Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой

Начальник санчасти

Два дня спустя, когда я после завтрака направился с другими зэками на вахту, увидел незнакомую стройную женщину лет тридцати-тридцати пяти, в строгом костюме защитного цвета. Она проверяла, как одеты рабочие, есть ли у них телогрейки, подходящая обувь, рукавицы...

Когда ее взгляд упал на меня, она задержала его ненадолго, а затем подошла ко мне.

— Не вы будете Генри Левенштейн? — женщина испытующе смотрела на меня, и казалось, что она видит меня насквозь.

— Да, это я.

— Я так и думала. Я это приметила по вашему лицу. Оно отличается от других. Да, я забыла сказать: меня зовут Кордэ Тамара Владимировна. Я начальник санчасти.

— Очень приятно.

— Вот что: за зону вам больше не надо ходить. С сегодняшнего дня вы работаете в санчасти. Я уже об этом говорила с начальником колонии Хачинским. Через полчаса я вас попрошу придти в мой кабинет. Хорошо?

—Да.

Перед этим я впервые увидел Хачинского. Он шествовал по зоне в окружении своей свиты, которая подобострастно пустила его вперед. Толстые губы, крючковатый нос и глаза навыкате говорили о его происхождении. Начальник колонии был хорошо упитан и двигался очень важно, не спеша, уверенный в своей значимости, и смотрел на зэков с выражением презрения и брезгливости. От такого человека жалости не жди. Он видел, вероятно, во всех нас только заключенных, неисправимых преступников, а в таких, как я — злейших врагов народа, которых напрасно держат в местах заключений, вместо того, чтобы поставить к стенке.

Когда я зашел в стационар, меня встретила в коридоре Тамара Владимировна Кордэ.

— Пойдемте в аптеку,— предложила она,— там мой рабочий кабинет.

Аптека оказалась маленькой, узкой комнатушкой со шкафами, кушеткой, столом и несколькими стульями.

— Садитесь,— мой шеф указала на кушетку, а сама устроилась на стуле, напротив меня.

— Я слышала, что вас направили на лесоповал.

— Да, это так.

— И что вы там делали?

— Работал лесорубом, а потом на «ледянке».

— В этом виновата моя болезнь. Я бы этого не допустила, но сейчас поздно об этом говорить.— Она сделала короткую паузу, вынула пачку папирос, закурила и посмотрела на меня испытующе.

Теперь я получил возможность спокойно разглядеть ее. Лицо у нее было узкое, волосы коротко пострижены, нос слегка изогнут, глаза большие и очень выразительные. Кожа имела несколько желтоватый, не совсем здоровый оттенок, возможно последствие болезни. Правда, такой цвет лица имеют также заядлые курильщики. По внешнему облику ее можно было посчитать за южанку.

Больше всего меня поразил в этой по своему интересной женщине взгляд. Он словно просвечивал человека, как рентгеновский луч, угадывал, как мне показалось, все его тайные мысли.

— Перейдем к делу,— предложила она.— Я изучала ваше личное дело. Вы учились на пятом курсе Первого Московского медицинского института?

—Да.

— Вы успели его закончить?

— Даже не знаю. В сентябре 1941 года мы должны были закончить институт ускоренным выпуском и получить дипломы, но меня арестовали 11 сентября.

— Это сейчас не имеет существенного значения,— Кордэ стряхнула пепел в пустую консервную банку, которая служила пепельницей,— как вы, вероятно, уже знаете, во время моего отсутствия меня заменяла Лидия Васильевна Торбеева. Не хочу много говорить о ней. Во-первых, она не врач, а лишь медицинский работник, а во-вторых, на нее поступило очень много жалоб. Коротко говоря, Лидия Васильевна будет переведена в ближайшее время в другую колонию. Вы займете ее место.

— Какие будут у меня обязанности?

— Будете со мной вместе работать в стационаре, вести амбулаторный прием, а также следить за санитарным состоянием зоны. И еще одно: когда меня не будет, вы должны обязательно утром присутствовать на разводе. Питаться будете в стационаре, а жить здесь, в аптеке. Вас это устраивает?

— Конечно.

Тамара Владимировна рывком встала и открыла дверь.

— Вызовите Феклу,— приказала она кому-то.

В комнату вошла крепкая, полная женщина лет сорока с простым деревенским лицом. Вся ее внешность — мускулистые руки и ноги и широкие бедра говорили о том, что она всю жизнь занималась физическим трудом.

