Козлоногий Бог

Глава 1.

В двустворчатых дверях дома номер девяносто восемь на Пелхам Стрит повернулся ключ владельца, который, если судить по его внешнему виду, только что вернулся с похорон. Дворецкий, встретивший его в наружном холле и забравший у него аккуратно сложенный зонт, высокую шляпу с широкой траурной лентой, облегающее черное пальто, мокрое от дождя — ибо никто не смог бы держать зонт в тот момент, когда тело опускали в землю, — постарался изобразить на своем лице одновременно сострадание и осуждение в подобающих ситуации пропорциях.

Это была задача не из легких, и он много думал об этом, ожидая возвращения своего хозяина. Чрезмерного сострадания здесь определенно не требовалось; но, с другой стороны, показное осуждение было бы сочтено признаком дурного вкуса и, вероятно, вызвало бы негодование, выдав его слишком большую осведомленность о проблемах чужой личной жизни. В конечном итоге он решил держать оба выражения лица наготове и отразить то, которое увидит на лице своего хозяина. Но его невозмутимое, мертвенно-бледное лицо ни о чем ему не сказало; в сущности, его работодатель мог бы точно также повесить шляпу на вешалку, как сунул ее ему в руки, ибо это было единственным указанием на то, что он заметил присутствие рядом другого живого существа, предположительно обладавшего бессмертной душой.

Хью Пастон прошел через просторный внутренний холл и, войдя в свой кабинет, закрыл за собой дверь и достал себе выпивку из бара. Это было ему необходимо.

Он плюхнулся в огромное кресло рядом с электрическим камином и вытянул ноги к огню. От подошв его ботинок, промокших в грязи церковного двора, пошел пар, но он не обратил на это никакого внимания. Он сидел неподвижно, уставившись на свечение; пытаясь, если уж говорить начистоту, решить ровно ту же самую проблему, которая так сильно мучила его дворецкого.

Он только что вернулся с похорон своей жены, погибшей в автомобильной аварии. Это не было редкостью. У большинства мужчин были жены и автомобильные аварии тоже происходили часто. Но эта авария была не совсем обычной. Машина сгорела дотла; и хотя владелец отеля Ред Лайон, у ворот которого и произошел данный инцидент, опознал тела мистера и миссис Томпсон, которых хорошо знал как частых гостей своего заведения в последние несколько лет, надпись внутри часов, обнаруженных на мужчине, выдала в погибшем Тревора Уилмотта, бывшего одним из самых близких друзей Хью Пастона, а надпись на обратной стороне свадебного кольца женщины свидетельствовала о том, что это была жена Хью Пастона.

Какой должна была быть реакция мужа, одновременно оскорбленного и осиротевшего? Должен ли он был горевать и простить, или же с отвращением отречься? Этого Хью Пастон не знал. Он знал только то, что пережил сильнейший шок и только начинал отходить от оцепенения, которое стало милосердным обезболивающим после столь жестокого удара. Его ударили по всем самым уязвимым местам, по каким только можно было ударить мужчину. Если бы Фрида оставила записку на своем столике, чтобы сказать, что она решила сбежать с Тревором Уилмоттом, он бы пострадал и простил. Но они уже возвращались домой, когда произошла авария; она позвонила и сказала, что вернется к чаю. Тревор же должен был поужинать с ними вечером. Это, безусловно, длилось достаточно долго; в сущности, это происходило с самых первых дней женитьбы, если на хронологию хозяина отеля можно было положиться.

Сидя здесь, потягивая свой напиток и глядя на безликое сияние электрического огня, Хью Пастон начал перебирать в памяти разные события, спрашивая себя, что он чувствует и как ему следовало бы к этому относиться.

Подошвы его ботинок уже перестали дымиться и начали трескаться к тому моменту, как он закончил обозревать свою жизнь с Фридой в свете того, что ему было известно теперь. Он верил, что любовь между ним и Фридой когда-то была взаимной, даже если она не выдержала испытания браком. И он снова и снова задавался вопросом, что же это было — то, что в конечном итоге погубило их любовь? Был ли брак с ним разочарованием для нее? Он вздохнул и решил, что был. Насколько он мог судить, он сделал все, что было в его силах. Но, очевидно, этого было недостаточно. Он сравнил Тревора и Фриду с Тристаном и Изольдой, и на этом остановился.

