Козлоногий Бог

Глава 4.

В тот же миг, как Пастон приготовился сесть на вновь отремонтированный диван, раздался громкий стук в дверь.

— Это миссис Халл, — сказал продавец и вышел встретить домработницу, которая влетела в магазин, словно корабль на всех парусах, и была с ног до головы обвешена покупками, главным образом завернутыми в газетные листы. Старый книготорговец дал ей несколько случайных серебряных монет из кармана брюк, не удосужившись даже пересчитать их, и она уплыла снова.

Он швырнул набитую покупками черную клеенчатую сумку на стол и из нее начало вываливаться всё, что только можно было себе вообразить, включая мышеловку и пару подтяжек.

— Достойная абсолютного доверия, — сказал он, — И невероятно удобная для меня. Именно такая женщина нужна этому месту. Никакой изюминки. Выполняет свою работу и, закончив, убирается вон.

Книготорговец начал разбираться с обедом. Он вытащил фунт бледных свиных сосисок, просвечивающих сквозь мокрые куски жиронепроницаемой бумаги, словно тело пляжной красавицы сквозь купальный костюм. Затем он достал большую порцию картофельного пюре в миске, которое оставалось только разогреть — очевидно, оно было куплено в соседней закусочной. Какой простой способ жить, подумал Хью Пастон со вздохом зависти. И какой эффективный!

Он вспомнил обо всех приготовлениях к обеду, которые всегда считал необходимыми, и о том, что не смотря на все эти приготовления, конечный результат далеко не всегда оправдывал его ожидания. Что ему было абсолютно ясно, так это то, что ничего из приготовленного на его кухне никогда не было столь же вкусным, как еда, поданная прямо со сковородки старого Джелкса.

Он прислонился к косяку двери, ведущей в маленькую кухоньку, и наблюдал за тем, как старик расправляется с готовкой. Сковорода казалась ему пляжем, на котором постепенно набирали румянец бледно-розовые сосиски.

— Вы будете есть их целыми или мне их проткнуть[4]? — внезапно спросил Джелкс, помахивая вилкой для тостов над сковородой.

Пастон, застигнутый врасплох, без раздумий выпалил:

— Ну, я знаю, что сейчас не в моде большая грудь, но лично я предпочитаю размер чуть больше среднего. Это кажется мне более женственным.

Старый книготорговец посмотрел на него с недоумением; но прежде чем он успел спросить его о значении этого загадочного заявления, сосиски решили проблему самостоятельно, начав лопаться одна за другой.

— Ах, вон как, — философски заметил он, — Вам придется принять их такими, какие они есть. Теперь они все проткнуты.

Он вытряхнул их из сковороды, взял белую китайскую миску с картофельным пюре, и держа ее в вытянутой руке, хлопнул по дну миски, ловко увернувшись от горячего жира, который брызнул со сковороды в тот момент, когда в нее плюхнулся картофель. Хью Пастон, стоя с сигаретой в зубах, беззвучно рассмеялся. Он подумал о своем дворецком. Он подумал о своем поваре. Он подумал об официантах модных ресторанов. Он гадал, что подумали бы о нем его друзья. Он гадал, что он сам мог бы думать о себе теперь. Очевидно, переодеться к обеду в этом заведении означало надеть халат, предварительно сняв воротничок.

Внезапно он осознал, что старый книготорговец был ему ближе, чем кто-либо другой из тех, кого он встречал в своей жизни. Повзрослев, он стал человеком, легким в общении, однако в душе все равно оставался глубоко замкнутым. За его показным дружелюбием скрывались повышенная ранимость и боязнь приносить свое сердце туда, где его могли склевать. Он спасался от этого только тем, что отказывался заглядывать внутрь себя самого; тем, что заставлял себя жить на поверхности; тем, что пытался превратить себя в того человека, каким он всегда хотел казаться. Интересно, думал он, сколько еще людей поступало также? Он часто поражался той тоске, которая отражалась на лицах жителей Мейфейра. Лицо старого книготорговца, хоть жизнь его изрядно потрепала и закалила, всегда было радостным.

