Козлоногий Бог

Глава 2.

Ночь была ясной, но несущиеся пред ликом полной луны облака обещали скорое усиление ветра. Хью Пастон поднял воротник пальто и пошел пешком по грязным улицам. Ему казалось неуместным приезжать в узкий проулок на такси, создавая шумиху и привлекая к себе внимание, и придавать предстоящему визиту ту значимость, какой он не хотел ему придавать. Более того, от духоты отеля у него разболелась голова и его внутреннее беспокойство потребовало выхода.

Влажная свежесть порывистого ветра, встречавшего его на перекрестках, была ему приятна; ветер охлаждал его лицо и давал ему нечто, с чем он мог бороться. После яркой оживленности, царившей в отеле, темнота была сущим благословением. Также сильно, как он жаждал света и толпы ранее этим вечером, также сильно теперь он желал темноты и одиночества, и его настроения сменяли друг друга с чрезвычайной скоростью. Сейчас он был капризен, неуравновешен и чрезмерно возбужден — физически и умственно. Он быстро шел по улицам, полный жизненной энергии, которая не могла найти ни цели, ни выхода. Он не знал, чего бы он хотел, а если бы он получил желаемое, то вряд ли бы он этому обрадовался. Его переполняло раздражение. Если бы он сейчас столкнулся с кем-нибудь, то оттолкнул бы его и обругал. Он подозревал, что его возбужденное состояние не продлится долго, и, как это всегда бывало раньше, в течение нескольких минут сменится еще большей тяжестью, и тогда единственным, чего он захочет, будет сесть в такси и отправиться домой. А уже дома, как он знал, снова наступит состояние возбуждения и чрезмерная усталость не даст ему заснуть.

Это был цикл, который повторялся в течение последних нескольких дней, и у него не было причин ожидать каких-либо перемен, за исключением разве что того, что усталость его становилась всё сильнее и фазы становились всё короче и выраженнее, и смена их становилась для него всё более мучительной.

В этой ветренной темноте его осенило, что то, что сломало его, было вовсе не развалом его брака. Это было следствием, но не причиной. Проблема, как он теперь понимал, зрела долгое время. Его весьма позабавило осознание того, что он, человек, одно время изучавший психоаналитическую литературу по настоянию своей жены, чтобы им было о чем говорить за праздничными обедами, поскольку это было модной темой для обсуждения, сейчас переживал нечто вроде дезинтеграции личности.

Не заметив, как он добрался сюда, он оказался у магазина подержанных книг. Несмотря на поздний час, он был освещен точно также, как и когда он ушел. Он нажал на ручку наполовину застекленной двери. Она поддалась и он вошел в магазин, услышав звук колокольчика, возвестившего о его приходе. Он услышал шорох во внутренней комнате, потрепанный саржевый занавес отодвинулся в сторону и перед ним возник книготорговец, морщась от яркого света незатененного фонаря и вопросительно глядя на своего гостя.

На мгновение Хью Пастон забыл, зачем пришел сюда. Он явно съезжал с катушек и это немало пугало его. С титаническими усилиями он собрал себя в кучу и, запинаясь, произнес:

— Вы говорили, что у вас есть другая книга... по этой теме... на французском, как я понял, — и ситуация была спасена.

По крайней мере, он надеялся на это. Во всяком случае, книготорговец принял его за обычного клиента. На его лице не отразилось удивления ни столь странной просьбой, ни столь поздним визитом. Если бы Хью Пастон находился в здравом уме, он бы понял, что полное отсутствие удивления на лице книготорговца свидетельствовало лишь о том, что он мог уже вытащить голову из песка, поскольку перья его хвоста были отлично видны. Хотя конечно же он не мог знать о том, что вскоре после его предыдущего визита грифоголовый книготорговец вышел на свою обычную ежевечернюю прогулку после закрытия магазина и купил привычную ежевечернюю газету, обнаружив в ней фотографию в соответствующем разделе, на которой штатному фотографу посчастливилось ясно запечатлеть одно лицо — лицо главного скорбящего на неких нашумевших похоронах, и, уставившись на него, он пробормотал себе под нос: «Бедняга! Значит, вот почему он хотел чего-то захватывающего и был не в состоянии читать на иностранном языке?».

Книготорговец внимательно посмотрел на своего посетителя, прежде чем ответить.

— Ах, да, — ответил он, наконец, — Роман «Без дна» Гюисманса — та самая книга, о которой вы говорите. У меня она здесь есть. Ваше упоминание о ней подогрело мой интерес, и я сам снова погрузился в ее чтение этим вечером. Я также вспомнил, что был несколько не прав, говоря, что нет никаких других книг на английском о Черной Мессе — стоящих прочтения книг, конечно же. Я не называю книгой чистую сенсацию. Не существует ничего, насколько мне известно, строго по теме Черной Мессы, но есть одна или две интересных книги на близкие темы. «Любовница дьявола», например; или «Король Зерна и Королева Весны». Возможно, вы захотите взглянуть на них. Они есть у меня, поэтому будьте любезны проследовать за мной.

Он откинул потрепанный занавес, висевший в проеме двери между книжными шкафами, и Пастон проследовал за ним во внутреннюю комнату.