Он резко вскочил на ноги. Одно он знал точно — он не мог оставаться в доме. Он отправится на прогулку и когда устанет, завернет в какой-нибудь отель и позвонит своему слуге, чтобы тот принес ему вещи. Он обвел взглядом комнату со скрытым освещением, не дававшим теней, прямолинейной мебелью, которая одновременно казалась такой простой и такой громоздкой, и острыми краями узоров на ковре и занавесках, вонзавшихся в него, словно множество свёрл дантиста.

Он поспешно вышел в холл. Дворецкого не было на месте и он нашел свою шляпу и пальто cамостоятельно. Бесшумно закрыв за собой большие двери, он быстрым шагом двинулся в северном направлении. Но к тому моменту как он пересек Оксфорд Стрит и пошел по улице, напоминавший ему лежащий за ней Мэйфейр, он замедлил свой шаг. Он очень мало ел и спал с тех пор, как следствие вскрыло определенные факты, и теперь это выводило его из себя.

Устав идти на север и обнаружив, что район становится грязным, он резко повернул направо и в следующий момент обнаружил себя на узкой и ветреной улочке с убогими зданиями, в основном сдававшимся под магазины, торгующие подержанной мебелью, и дешевые закусочные.

Хью Пастон медленно шел по этому сомнительному проезду. У него не было сил на быструю ходьбу, но не было и желания возвращаться в убийственно пустой дом. Эта старая улица, позволявшая ему отвлечься от тех событий, мысли о которых он крутил в своей голове целыми днями, казалась ему интересной. Его позабавил вид тряпичной сумки с распродажи и он остановился, чтобы рассмотреть ее. Никто его не побеспокоил; никто не заставил его купить эту вещь. Всем здесь было абсолютно безразлично его существование. Впрочем, этого он и хотел. Если бы он отправился на прогулку по Мейфейру, его бы на каждом шагу окликали его друзья, любопытные и жадные до новостей и пытающиеся казаться неравнодушными, в то время как единственное, чего он хотел, это чтобы ему позволили тихо отползти в сторону и зализать свои раны.

Он неторопливо пошел дальше, отвлеченный от созерцания старинных викторианских украшений для каминов и дешевой восточной бижутерии вонью соседнего трактира, и остановился напротив магазина подержанной литературы, на двери которого была слабо видимая из-за выцветшей краски надпись «Т. Джелкс, торговец антикварными книгами». Стоявшие здесь обычно наружные столы были убраны из-за сильного дождя, но в узком проходе, который вел к наполовину застекленной двери, покрытой уже выцветшей от времени зеленой краской, стояло нечто вроде мусорной корзины. Яркий свет фонаря, стоявшего прямо напротив, резко контрастировал с угасающим грозовым закатом и позволял рассмотреть книги в корзине, не смотря на сгущающиеся сумерки. Это была выгодная ситуация для магазина подержанных книг, подумал Хью, потому как ему не требовался дополнительный свет для демонстрации своих товаров и его владелец вполне мог положиться на городской совет в вопросах освещения своих витрин.

Он стал лениво перебирать содержимое корзины, уже зная по своему прошлому опыту, что никакая живая душа, никакой латиноамериканец или бойкий еврей не бросится ему здесь что-либо продавать и что все здесь было пропитано приличествующим англосаксам равнодушием к ведению бизнеса. Рыться в корзине с книгами стоимостью в два пенса занятие весьма забавное, при условии, конечно, что вы не против запачкаться. В ассортименте были главным образом старые религиозные книги и засиженная мухами фантастика. Местная библиотека, по-видимому, избавлялась от испорченных книг, и к тому времени, как библиотека решала, что книга созрела для того, чтобы ее выбросили, она становилась особенно вкусной для мух. Хью с сомнением перебирал гниющие книги, названия которых не мог разобрать, и решил не напрягать зрение ради подобного содержимого.