Он понял, что ему положительно нравится этот старикан. Какой же драгоценной старой птицей он был! Он чувствовал, что из-под соломенной крыши усов ярко-голубые глаза продавца заглядывали в его душу настолько глубоко, насколько сам он никогда не смог бы заглянуть. Он чувствовал себя так, как чувствует себя больной, попавший в руки хорошего доктора. Он удивлялся тому, что старик, который был человеком из другого поколения, так спокойно воспринял его заявление о сосисках. Он что, воспитывался на Фрейде? Такая бестактность любым другим пожилым представителем среднего класса могла бы быть воспринята также, как если бы он уронил ему на ногу полтора кирпича.

Его медитацию прервал большой черный жестяной поднос, который сунули ему в руки. Старик составил на него обед и Хью Пастон потащил тяжелый груз в гостиную. Не дожидаясь, когда его об этом попросят, он залил воду в большой черный чайник и поставил его на полку у камина, чтобы заварить их извечный чай. Его отполированная до блеска внешняя оболочка раскололась и была содрана с него, словно скорлупа с жареного каштана, и вместе с ней исчезли его напряжение и растерянность. Он понял, что старый продавец со своим чайным подносом и сковородкой, со сломанным диваном и перекошенной кроватью с периной восстановил его душевное равновесие и бережно сопроводил его через кризис. Как он это сделал, он не имел ни малейшего понятия. Он понимал только то, что живая человеческая рука легла на его плечо посреди жестокого, яркого и бездушного Мейфейра, и что прикосновение этой руки каким-то необычайным образом восстановило его доверие к жизни, как если бы он был плачущим в темноте ребенком.

Книготорговец ел быстро и никогда не разговаривал за едой. Обед завершился куском пирога с изюмом вместо пудинга; они заварили чай и, не смотря на желание Пастона поболтать, старый книготорговец сунул ему в руки две грязных книги и заявил:

— Развлеките себя этим. У меня в это время дневной сон.

Следуя своим словам, он откинулся на спинку стула, открыл рот и мгновенно заснул. Хью Пастон, который не умел проваливаться в сон также быстро, стал рассматривать книги, которые были ему даны.

Это были те самые книги, которые книготорговец рекомендовал ему раньше: «Любовница Дьявола» Броуди-Иннеса, который был «присяжным стряпчим», что бы это ни значило, и «Король Зерна и Королева Весны» Наоми Митчисон, описывающая историю древней Спарты. Он смутно припоминал, что Наоми Митчисон была дочерью профессора греческого языка или какой-то другой классической дисциплины, так что она вполне могла располагать достоверной информацией и при условии, что она не слишком грубо оперировала фактами, написать действительно стоящую прочтения книгу. Ему было непонятно, почему именно это старый Джелкс порекомендовал как полезное приложение к роману Гюисманса.

Сперва он открыл книгу Митчисон и прочитал вступительную главу, повествующую о колдовстве скифской ведьмы.

— В этом, — сказал он самому себе, — нет ничего необычного, это банальный гипноз.

Он кое-что узнал о магии туземцев, когда ездил в экспедицию по охоте на дичь, и знал об огромной силе воздействия самовнушения на разум примитивных людей. Единственное отличие книжной истории от реальности заключалось в том, что в книге сила была чем-то, что использовали на расстоянии, без прямого воздействия на жертву, а от этого, как он понимал, как раз и зависел конечный результат. Индуцированное самовнушение — так, он слышал, называл гипноз один известный врач, который на всех званых обедах говорил исключительно о себе и своей работе в качестве рекламы своих услуг.

Он вспомнил о тех случаях, которые видел своими глазами, ведь увидеть — значит, поверить; и он вспомнил также о серии похожих случаев, описанных в ежемесячном журнале «Ворлд Вайд» — издании, претендовавшим на публикацию исключительно правдивых историй и проверявшим каждую из них ради сохранения своей репутации.

