Джелкс понимал, что Мона пыталась выманить его. Почему он не реагировал, если она так хотела этого? Это бы не было по-настоящему. Никто бы не был задет. Но в глубине души Джелкс осознавал, и он чувствовал, что и Хью тоже это осознает, что все происходящее было очень далеко от выдумки. Джелкс не обладал сверхъестественными способностями; его никогда не посещали никакие видения; но он мог представить себе, как эфирные руки Моны вытягиваются, касаются Хью и притягивают его к ней, ибо он знал, что именно это она и делала в своем воображении.

Он представил себе, как ее руки, совершавшие волнообразные движения, оставляют линии света в воздухе, а потом вытягиваются, как тонкие серебристые щупальца, и ласкают Хью. Он увидел, что руки Моны лежали на плечах Хью, хотя она находилась в десяти ярдах от него. А потом он видел то, чего никак не ожидал увидеть — он увидел, что серая, призрачная копия Хью стояла в ярде или около того напротив него самого, так что здесь сейчас было два Хью, один темный и один серебристо-серый. Джелкс ахнул, чувствуя себя так, как если бы вся вселенная зашаталась под его ногами. Он всего лишь представил в своем воображении то, что, как он знал, представляла себе и Мона, будучи знакомым с техникой этой операции; но он совершенно точно не визуализировал отделившегося от своего физического тела Хью — тогда почему он это видел? Да, он видел это только духовным зрением, но тем не менее, он это увидел и это определенно не было его выдумкой. Видение возникло спонтанно без каких-либо усилий с его стороны и это заставило Джелкса задуматься.

На мгновение отвлекшись, он потерял из виду тех двоих, за кем он наблюдал, и когда он посмотрел на них снова, то увидел, что Мона закончила свой танец и шла к ним в своей обычной манере, а не тем причудливым способом, каким двигались жрицы в процессиях, как она до этого прошла через всю часовню.

Джелкс сразу понял, что Мона сделала все, что планировала сделать и теперь возвращала Хью к нормальному состоянию. Но Хью не реагировал. Он стоял неподвижно, глядя с высоты своего нескладного роста в лицо Моны, обращенное вверх в лунном свете, в то время как его собственное лицо было полностью скрыто тенью капюшона. Джелкс затаил дыхание, гадая, что же будет происходить дальше; он знал, что Мона освободила ветер и теперь должна была быть готова оседлать смерч.

Внезапно Хью схватил ее за плечи, которые, благодаря свободному крою ее рукавов, были обнажены. Затем, замерев, он вновь уставился на нее, но выражения его лица под капюшоном невозможно было разглядеть. Джелкс был благодарен небесам, что Мона была избавлена от этого зрелища; ему казалось, что там должно было быть что-то такое, что могло бы запросто стать чьим-нибудь ночным кошмаром. Мона тихо стояла, глядя на Хью, и черты ее лица было отчетливо видно в свете яркой луны за его плечами. Ее взгляд был спокоен и неподвижен, но ее губы слегка дрожали. Страшно разжигать такое пламя в мужчине, когда никакой ответной искры нет в тебе самой.

Хью быстро заговорил тихим голосом.

— Зачем ты делаешь это, Мона? Куда ты нас ведешь? Ты знаешь, что ты не хочешь меня. Я надеялся вопреки всему, но я не такой дурак, чтобы не понимать, когда меня на самом деле не хотят. Ты создашь себе большие проблемы, если будешь продолжать в том же духе. Это перебор.

Хватка Хью отдавалась болью в ее руках. У нее возникло ощущение, что если она не ответит, если не возьмет контроль над ситуацией, то эти руки сожмутся на ее горле.

— Если бы я знала, куда я нас веду, — ответила она спокойно, — То я бы тебе сказала, но я иду по наитию и тебе следовало бы радоваться тому, что ты можешь идти вслед за мной. Но мне все же не кажется, что я веду тебя в тупик, Хью.

— Так куда ты меня ведешь?

— Назад к истоку всех вещей, я думаю. Назад к природной силе стихий.

— И когда мы туда дойдем, Мона?

— Этого я не знаю; но Природа не врет и мы должны доверять ей. Мне кажется, мы во всем разберемся, когда дойдем до основания. Мы должны хотя бы попытаться.

— Конечно же я попытаюсь. Столько раз, сколько захочешь. Но что на счет тебя? Я надеюсь, ты делаешь это с открытыми глазами?

— Да, я знаю, что я делаю.