Более-менее чистый голубой переплет вынырнул из хаотичной массы книг, словно щепка из водоворота, и он с надеждой выудил его. Это оказалось потрепанное библиотечное издание популярного романа, давно уже напечатанного в карманном варианте. Он погрузился в чтение при свете фонаря, стоявшего за его спиной. Из названия на обложке он понял, что это может быть чем-то стоящим, и был заинтригован. «Заточенный в опале». Это распаляло воображение.

Вскоре он нашел абзац, из которого родилось название книги. «Это событие дало мне совершенно новое видение мира», прочел он. «Я увидел его как огромный опал, внутри которого стоял я сам. Опал светился матовым блеском, поэтому я смутно осознал существование другого мира за пределами своего собственного». В ритме повествования было определенное очарование, и он продолжал читать, надеясь на большее. Но больше он ничего не нашел. По-видимому дальше история становилась детективным романом с дружелюбным инспектором Ано в главной роли, весело гарцующим по его страницам. Хью начал задаваться вопросом, не закралось ли чего-то лишнего под эту грязную голубую обложку. Такие ошибки иногда встречались в печатных изданиях. Он продолжал скользить глазами по тексту, будучи не в силах уловить суть произведения, ибо мистики в нем было ровно столько же, сколько мяса в яйце.

Потом он открыл книгу с конца, зная, что там обычно находится ключ к разгадке даже самой мистической из всех детективных историй. Хороший детективный роман был как раз тем, чего он хотел в данный момент. Ему нужно было что-то достаточно интригующее, что захватило бы всё его внимание, и достаточно умное, что смогло бы его удержать. Он упрямо нырял в книгу и пробегал глазами по строчкам, проклиная тайну, настолько сильно его захватившую. Вскоре он прочел бы всю книгу целиком, если бы продолжил в том же духе. Снова и снова он приходил в недоумение от мысли, что содержание книги, судя по всему, никак не было связано с ее названием, и почти убедился в справедливости своей гипотезы об ошибке переплетчика, когда вдруг наткнулся на ключ к разгадке и читал, пораженный и полностью поглощенный рассказом, о Черной Мессе, проведенной священником-вероотступником и распутной женщиной. Было в этом нечто такое, что одновременно захватывало внимание и увлекало разум.

Он открыл выцветшую зеленую дверь, услышав звук колокольчика, возвестившего о его визите, и вошел в магазин со своей находкой в руках.

Магазин был погружен во мрак, если не считать света уличного фонаря, пробивавшегося внутрь между рядами книг, выставленных в витрине. Воздух был тяжелым от характерного запаха старых книг, разлитого в нем; но сквозь этот запах слабо пробивался другой; ароматный, терпкий и сладкий. Это не было запахом воскуренных трав; не было запахом церковного ладана; в конце концов, это не было запахом каких-либо благовоний или ароматических свечей. В нем было что-то от всех трех и что-то еще кроме, что-то такое, чего он не мог различить. Запах был очень слабым, таким, как если бы сквозняком от открывшейся двери донесло до него едва различимые волны этого аромата из тех щелей между книгами, где был спрятан предмет, его источавший. Возникнув в темноте магазина также, как он возник в его сознании после прочтения о Черной Мессе с ее зловещими запахами, он поразил его настолько, что вместе с героем А. Е. В. Мэйсона он ощутил, что «скорлупа мира может треснуть и луч света пробьется сквозь нее». На мгновение одержимость последними событиями была сломлена; память о них развеялась, как если бы кто-то стер их влажной губкой с доски и разум его обновился, став восприимчивым и трепещущим в предвкушении того, что вот-вот должен был получить.

Он услышал, как кто-то засуетился во внутреннем помещении и раздался звук чиркнувшей спички. Во-видимому, электрического освещения в магазине не было. Затем на полу возникло смутное теплое сияние, выбивавшееся из-под занавески в дверном проеме между книгами, и в следующий же момент он увидел, как высокий сутулый мужчина в халате или каком-то подобном просторном одеянии отодвигает ее и выходит в главное помещение магазина. Занавеска позади него быстро вернулась на место и всё вновь погрузилось во мрак.

— Прошу прощения, — раздался голос, — Я зажгу свет. Не ожидал, что кто-нибудь зайдет в этот промозглый вечер.