Это было странно, очень странно — обнаружить сходство между магией современной Африки и древней Скифии. Он был почти уверен в том, что информация в книге была правдивой; к тому же он своими глазами наблюдал подобные вещи в Африке; и даже если глаза его обманывали его, были еще статьи в журнале «Ворлд Вайд», описывающие похожие события, рассказы о которых приходили со всех концов земного шара. Все и сразу заблуждаться не могли.

Как и все жители Мейфейра, которым часто приходилось поддерживать светские беседы за столом, он был мастером в игнорировании лишней информации и прочитывал в книге только самую суть, как это делают литературные обозреватели. Сейчас, правда, он наткнулся на то, что приковало к себе все его внимание, и читал, не отрываясь, рассказ о ритуалах весенней вспашки. Наоми Митчисон была достаточно благоразумной женщиной; она оставила на откуп воображению даже больше, чем Гюисманс; какая-нибудь старая дева, читающая ее книгу, возможно, не заметила бы в ней совершенно ничего странного. Хью Пастон, однако, нашел в ней то, что обогатило его познания о человеческой природе. Он знал, что по этому поводу говорили Хэвлок Эллис, Крафт-Эбинг и Август Форель, но он никогда раньше не встречал упоминаний чего-либо похожего на описанное в этой книге. Журнал «Ворлд Вайд», публикующий истории о магии туземцев, тоже не писал ни о чем подобном. Они отлично знали свою публику — британскую публику.

Темная, уютная комната исчезла сразу же, как только в его воображении возник образ обнаженной женщины, лежавшей в центре огромного поля и наблюдавшей за тем, как маленькие, весенние, белоснежные облака кружат в небе над ней, и пока она наслаждалась прикосновениями холодного ветра и весеннего солнца к своему обнаженному телу, снежно-белый бык медленно подтягивал примитивный плуг все ближе и ближе к ней.

Он продолжил чтение; но поскольку судьба королевского дома Спарты интересовала его меньше всего на свете, он отложил книгу в сторону и принялся за другую. Это была история совершенно другого калибра, основанная на отчетах о сжигании ведьм, публиковавшихся в городских газетах Шотландии, и так как автор этой книги был «присяжным стряпчим», что звучало весьма впечатляюще, он решил, что и этот рассказ также мог быть основан на реальных событиях.

Старое заклинание «Лошадь, шляпа, по коням и прочь» восхитило его, в нем чувствовался аутентичный ритм. Он смеялся над описанием того, как привлекательная и энергичная Исабель Гауди кладет метлу в кровать к своему глупому и скучному супругу, а сама сбегает на шабаш ведьм, проходящий на старом церковном кладбище, чтобы наслаждаться ласками Дьявола, который, как выяснилось впоследствии, был земным мужчиной и скорее всего очень мужественным мужчиной, если ведьмы поверили ему; и поскольку они рассказывали свои истории под пытками, то было вполне вероятно, что они говорили правду.

Ему было интересно, что заставило благопристойных и рассудительных шотландских жен и горничных надеть каблуки и пойти по такому пути, как этот. Он мог понять желание устроить нечто вроде кутежа до самого утра, но почему же тогда они так обожали Дьявола? Зачем в это нужно было вмешивать религию?

Его рассмешила мысль о том, что какой-то респектабельный бюргер сыграл роль Дьявола, обвешав себя коровьими рогами — два рога были на голове, а один он держал в руках. Какой модный, подумал он, и хорошо организованный ковен мог бы получиться из жителей Мейфейра! От этой мысли он рассмеялся так громко, что разбудил старого Джелкса, который резко, словно птица, вскинул голову, и поинтересовался причиной его веселья.

Пастон рассказал ему.

— Хью, — ответил Джелкс. — Вы так и вовсе предпочитаете сосиски.

И Хью Пастон засмеялся еще громче.

Старик много думал во время своего формального сон-часа. Он вытащил Хью Пастона на берег во время шторма и было бы не правильно теперь стоять и смотреть на то, как глубокие темные воды затягивают его обратно. Но что ему было делать с этим парнем? Оставить его у себя еще на некоторое время было бы ошибкой. Пастон принадлежал к другому миру. Он вполне мог бы наслаждаться таким пикником в течение одной или двух ночей, отдыхая на кровати с периной в заведении, где нет даже ванной комнаты, но долго он так не протянет. Нет, Хью Пастон должен в понедельник вернуться туда, откуда пришел.