— Ну, надеюсь, что это правда. Если ты не знаешь, случится кошмарная катастрофа.

Пока он говорил, Мона ощутила зарождение холодного ужаса в солнечном сплетении, предвещавшего явление божества. Она схватила за запястья Хью, который все еще держал ее за плечи, и так они стояли, ожидая и прислушиваясь. Поднявшийся ветер зашелестел в зарослях лавров, покрывавших часовню, а Луна, опускаясь к горизонту, коснулась высокого фронтона. Потрепанные непогодой остатки креста, лишившегося своей перекладины, пронзали яркий лунный диск и отбрасывали на него свою языческую тень. Они продолжали ждать; ветер стал свежее; луна медленно опустилась за крышу и исчезла из вида.

Джелкс услышал, как Хью тихо спросил:

— Чем все это закончится, Мона?

И Мона ответила:

— Я не знаю. Мы просто должны доверять силе и следовать за ней.

— Хорошо. Веди. Я пойду за тобой. Я пойду за тобой куда угодно, Мона, ты же знаешь. Единственное, на что я надеюсь, так это на то, что в конечном итоге мы не расстанемся навсегда.

Джелкс понял, что они совершенно забыли о том, что они были здесь не одни. Ему бы очень хотелось увидеть лицо Хью в этот момент, но оно все еще было спрятано глубоко под капюшоном и источник света находился позади него.

Когда Луна скрылась за деревьями, стало темно и тени стали мрачнее.

Теперь Джелкс с трудом мог различать эти две фигуры в темноте. Платье Моны, серое и делающее ее похожей на призрака, слабо светилось в тусклом, рассеянном свете заходящей Луны. Хью в его черном одеянии был неразличим совсем, за исключением бледного пятна его лица в складках капюшона. Только лишь его руки, все еще лежавшие на плечах Моны, казались белыми и были отчетливо видны. Джелкс ожидал в любую секунду увидеть, как напряженное спокойствие двух едва различимых фигур перерастает в непримиримую борьбу, когда сила, призванная из глубин человеческой природы, вырвется на свободу и начнет управлять ситуацией, и он сомневался, что его собственной силы хватит на то, чтобы защитить Мону. Не стоило ли ему лучше вмешаться, пока не грянул шторм? Он открыл было рот, но не смог издать ни звука. Попытался сделать шаг вперед, но понял, что не способен пошевелиться. Вся картина превратилась в кошмарный сон. Мона и Хью были единственными реальными существами; но все, что было вокруг них, перестало быть настоящим; другое измерение открылось здесь.

Джелксу показалось, что тени, сновавшие повсюду вокруг него, были настолько же живыми, как и стоявшие в их окружении Хью и Мона, игравшие со странными силами, вызванными ими к жизни. Он словно бы оказался в кинотеатре, в котором не было экрана и фильмы витали вокруг него и пересекались друг с другом. Может быть, они вновь пробудили магию, сотворенную Амброзиусом? Он, должно быть, проводил свои ритуалы прямо здесь, в часовне, а вещи, созданные с помощью ритуальной магии, надолго остаются в памяти Природы.

Конечно же, это была старая магия, думал Джелкс, чарующая и пугающая одновременно; это было то, чего и хотел Амброзиус! Там был вовсе не Хью, там был Амброзиус, и он сейчас стоял, положив свои руки на Мону. Ну а что ощущала Мона? Джелкс не знал, ибо там была и не Мона тоже. Это создание не было человеком, но было чем-то бесплотным, что было создано Амброзиусом при помощи его магии.

То, что витало вокруг них и над ними, было скоплением элементальных сил; силы воздуха и духи элемента огня; духи воды и хранители сокровищ, спрятанных в жилах земли, и все те странные фамильяры, которые прислуживали средневековым магам. А в центре этого всего стоял Амброзиус, держа в руках то, что он создал — образ женщины, порожденной его собственными желаниями; и рядом с ними витали образы его фамильяров, хранящих круг от постороннего вмешательства.

Джелкс почувствовал, что волосы на его шее встали дыбом, как у собаки. Он отчаянно пытался сотворить крестное знамение и изгнать это всё, но он был связан магией этого круга и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а мог лишь смотреть полными ужаса глазами на то, что происходило прямо перед ним — на монаха-вероотступника, ласкающего образ женщины, который он создал с помощью запрещенных искусств.