Чиркнула и разгорелась спичка, и на миг ему почудилось, что перед ним возникла лысая голова стервятника с бахромой седеющих рыжеватых волос; огромный орлиный клюв, казалось, плавно переходил в кадык, выступавший на жилистой шее, выглядывавшей из-под низкого и мятого воротника, в то время как все остальное было скрыто под огромным халатом из верблюжьей шерсти.

— Проклятие! — воскликнул голос, когда спичка внезапно погасла.

Услышав это единственное слово, Пастон понял, что имеет дело с человеком образованным, с джентельменом, с человеком, который не был слишком далек от его собственного мира. Вовсе не так ругались пролетарии, когда обжигали себе пальцы.

Вспыхнула другая спичка, и, тщательно закрывая ее своими большими костлявыми руками, человек в халате вытянулся во весь рост и зажег керасиновую лампу, свисавшую с потолка в центре комнаты. Это было под силу только очень высокому человеку, и владелец книжного магазина, если, конечно, он им был, обладал поистине высоким ростом и был настолько худым, что его широкие одежды висели на нем, как на вешалке; более того, его неподвязанный балахон со свисающим поясом делал его похожим на огромную летучую мышь, висевшую во сне на жилистых крыльях. Но Пастон увидел в этой мимолетной картине больше, чем было ему явлено, также как до этого услышал в одном слове больше, чем было произнесено; его старинная и невзрачная одежда не была дешевыми обносками, это был оригинальный Харрис Твид. Как только вспыхнул свет и глаза его смогли рассмотреть книги, расставленные повсюду вокруг него, он понял, что по двухпенсовой корзине не стоило оценивать ассортимент магазина, поскольку она была заполнена неликвидными отбросами, а книготорговец был, бесспорно, прекрасным специалистом и эрудитом.

Хью протянул ему грязный синий томик.

— Я нашел это в вашей корзине с дешевыми книгами, — сказал он.

Книготорговец уставился на книгу.

— Но как это попало в двухпенсовую корзину? — воскликнул он, как будто бы обращаясь к самой книге.

— Она стоит дороже двух пенсов? — спросил Хью Пастон, забавляясь в душе и гадая, не придется ли ему ругаться из-за лишних медяков, прежде чем книга станет его собственностью.

— Нет, нет, конечно же нет, — ответил книготорговец. — Если она лежала в двухпенсовой корзине, я возьму с вас за нее два пенса. Но по своей воле я не стал бы подвергать ее такому унижению. Я уважаю книги. — Внезапно он поднял голову и пронзил взглядом своего собеседника. — Я испытываю к ним такие же чувства, какие иные люди испытывают к лошадям.

— Они для вас как жратва и выпивка[1]? — спросил Пастон, улыбаясь.

— Да, именно так, — ответил книготорговец. — Вам ее завернуть?

— Нет, спасибо, я заберу ее просто так. Кстати, нет ли у вас чего-то еще в таком же духе?

Возникло ощущение, что железные ставни, которые он мог бы опускать перед дверями своего магазина, захлопнулись перед лицом книготорговца.

— Вы имеете в виду что-то еще из книг А. Е. В. Мэйсона?

— Нет, я имею в виду что-то еще о... хмммм... Черной Мессе.

Книготорговец с подозрением посмотрел на своего гостя, не желая быть во что-нибудь втянутым.

— У меня есть «Бездна» Гюисманса на французском.

— Я сейчас не в том состоянии, чтобы читать на французском. Мне нужно что-нибудь легкое. У вас есть перевод?

— Нет, перевода нет, и я не думаю, что когда-либо будет.

— Но почему?

— Британская общественность этого не потерпит.

— Это легкий французский?

— Нет.

— Тогда я боюсь, что вы переоцениваете мои способности. Есть ли у вас что-то еще по этой теме на английском языке?

— Еще ничего не написано.

— Ничего не написано, о чем бы вы слышали, я полагаю?

— Ничего не написано на эту тему.

— Ох, ладно, я думал, что вы знаете. Вот вам ваши два пенса.