Но что будет с ним потом? С этим парнем происходило что-то в корне неправильное. Это началось намного раньше отступничества его жены. Ее измена стала только следствием распада его личности, но не была причиной этого. Интересно, какую внутреннюю драму он пережил? Вероятно, истинный смысл его жизни был скрыт от него сейчас даже больше, чем от старого книготорговца. Бушевавшие внутри него мощные подводные течения делали неспокойной поверхность его водной глади, и хозяин этих течений был последним человеком, который знал о том, что они собой представляют.

Они заварили чай. Хью Пастон попытался сосчитать количество чашек, которые они уже выпили в этот день, но потерпел неудачу. Шторм возобновился и бил в окна, служившие надежной защитой от непогоды; его сигарета, трубка Джелкса и полыхавший в камине огонь объединились друг с другом, чтобы создать здесь атмосферу праздного безделья, в которой душа освобождалась от оков и взлетала в причудливые выси, в то время как тело расслаблялось, будучи лишенным сил двигаться.

Когда огонь стал слишком низким для того, чтобы греться возле него, они принялись за сливовый пирог, который подавался у Джелкса как перекус между приемами пищи, заменяя собой сладости. Поскольку пирог застревал в зубах, разговор был невозможен до тех пор, пока он не будет съеден.

Сейчас, однако, они закончили с трапезой и Джелкс навел порядок. Неаккуратный по своей природе, он никогда не позволял остаткам еды валяться где попало и скидывал их в кучу на кухне, чтобы там они дожидались следующего утра, когда ими займется миссис Халл, которая проводила одну большую уборку каждые двадцать четыре часа — не приходилось сомневаться, что именно эта практика стала причиной покупки мышеловки.

— Ну, — сказал старый книготорговец, возвращаясь к огню, как только была отдана дань Клоацине[5]. — Вы уже прочли эти книги, так ведь? И что вы из них вынесли?

— В них нет ничего о Черных Мессах, насколько я понял.

— Нет, и я говорил вам об этом. Но в них можно найти весьма любопытную информацию, если вы умеете читать между строк. Писатели часто вкладывают в свои романы то, о чем не посмели бы рассказать в официальных документах, где нужно расставлять все точки над И и палочки над Т.

— Вы же не хотите сказать, что люди проводили Черные Мессы в Древней Греции или в кальвинистской Шотландии? Они же не знали, как это делается.

— Нет, конечно, и они бы и не узнали этого, если бы Гюисманс не приоткрыл завесу тайны. Для этого дела нужен первоклассный священник.

— Но почему?

— Потому что никто больше не знает, как это делается.

— Но ведь книгу с нужными словами можно достать где угодно. Ведь все это есть в молитвословах.

— Для этого требуется намного больше, чем знание слов. Знаете ли вы о том, что священнику требуется целый год после посвящения в сан, чтобы научиться служить Мессу?

— Откуда вы это знаете?

— Потому что я сам чуть не стал одним из них.

— Черт побери!

— Да, я обучался у иезуитов.

— Чего же вы испугались? Что не сможете управлять своей судьбой?

— Я смог бы прекрасно управлять своей судьбой, но я не смог бы быть достаточно смиренным.

Пастон взглянул на морщинистого старого стервятника и решил, что его словам можно доверять.

— И вы бы смогли провести Черную Мессу, если бы вам этого захотелось?

— Если бы я захотел, то конечно смог бы, для этого у меня достаточно знаний. Но я не хочу.

— То есть вы были должным образом посвящены?

— Нет, я не зашел настолько далеко. Но никто не может жить так близко к тайнам, как я жил в семинарии, и ничего не узнать — если, конечно, держать глаза открытыми. Я видел больше, чем учил, но понял это намного позже.

— Что вы думаете о иезуитах, если этот вопрос не покажется вам бестактным?