Никогда раньше он не был в комнате позади магазина и поэтому был заинтересован. Одна половина мира никогда не знает о том, как живет другая, и он находился на пороге того, чтобы увидеть ту сторону жизни, которая никогда не открывалась ему прежде. Он надеялся, что это отвлечет его от раздумий.

Он оказался в крошечной комнатке, потолок которой был слишком высок для помещения подобного размера. Здесь был газовый рожок, но он не был зажжен, а тот свет, который исходил отсюда ранее, был светом зеленой масляной лампы, стоявшей на маленьком столике позади старинного кожаного кресла подле камина. Благодаря лампе на столе, кресло окружала аура теплого света; остальная комната была погружена в полумрак, ибо пламя за старомодной каминной решеткой было низким.

Саржевые занавески с потрепанной бахромой небрежно висели на длинном французском окне, находившемся напротив той двери, через которую они вошли, а рядом с ним находилась полуприкрытая дверь, через проем которой был видел угол раковины. Стены до самого потолка были заставлены шкафами с запасами товара. Груды пыльных книг лежали в углах на полу. Маленький кухонный стол, накрытый грубой сине-белой клетчатой скатертью, занимал центр комнаты и был единственной свободной от книг поверхностью в комнате. Деревянный стул стоял рядом с ним, явно указывая на главную функцию стола. Отсутствие здесь второго стула говорило о счастливой жизни книготорговца в одиночестве.

Камин с полкой из белого мрамора представлял собой прекрасный образец кузнечного искусства с высокими металлическими полками по обеим сторонам, на одной из которых стоял, греясь, теплый глиняный чайник, а на другой — тяжелое фарфоровое блюдо с узором в китайском стиле. Чрезвычайно старая и убогая серая козлиная шкура и набор невероятно тяжелых утюгов завершали всю картину.

На противоположной от камина стороне, у кресла с лампой на подлокотнике стоял большой кожаный диван со сломанными пружинами, который был из того же гарнитура, что и кресло, и сидение которого также было завалено книгами. Продавец одним движением руки избавился от них, смахнув их на пол.

— Будьте любезны, присядьте, — сказал он, указывая на сломанные пружины. Хью Пастон сел и понял, что это было куда лучше, чем он ожидал, и что к его огромному удивлению на диване из этого гарнитура сидеть было намного удобнее, нежели на стульях в его собственном доме. Он откинулся назад в его просторные глубины и расслабился.

— Я боюсь, что я отвлекаю вас от ужина, — сказал он.

— Нисколько, — ответил книготорговец, — Я еще даже не начал его готовить. Я только заварил чай. Могу я...эээ..предложить вам чашечку, если вы окажете мне честь? Мне было бы жаль, если бы он остыл.

Хью Пастон принял предложение, не желая ранить его чувств. Он не пил чай даже в лучшие времена своей жизни, а нынешний период был отнюдь не из лучших. Он мог думать только о крепком бренди и о том, не заказать ли ему его потом, когда через несколько часов он вернется в отель, и он чувствовал, что обязательно это сделает.

Книготорговец достал две больших белых чашки с узкими золотыми ободками и странным маленьким золотым цветком на дне каждой из них. Хью вспомнил, что видел похожие в сарае дома своего детства. Ему казалось, что тогда они использовались для разведения гербицидов и инсектицидов. В любом случае, ни один человек из них не пил. В эти вместительные чашки было налито немного молока из бутылки. Потом чем-то наподобие свинцовой ложки был насыпан сахар и затем струйка жидкости цвета роскошного красного дерева потекла из сломанного носика черного чайника.

— Это, — сказал книготорговец, протягивая ему чашку, — напиток настоящих мужчин.

Хью Пастону было несколько странно слышать подобный эпитет в применении к чашке чая, но как только он попробовал его, он понял, что это было оправдано. Он был горячим. Он был крепким. Он был богат танином. И все это вместе мгновенно ударяло в голову, словно алкогольный коктейль, и вовсе не было похоже на тот чай, который обычно подавался в гостиной его жены.

— Боже, — сказал он, — Это прекрасный напиток. Мне кажется, вы спасли мне жизнь.

— Еще чашечку?

— Да, конечно.

Следующая чашка была налита и выпита в дружеском молчании: по одну сторону камина сидел Хью Пастон во фраке, а по другую в запыленном халате сидел старый стервятник. Хью внезапно осознал, что с этим человеком невозможно было соприкоснуться поверхностно, как на Мейфейре. Если кто-то соприкасался с ним, то ему открывался настоящий человек. И он почувствовал, что каким-то непостижимым образом ему удалось соприкоснуться с этим человеком; и что за это человеческое прикосновение что-то в нем цеплялось, словно ребенок.

Глаза старика, глубоко посаженные, сияли яркой голубизной под напоминающими горные хребты надбровными дугами, как у гориллы, и нависающими бровями, которые больше подошли бы на роль усов. Он был гладко выбрит, а его грубая кожа свисала складками, как у ищейки. Рот у него был большим и улыбчивым, словно у верблюда, а губы — тонкими.