Потом видение начало понемногу рассеиваться; вокруг вновь начали появляться здания и звезды. Хью отстранился от Моны. Никто не заговорил. Хью выглядел слегка шокированным. Мона казалась парализованной. Джелкс чувствовал себя так, как если бы отходил от анестезии. Он подозревал, что Мона всё еще находилась в объятиях Хью.

Хью неуверенно поднял руки и откинул с лица капюшон; Мона испустила глубокий судорожный вздох и ее тело, бывшее до этого напряженным, наконец расслабилось. Джелкс призвал на помощь всю свою силу воли и освободился от чар. Он подошел к ним, взял их за плечи и развернул лицом к себе.

— Пойдемте, — сказал он, — Мы идем в дом. Достаточно с нас всего этого.

Они шли рядом с ним, не произнося ни слова; его руки, лежавшие на их плечах, направляли их в нужную сторону, как если бы они были лунатиками.

Вернувшись в душную гостиную, Джелкс повесил лампу как можно выше и бросил в огонь охапку дров. Хью удивленно уставился на огонь и протер глаза; затем он нырнул в складки своего одеяния, достал носовой платок из кармана своих брюк и протер лицо, которое было настолько мокрым от пота, как будто он окунулся в таз с водой. Он оглянулся, увидев Мону, которая смотрела на него ничего не выражавшим взглядом. Она умела контролировать себя лучше, чем любой из этих мужчин, и казалась ядром спокойствия в центре циклона.

Хью медленно стянул с себя свое одеяние, свернул его и бросил в угол дивана. Потом он протер шею.

— Боже, — сказал он, — Есть у нас что-нибудь в шкафчике? — и неуверенно двинулся к буфету.

— Нет, там ничего нет, — отрезал Джелкс, — А даже если бы и было, я бы не позволил тебе к этому притронуться. Мона сделает нам чай.

Мона, благодарная возможности сбежать, удалилась в направлении кухни. Джелкс повернулся к Хью.

— Ну, и что это было? — спросил он настойчиво.

— Бог его знает, Ти Джей. Я без понятия. Все было как во сне. Я надеюсь только, что не слишком расстроил этим Мону.

— Она сама просила об этом. Придется ей с этим смириться.

— Придется, конечно, Ти Джей. Я не собирался позволять всему этому заходить настолько далеко. Это то, чего я всегда боялся. Этого не должно случиться снова, Джелкс, ведь это не честно по отношению к нам обоим.

Вошла Мона с уставленным посудой подносом. Она не смотрела на них и они не смотрели на нее.

— Как теперь быть? — спросил Хью, когда она снова вышла.

— Я поговорю с ней, — сказал Джелкс.

— Надеюсь, что поговоришь, — ответил Хью, — Кто-то определенно должен это сделать. Я не думаю, что она понимала, что делает.

Мона вошла снова, держа в руках большую коричневую фаянсовую чашку. Она остановилась в дверях и стояла, глядя на них. В зеленом платье, которое все еще было на ней, и с лентой в волосах она выглядела, как недавно выразился Хью, так, как будто бы сошла с греческой вазы. Джелкс посмотрел на Хью. Он зачарованно уставился на нее, забыв обо всем остальном. Он перевел взгляд на Мону. Она стояла в дверях, глядя на Хью, который полулежал в глубоком кресле. Ее лицо было спокойным. Глаза ее были неподвижны, но обычно сжатый рот был расслаблен, а губы ее были полными и красными, и во впадинке на шее заметно бился пульс. Джелкс пришел к выводу, что Мона прекрасно знала, что она делает, и что не было никакой необходимости в том, чтобы говорить с ней об этом.

Они поужинали в молчании, не считая редких фраз, обусловленных этикетом. Джелкс и Мона пили свой извечный чай, а Хью, хоть и воздержался от серьезной выпивки из уважения к Джелксу, все же открыл бутылку пива, чувствуя, что это было ему необходимо. В конце концов, хмель — аналог винограда, а Пану тоже делались возлияния. Джелкс, наблюдая за своими товарищами краем глаза, заметил, что Мона, подняв глаза, обнаружила на себе взгляд Хью Пастона и поспешно опустила голову снова, чтобы до самого конца ужина больше ни разу не посмотреть в его сторону.

Они закончили трапезу и сразу же разошлись по своим комнатам. Джелкс гадал, нужно ли ему патрулировать коридоры, но решил, что будет лучше позволить событиям развиваться своим чередом и, вздохнув, натянул пижаму через голову. Будь, что будет. Dei et diaboli volunti[60].