— Я думаю, что они самые тренированные люди в мире — и самые опасные, если вы окажетесь не на их стороне. Я думаю, что они совершают некоторые фундаментальные ошибки, но я уважаю их. Они многому меня научили.

— Чему же они вас учили?

— Они учили меня силе тренированного разума.

— И это именно то, что придает силу словам Мессы?

— Да, именно это, и плюс огромная сила самой Церкви, способной вернуть обратно вложенную энергию. Вот почему от Римской Католической Мессы исходит такая энергия, какой не ощутить от англо-католической. А. Ц.[6] не знает, как правильно тренировать своих людей.

— То есть это не вопрос теологии?

— Нет, это вопрос психологии — по крайней мере, так думаю я, хотя по мнению всех церковных авторитетов это ересь.

— И именно поэтому для проведения Черной Мессы требуется священник-вероотступник? Потому что это тренированный человек?

— Именно так. Он знает, как вложить силу в этот обряд.

— Послушайте, Джелкс, а не проведете ли вы Черную Мессу для меня, ради разнообразия?

— Нет же, чертов вы придурок, я не буду этого делать, это слишком опасно.

— Но вы только что сказали, что всё это только психология.

— Может быть, но подумали ли вы о том, что именно вы этим всколыхнете?

— Всколыхну где?

— В самом себе.

— Что я всколыхну в самом себе?..

— Ну, подумайте; поразмыслите над этим.

— Не уверен, что я могу подумать об этом. Мне не хватает информации.

— У вас будет ее предостаточно, если вы сможете ее правильно использовать.

— Ну, я могу понять, что представляет собой Черная Месса, описанная А. Е. В. Мэйсоном, когда злодей заставляет подтянутую обнаженную красотку служить ему в качестве алтаря и проводит ритуал на ее животе. Ясно, почему это становится своего рода встряской, однако я знаю десятки других, куда более прекрасных способов получения таких же эмоций. Чего я не могу понять, так это почему приятели каноника Докра, когда он просто сделал все наоборот и перевернул все с ног на голову, попадали на пол в припадке и искусали друг друга. Мне он показался просто смешным, он и эти его козлы.

— Вам бы не было смешно, если бы вы были ревностным католиком.

— Нет, конечно. Я полагаю, что это было бы осквернением всего того, что было бы для меня свято. А поскольку нет ничего, что я почитал бы как святыню, то Черная Месса, описанная Гюисмансом, не может меня шокировать. И раз даже в ней нет ничего шокирующего, то я сомневаюсь, что меня может шокировать обряд, описанный Мейсоном. Так что же мне теперь, отказаться от этой бесполезной затеи и смириться с жизнью, в которой не будет никаких сильных эмоций?

— Я этого не говорил.

— Послушайте, Т. Джелкс, прекратите. Зачем вы размахиваете морковкой перед носом осла и заставляете его иакать, видя ее перед собой, если как только он пытается дотянуться до нее своей мордой, вы ее тут же убираете?

— Так чего же вы хотите в конечном итоге?

— О, будь оно все проклято. Я не знаю, чего я хочу. Но чего-то мне определенно хочется, это факт. Вы знаете, чего я хочу, черт возьми, и намного лучше, чем я сам!

— Вы «жаждете горизонта, за которым скрываются странные пути[7]»?

— Нет, — ответил Пастон, внезапно задумавшись. — И в этом, как я полагаю, заключается моя главная проблема. В моей жизни нет никаких путей, тем более странных. Было бы лучше, если бы я начал хотя бы поклоняться дьяволу; да вот только вы мне не позволите, несговорчивая вы старая кляча.

Джелкс растянул губы в своей верблюжьей улыбке.

— Мы можем организовать для вас что-нибудь получше, чем поклонение дьяволу, — сказал он.

— Кто это мы? — быстро спросил Пастон, уцепившись за множественное число.

Книготорговец махнул рукой.

— Я использовал множественное число в общем смысле, — сказал он беспечно.

— Боюсь, что я не знаю, что вы имели в виду, — сказал Пастон.

— Я тоже, — ответил Джелкс, — Но прозвучало это интересно.

— О, да говорите же уже все, как есть, очистите свою совесть!