— Вот, Фекла,— это наш новый врач Генри Левенштейн. Он будет питаться здесь и жить в аптеке. Приготовь ему все необходимое — матрац, постельные принадлежности и халат.

— Хорошо, Тамара Владимировна.

Когда женщина ушла, мой новый шеф сказала:

— Золотой работник. Таких бы побольше. Настоящая рабочая лошадь. А вы знаете, за что она сидит? Никогда не поверите — за убийство.

— За убийство? — Не укладывалось в голове, что эта славная на вид женщина способна кого-то убить.

— История довольно банальная. Она сама из деревни Княжна, недалеко от Йошкар-Олы. У нее двое дочерей, а муж был горький пьяница, который постоянно издевался над ними. Однажды, придя домой в состоянии сильного опьянения, он сначала жестоко избил жену, а затем детей и лег спать. Фекла больше не могла терпеть такую жизнь, взяла топор и ударила им мужа по голове. Женщина, как вы, наверно, заметили, очень сильная, и муж скончался на месте. Дали ей за это шесть лет.

— Да, что я вам хотела сказать? — Тамара Владимировна задумалась, положила ногу на ногу и снова закурила.— Вспомнила. Завтра, во время обхода в стационаре тщательно проверяйте больных. Как меня информировали, среди них есть такие, которым здесь делать нечего. Вы меня поняли?

—Да.

— Тогда займитесь сегодня своими делами, перенесите свои вещи сюда и отдохните. Не забудьте — в час дня обед.

Кажется, в моей жизни начиналась новая, светлая полоса и не верилось, что позади лесоповал, «ледянка» и мрачный, душный барак.

Не без волнения ожидал обед. После Шушер рацион мой был весьма скудным, и голод снова преследовал меня. Фекла принесла полную тарелку наваристого супа, миску, доверху наполненную кашей, кружку чая и солидный кусок хлеба. Наконец-то я снова испытал блаженное чувство сытости.

На новом месте я спал прекрасно. Никто не храпел и не портил воздух, а легкий запах медикаментов казался мне на удивление ароматным и успокаивал.

Утром после подъема я помылся, привел себя в порядок и пошел на развод, где меня уже ожидала Тамара Владимировна. Когда зэки прошли через вахту, она проверила каждого из них зорким глазом, как он одет. Двоих, у которых пальцы ног выглядывали из обуви, она вернула обратно.

— Здесь надо быть строгим,— объяснила она мне,— иначе нам не хватит мест в стационаре. А сейчас, Генри, идите, позавтракайте и займитесь обходом больных. На Торбееву не обращайте внимания. Я оставила ей еще несколько больных, и пусть она ими занимается.

Фекла дала мне чистый халат и шапочку, и я прошел по палатам. В основном лежали больные с простудными заболеваниями и мелкими травмами. Были также несколько стариков и хроников. Дистрофиков оказалось только трое, которые «дошли» на лесоповале.

В одной из палат я заметил Торбееву. Увидев меня, она бросила мрачный взгляд в мою сторону, но не поздоровалась. Она намеревалась вскрыть абсцесс на руке у довольно крепкого паренька. Я остановился, чтобы понаблюдать за ходом операции. «Лидочка» смазала нарыв настойкой йода, взялась за скальпель и со странным скрежетом зубов сделала сначала один, а затем почему-то еще второй разрез. Мне даже показалось, что ее схватила сладострастная дрожь. Больной взвыл от боли и, кажется, был готов ударить самозваннного хирурга в зубы.

Меня удивило, что Торбеева не применяла анестезию. В аптеке оказалось много хороших медикаментозных средств, в том числе и хлорэтил американского производства. Обычно это обезболивающее средство продавалось у нас в разовых ампулах. Здесь же хлорэтил содержался в специальных флаконах с особым устройством вместо пробки. Нажимая на него, хлорэтил вытекал из флакона тонкой струей.

Для вскрытия подобных абсцессов, как у этого больного, хлорэтил — незаменимое средство. Медсестра Тося Сабанцева, которая помогала в этой «вывисекции», рассказала мне позже, что Торбеева в таких случаях никогда не применяла обезболивающих средств и, видимо, получала удовольствие от подобных процедур. Без сомнения «Лидочка» была садисткой в буквальном смысле этого слова.

Больше я с ней не встречался. Через день после «операции» ее направили в Шушеры, где она, однако, также долго не задержалась.

Еще до того, как я стал работать в стационаре, я слышал разговор о том, что у Торбеевой любовник — бывший полковник, которого она оберегала от общих работ и держала уже долгое время в стационаре, придумывая ему все новые болезни.