— Спасибо. Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Пастон оказался снаружи, на темной улице, шел легкий дождь. У него не было ни малейшего желания возвращаться домой этой ночью, и поскольку порывы шквалистого ветра возвещали о скором усилении дождя, он пытался вспомнить адрес ближайшего отеля, который бы соответствовал его состоянию в данный момент времени. Ибо когда он вышел из книжного магазина, к нему тотчас же вернулось его прежнее настроение; воспоминания, словно призраки, воскресли в сгущавшихся сумерках, и ему срочно захотелось вернуться к ярким огням и другим людям. Но только не к друзьям. Последними, кого ему хотелось бы видеть, были его друзья. Он не хотел, чтобы с ним говорили люди. Он всего лишь хотел, чтобы они сновали вокруг него в ярком свете.

Он и не надеялся поймать такси в этом захудалом районе, но поскольку это был кратчайший путь ко многим приличным местам, в тот же миг из-за поворота показалась машина. Пастон подал знак и такси остановилось у обочины.

Он назвал водителю адрес одного из крупнейших железнодорожных отелей и сел в машину. Такси развернулось и вынесло его на широкую, прямую и светлую улицу, и он вздохнул с облегчением.

Наконец они подъехали к огромному зданию названного им отеля и он вошел в гостиную и заказал себе виски с содовой, и, закурив сигарету, уселся за книгу; виски с содовой дало ему временное успокоение и его нервы были не так взвинчены в данный момент. Он читал быстро, с нетерпением отслеживая каждый поворот истории о детективах и трупах. Он читал не ради истории. Он читал ради информации. Информации об опале и его пленнике. Информации о Черной Мессе, которая так захватила его воображение и настолько заинтриговала его.

Из своего беглого прочтения он заключил, что Черная Месса была делом весьма грязным; что для ее исполнения требовался священник, отступивший от веры; а также нужна была дама крайне легких нравов. Он не понимал, что именно было сделано; как не понимал он и того, ради достижения каких целей люди пошли на это. Церемония как таковая не слишком его заинтересовала; не будучи человеком верующим, он не был особо оскорблен; во всем этом было для него не больше смысла, чем в представлении Парижского Мьюзик-Холла. Психология этого действа полностью ускользала от него.

Единственным, в чем он действительно был заинтересован, и тем, ради чего он купил эту книгу, был ее заголовок, «Заточенный в опале»; намек на побег — вспышка огня в самом сердце камня — приоткрывающиеся врата жизни.

Ибо он достиг финальной точки своего путешествия прежде, чем дни его были сочтены. Жизнь его зашла в тупик и если перед ним не откроется какая-нибудь дверь, то ему не останется ничего другого, кроме как упасть в пропасть, находящуюся на краю света. Символизм огня, мерцающего в сердце непрозрачного камня, очаровывал его, но насколько он мог судить, тема эта не была раскрыта в ходе сюжета. Писатель уловил отблеск, но потом вновь потерял его из вида. Идея проведения Черной Мессы заинтриговала его, но он не пошел по этому следу. Теперь же он, Хью Пастон, которому был дан этот след, готов был пройти по нему до конца; и он подумал, почему бы ему и вправду не сделать этого? Ему нечего было терять, не перед кем отчитываться. Если он загубит свою жизнь, это будет только его дело. А что до его души, то он ничего не знал о ее существовании и это заботило его меньше всего. Судьба вернула ему залог и он снова был свободен.

Его захватила идея воспользоваться ключом, которым автор «Заточенного в опале» покрутил перед глазами своих читателей, а потом спрятал снова. Он вспомнил слова книготорговца из магазина подержанных книг о том, что не существовало никаких других книг о Черной Мессе на английском, но была одна на французском, причем очень французском французском, как понял Хью Пастон. Он взглянул на часы. Было начало десятого. Почему бы не вернутся туда и если в магазине будет гореть свет, не достучаться до хозяина и, угостив его выпивкой, не попытаться его разговорить? Он был почти уверен, что этот человек знал что-то о Черных Мессах, иначе зачем бы ему было говорить о них с такой уверенностью в самом начале, а потом закрываться, словно моллюску? Хью Пастон взял пальто и, согрешив против портного, засунул толстую книгу в карман, после чего вышел из отеля.