— А почему я должен ее очищать? Я предпочитаю комфортную грязь, как вы могли заметить.

— Вы мучительное испытание для меня, Т. Джелкс. Налейте же мне еще чая, чтобы успокоить мою уставшую душу.

— Но вы все еще не сказали мне, что вы думаете об этих книгах?

— Я сказал вам, что я думаю о «Любовнице Дьявола» и вы посмеялись надо мной. Я вам больше ничего не расскажу.

— Вы итак сказали мне достаточно.

— Я рассказал вам слишком много, чертов вы старый психоаналитик, я ухожу домой.

Джелкс издал булькающий звук.

— Итак, вы обнаружили, что эти фантастические рассказы проникают в самую суть человеческого естества?

— Да, Джелкс.

— И они отзываются вам в вашем состоянии?

— Да, будьте вы прокляты, отзываются.

— Почему это происходит?

— Я не имею ни малейшего представления о том, почему это происходит, но они действительно отзываются и делают это самым странным образом. Джелкс, они оживляют. Эти знания живые. В них есть сила.

— Итак, вы сказали, что эти книги проникают в самую суть человеческого естества и очень отзываются вам в вашем состоянии. Теперь скажите мне, что же в них так привлекает вас?

— Запах серы, я думаю, если вы конечно хотите услышать правду.

— Ну, сын мой, в наше время цивилизованным мужчинам — да и женщинам, кстати, тоже, — сера нужна не меньше, чем лошадям соль.

— И именно это заставило Исабель Гауди и остальных танцевать с дьяволом на церковном кладбище?

— Да, именно так. По тем же причинам вакханки отправлялись танцевать с Дионисом в горах и рвать оленей в клочья.

— Вы читали «Вакханок», Ти Джей?

— Да.

— Вы знаете, я всегда удивлялся, почему такой человек, как Эврипид, так презирает бедного старого Пенфея. В конце концов, тот просто был против того, чтобы все уважаемые женщины его королевства уходили кутить, и на его месте так думал бы любой добропорядочный гражданин. Я полагаю, что объяснение их поведению кроется в привкусе серы на языке, не так ли?

— Да, вы правы. И Эврипиду, который был посвященным, это было известно; и именно поэтому он пытался рассказать об этом своим согражданам. Он знал, что не хлебом единым жив человек. Ему также необходима щепотка серы периодически.

— Да, с психологической точки зрения это так. И это было в порядке вещей для греков, которые ко многому относились достаточно спокойно; но если я пойду в счастливый Хэмпстед и, сняв с себя одежду, разорву в клочья баранью ногу, у меня будут проблемы с полицией.

— Да, — ответил книготорговец, задумчиво глядя в огонь, — Боюсь, что такие проблемы будут.

— Получается, что Черная Месса это действие такого же порядка, Ти Джей? Способ порвать со всеми условностями?

— Да, именно так. Это то, чем она является по своей сути; это реакция, сын мой, реакция на передозировку праведной Мессой.

— А разве это может вызвать передозировку?

— От любого лекарства, если оно достаточно сильное, может случиться передозировка. Вы приняли слишком много живительной соли и вы видите, как вы себя чувствуете.

— Ти Джей, вы ужасный старый язычник.

— Я счастливый старый язычник, мой дорогой, и благодарен Господу за это.

— Я тоже язычик, Ти Джей, но я не счастлив.

— Когда вы были счастливы в последний раз, Хью?

— Странно, что теперь и вы задаете мне этот вопрос, потому что его я часто задаю себе сам. Вряд ли я смогу вспомнить. У меня было чертовски мало счастливых моментов в жизни, и тем не менее, мне кажется, что у меня было все, о чем только можно было мечтать. Я всегда старался делать все от меня зависящее и относиться ко всему философски, но проблема, вероятно, заключается в том, что мне никогда не приходилось напрягаться. Я не знаю, испытывал ли я счастье хоть раз с тех пор, как закончил школу — разве что только вполсилы.

— Но вы притворялись, что счастливы?