С первого взгляда Хью Пастону показалось, что владельцу лавки больше восьмидесяти лет; но на самом деле он был разбитым и одряхлевшим мужчиной шестидесяти пяти лет и выглядел заметно старше из-за халата — одежды, которая обычно ассоциируется с немощностью.

Книготорговец, в свою очередь, смотрел на мужчину, сидевшего напротив, прикидывая, что тому могло быть немного за тридцать, но каким бы ни был его настоящий возраст, он никогда не смог бы уже выглядеть молодо. Он пытался понять, был ли тот на самом деле влюблен в женщину, которая погибла вместе со своим любовником, и решил, что нет. На его лице было то голодное и беспокойное выражение, которого не бывает на лице мужчины, который любил хоть раз в жизни, даже если и пострадал от любви. Это был человек, думал он, который не сумел состояться. Жизнь дала ему все, чего ему хотелось, но ничего из того, в чем он на самом деле нуждался бы. Недостаток духовных витаминов и рахитичная душа были его диагнозами. Книготорговец подумал, что в сидевшем перед ним человеке было слишком много идеализма, чтобы стать алкоголиком, но он, тем не менее, был вполне способен на совершение необдуманных и эксцентричных поступков, если никто не протянет ему твердую руку помощи, и что вероятно он мог бы даже броситься в омут нового брака, лишенного любви, или вступить в разрушительную связь с первой попавшейся женщиной, не испытывая к ней ни единого чувства.

Со своей стороны он искренне презирал Мейфейр со всеми его порядками и делами, и презрение это было самым настоящим, а не старомодной ненавистью к кислому винограду[2]. Ибо он считал, что среднестатистический житель этого района никогда не будет способен держать голову над водой в конкурентном мире, если к нему не будет привязан плавательный пузырь в виде унаследованных денег. Если бы его вышвырнули в жизнь через ворота муниципальной школы, он бы упал в канаву и остался там навсегда. Таким искренним и полным было его чувство собственного превосходства, что ему пришлось преодолеть своего рода снобизм, чтобы протянуть дружескую руку человеку, который не являлся архитектором своей собственной судьбы.

Он внимательно разглядывал своего посетителя и наблюдал за тем, как тот успокаивался и расслаблялся, и имея собственный опыт взлетов и падений в жизни, он понимал, что упадок сил не заставит себя долго ждать и вскоре парень почувствует себя скорее мертвым, чем живым. Он гадал, что можно было сделать, чтобы помочь ему пережить этот сложный период.

— Скажите, могу ли я предложить вам поужинать со мной, сэр? Становится поздно, и — я не знаю, конечно, как вы — но я начинаю испытывать голод.

— Да, черт возьми, как только вы упомянули об этом, я почувствовал, что и я тоже проголодался.

Старик скрылся за дверью рядом с французским окном, зажег газовую лампу и Пастон увидел маленькую встроенную кухоньку, тесную, как корабельный камбуз. Хлопанье газа говорило о наличии газовой плиты за дверью, и через несколько мгновений послышалось благородное шипение.

Старик принес вторую тарелку и поставил ее греться рядом с огнем. Тяжелый черный чайник был возвращен на каминную полку.

— Яичница с беконом вас устроит? — поинтересовался он.

— Первоклассно. Лучше и быть не может!

— Два яйца?

— Да, достаточно.

В удивительно короткий промежуток времени книготорговец появился снова с нагруженным оловянным чайным подносом и начал переставлять на стол в центре комнаты разношерстный набор посуды. Все казалось грубым, но начищенным, за исключением ножей из нержавеющей стали, которые уже много лет не видели доски для чистки.

Старик с сомнением посмотрел на них. Затем он подошел к каминной полке и, очистив ее от книг тем же простым способом, каким очистил диван, стал точить об нее ножи, ударяя то одной, то другой их стороной по белой мраморной поверхности, периодически проверяя их края большими пальцами, а затем вернул их на стол.

—Есть одно преимущество в использовании мраморной полки для чистки ножей, — сказал он, — Она помогает экономить обезьянье мыло. Теперь все готово. Вы идете?

Он запустил руку в огромную кучу книг, которая возвышалась в дальнем углу, немного пошарил среди них, встряхнул их так, что они посыпались на пол лавиной, и извлек из-под них второй кухонный стул, который приставил к столу.

Они уселись. Хью Пастон думал о том, что он никогда в своей жизни не нюхал ничего лучше, чем этот бекон, и не видел ничего столь же привлекательного, как хрустящие края поджаренной яичницы, которую книготорговец подал с той же сковороды, на которой ее готовил.

Они принялись за еду. Старик, казалось, не был расположен к беседе, и Хью Пастон, который чувствовал себя так, как если бы не ел целую неделю, тоже не имел никакого желания разговаривать. Они ели в тишине. По окончании трапезы хозяин поставил черный чайник обратно на свое место на полке и наполнил его водой. Затем он со страшным грохотом скинул всю посуду на поднос и отнес все это вместе на кухню.

— Я ненавижу отбросы, — сказал он, оказывая услугу санитарии. Затем он вернулся к пылающему огню и начал наполнять трубку.