— Да, мне приходилось. Но потом мне это так надоело, что я перестал. Единственное, от чего я получаю удовольствие в последние годы, так это от отстрела дичи. Возможно, я бы получал удовольствие еще и от полетов, если бы у меня не было этой чертовой воздушной болезни.

— Так вам нравится чувство опасности?

— Да, это так. Это дает мне необходимую встряску и заставляет почувствовать себя живым.

— А в другое время вы не чувствуете себя живым?

— Нет, не чувствую, или наоборот мне начинает казаться, что я слишком живой и тогда я не знаю, куда себя деть.

— Был ли ваш брак счастливым до этой трагедии?

— Да, Ти Джей, был. Фрида была прекрасной женой. Я не имел к ней претензий до начала расследования.

— И все же вы не производите впечатление человека, который был бы по-настоящему влюблен в нее.

— Ну, я и был, и не был в нее влюблен. Я был верен ей и у нас все было неплохо. Мы никогда не сказали друг другу ни одного грубого слова. Мне казалось, что она была всем довольна. И все же наш брак, похоже, не удовлетворял ее, иначе бы она не пошла налево, ведь так?

— А вы когда-нибудь ходили налево сами?

— Не знаю, поверите ли вы мне, Ти Джей, но я не слишком преуспел в этом. Конечно, в том кругу, в котором я вращаюсь, никто не осудил бы меня за это; но я был воспитан старой шотландской няней-кальвинисткой, которая сделала меня тем, кто я есть, и мне всегда было сложно заставить себя сойти с привычных рельсов, и если даже я это делал, это не приносило мне никакого удовольствия.

— Еще Игнатий Лойола говорил: «дайте мне ребенка до семи лет и потом делайте с ним, что хотите».

— В первые дни после заключения брака я испытывал сильный стресс; я полагаю, что эти ощущения знакомы каждому человеку также, как каждой собаке знакома чума. Тогда я сбежал в Париж и там мой старый приятель отвел меня к первоклассной парижской кокотке. Сдается мне, что вы могли бы это назвать моей личной Черной Мессой. Однако эта девушка не оправдала моих ожиданий. Я испытывал с ней те же ощущения, что и с Фридой — мне казалось, что ее вообще не было рядом в этот момент. Такое же чувство испытываешь, когда снимаешь телефонную трубку, а на линии тишина. После этого случая я завязал с этим делом и остепенился. Я решил, что раз я получил лучшее из того, на что можно было расчитывать, то и холодность эту стоило принять как должное.

— Ну, сынок, не стоило ожидать, что настоящий профессионал отдаст тебе всего себя. Ты заплатил за тело и ты получил тело, но разумеется женщина была далеко, и поэтому на линии было тихо.

— Но тогда почему с Фридой все было точно также?

— Почему так было с Фридой? Может быть, она вышла замуж против своей воли или вы увели ее у кого-то другого?

Хью Пастон сидел, уставившись в огонь, с погасшей сигаретой в зубах. Наконец, он вытащил ее и ответил:

— Ти Джей, вы сейчас задали вопрос, ответ на который я пытаюсь найти с самого начала расследования. Знаете ли вы, кто познакомил меня с Фридой, и, можно сказать, сам устроил эту свадьбу?

— Нет, и кто же это был?

— Ее кузен, Тревор Уилмотт — тот парень, с которым она впоследствии встречалась.

Брови Джелкса поползли на лоб от удивления.

— Что вы говорите! Так что же это была за игра такая?

— Я не знаю. Мне никогда не приходило в голову, что это всего лишь игра. Тревор был моим близким другом в колледже и когда мы его закончили, то оба находились в крайне печальном положении; он не мог найти работу, а мне не оставалось ничего другого, кроме как тратить деньги налево и направо, поэтому мы отправились вместе в экспедицию.

— И вы заплатили за это удовольствие?

— Да, я заплатил за всё. У Тревора не было ни гроша, но для меня деньги ничего не значили. Он не был ничего мне должен. Мне ничего не стоило ему помочь.

— И что было дальше?

— Ну, дальше кузина Тревора присоединилась к нам на корабле в Марселе. Я возвращался из такой глуши, где о женщинах даже не слышали, поэтому был очарован ей и, видимо, не смог этого скрыть. В любом случае, старина Тревор что-то почуял и поспешил сыграл роль свата, поэтому в следующий же момент он потащил меня в дом ее отца, чтобы устроить дело. Мы с Фридой были неплохой партией друг для друга. Ее семья полюбила меня — или они полюбили мои деньги, я уж не знаю. Это обратная сторона богатства — ты никогда не знаешь, что нравится окружающим больше, ты сам или твои деньги. Но тогда я был молод и доверчив, и когда Фрида дала мне понять, что не возражает против моего общества, я сразу же влюбился в нее, как мальчишка. Ее семья была довольна, потому что они были бедны, как церковные мыши. Моя семья не возражала, потому что у нее были связи везде, где только можно. Словом, довольны были все и даже я сам. Союз более идеальный было бы сложно придумать, и мне казалось, что и мой лучший друг тоже доволен тем, как все вышло, ведь это он нас свел. Я думал, что и Фриду тоже все устраивает, так как она сама ускорила процесс. О чем еще здесь можно было мечтать?

— И все же что-то пошло не так с самого начала?

— Ох, Ти Джей, я не знаю. Как я могу судить? Я не был больше женат — ни до, ни после этого. Но да, тогда мне казалось, что что-то не так, поэтому я и отправился в Париж, чтобы напиться и забыть об этом. Но я быстро понял, что Париж был ничуть не лучше Лондона, поэтому поджал хвост и остепенился. Потом мне стало казаться, что все не так уж и плохо. Фрида была чертовски хороша. Она была прекрасной женой для меня, Ти Джей, и мне не в чем было ее упрекнуть. Мы даже ни разу не поссорились.

— В этом и проблема. Если бы вы любили друг друга, то не смогли бы избежать старых добрых ссор всякий раз, когда один из вас вел себя не так, как хочется другому.

— То есть вы думаете, что она вышла за меня из-за денег.

— Как по мне, то это именно так и выглядит.

— Да, мне кажется, что вы правы.

Повисла тишина и в комнате начали сгущаться сумерки. Огонь был низким, но старый книготорговец не торопился подбросить в камин еще угля.

В конце концов тишину нарушил сам Пастон. Хотя прошло уже много времени, он говорил так, как будто бы просто продолжал свою мысль:

— Вы знаете, это очень горько осознавать, Ти Джей, что один из нас давал другому все самое лучшее, а он... Существует так много романов о страданиях девушек, насильно выданных замуж за богатых мужчин; но я не знаю ни одной книги, которая рассказывала бы о страданиях парня, который влюбился в девушку и потом обнаружил, что она вышла за него только из-за денег.

— Помогло ли вам это найти объяснение произошедшему?

— Да, это многое объясняет. Кроме, разве что, одного — почему Тревор из кожи вон лез, чтобы организовать этот брак?

— Вы читали книгу Генри Джеймса «Крылья голубки»?

— Нет, а о чем она?

— О мужчине и женщине, которые любят друг друга, но не могут себе позволить сыграть свадьбу. И тогда они решают, что мужчина должен жениться на богатой женщине, которая умирает от чахотки.

Хью Пастон задумался.

— Да, сдается мне, что это та самая причина, — сказал он растянуто. — Теперь все ясно. Получается, что я просто был дойной коровой, которая спонсировала чужой любовный роман. Господи, ну что за мир! Ти Джей, вы провели мне настоящую хирургическую операцию, а я теперь даже не знаю, смогу ли я быть благодарен вам за это.

— Если я сделал все так, как это делают фрейдисты, то у вас, Хью Пастон, отнюдь не возникнет желания благодарить меня. Но на этом я не остановлюсь. Так как мы закончили с анализом, то теперь приступим к синтезу.

— Вам придется повременить с этим, Ти Джей. Я чувствую себя сейчас так, как чувствуют себя отправленные в нокаут боксеры. Думаю, мне стоило бы немного пройтись.

— Дождь льет, как из ведра.

— Это не имеет значения. Мне нужно на воздух.