Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой

Сектанты

Однажды пришли на прием двое юношей лет 20—22, худенькие, бледные и очень скромные на вид. Они в нерешительности остановились около моего стола и не знали, видимо, что сказать. Как принято, я спросил сначала фамилию, имя, отчество, год рождения, статья и срок, и лишь потом задал вопрос: на что жалуетесь? Оказывается, обоих юношей судили по статью 193 (военная) и дали срок по десять лет.

— Мы ни на что не жалуемся,— ответил один из них.

— Тогда зачем пришли? — спросил я с удивлением.

— Мы верующие.

— Ну, и дальше что?

— Наша вера не позволяет работать по воскресеньям, а завтра воскресенье, и нас гонят на работу.

— А если не пойдем,— добавил другой,— нас могут посадить в карцер или прибавят срок.

В военные годы за отказ от работы зэков нередко судили по статье 58—14 (саботаж) или, если везло, сажали в карцер суток на десять. В 1946 году отказников, может быть, уже не судили за саботаж, но по головке не гладили.

— Как быть? — обратился я к своему шефу,— мне кажется, что надо им помочь.

— Вот что, мальчики,— обратилась она к юношам и по привычке положила ногу на ногу,— давайте условимся: когда вас пошлют в воскресенье на работу, приходите сюда. Мы вас освободим от работы, но, предупреждаю заранее, об этом никому ни слова, иначе неприятности будут и вам, и мне. Поняли?

— Мы вас поняли.

— И чтобы вы знали, я запишу сейчас в амбулаторный журнал, что у вас понос, и поэтому освобождаю от работы. Кстати, за что вас судили?

— Нас судили за то, что отказались служить в армии. Когда должны были давать присягу, мы вышли из строя и объяснили, что наша вера не позволяет носить оружие.

— Понятно. А сейчас, мальчики, идите в свой барак и мой вам совет: не шатайтесь напрасно по зоне пока «болеете», — напутствовала их, улыбаясь, Тамара Владимировна.

— Большое вам спасибо, — ответили радостно сектанты и покинули амбулаторию.

— Жалко ребят. Так они могут ни за что еще раз получить срок,— высказалась мой шеф вздыхая.

Эти ребята были не одни, кто сидел за свои религиозные убеждения. Несколькими днями позже в колонии проводились прививки поливалентной вакциной против желудочно-кишечных инфекции, во время которых одна из заключенных, молодая девушка, потеряла сознание. Я сразу обратил на нее внимание. Бледное, типично русское лицо с правильными чертами, большими темными и печальными глазами, тонким носом и красиво очерченными губами, гладкими, черными, аккуратно зачесанными волосами, сразу вызывало симпатию.

Поразило меня странное выражение покорности в ее глазах. Казалось, что эта девушка была готова перенести безропотно все тяготы, которые ей приготовила судьба.

Когда девушка вошла в амбулаторию, она остановилась перед нашим столом, скромно опустила глаза и тихо шепнула:

— Я очень боюсь уколов. Мне после них плохо.

— Послушайте ее,— предложила мне Тамара Владимировна. Девушка сняла кофточку, и я увидел худенькое, бледное тельце, выступающие ключицы и небольшие острые груди.

— Сердце и легкие в норме,— сказал я,— ничего не могу поделать.

— Да,— прервала меня Тамара Владимировна,— придется сделать укол.

Тося Сабанцева сделала укол. Я видел, как лицо девушки еще больше побледнело, и она зашаталась. Я успел ее схватить, положил на кушетку и дал понюхать нашатырный спирт. Она открыла глаза и как-то виновато посмотрела на меня.

Мне было неловко перед ней, но что я мог поделать. В этих местах словам не верят.

— Тамара Владимировна, а может быть, положим ее в стационар,— предложил я.

— Вы правы, Генри, пусть немного отдохнет. Слабенькая девушка. А если ее включили в список этапников, я вычеркну ее.

Девушка посмотрела на нас благодарными глазами и тихо сказала: спасибо.

Звали ее Капитолина, и лежала она в женском бараке на нарах вместе с пожилой женщиной-монашенкой. Обе были арестованы и осуждены вместе на пять лет за то, что где-то в одной избе собирались с другими деревенскими жителями и молились.

Я подумал: какая жестокость отправлять такую тихую и славную ни в чем неповинную девушку в тюрьму. Кто же придумал такой человеконенавистнический закон, и какие подлецы применили его на практике?

Капу переодели в белое чистое белье и положили в стационар. Все заботились о ней и старались кормить получше. Ее полюбили сразу за скромность и тихий нрав. Особенно она сдружилась с Феклой, которой начала помогать в работе.

Почти месяц мы держали Капу в больнице. За это время она очень сильно поправилась и стала неузнаваемой.

Мне часто приходилось проверять работу бани и дезкамеры и следить за санобработкой заключенных, и вот однажды, зайдя в моечную, я наткнулся на Феклу и Капу, которые мылись.

Я увидел стройную, прекрасно сложенную девушку с круглыми плечами, крутыми бедрами и плотными грудями. Девушка покраснела и пыталась прикрыть груди рукой, мне показалось, больше для вида. Я заметил на ее лице лукавую улыбку, которая не выражала огорчения от того, что я увидел ее обнаженной. Наоборот, Капа радовалась и гордилась, что она такая красивая, и хотела, чтобы я знал это.

К сожалению, наступил тот день, когда мы вынуждены были выписать ее из стационара. Через несколько дней Капу включили в список этапников. Накануне она зашла ко мне в аптеку попрощаться. Девушка, краснея от смущения, села рядом со мной на кушетку и не знала, что сказать. Ее коричневые глаза смотрели на меня грустно и ласково и ждали чего-то. Я обнял ее и поцеловал в губы. Она ответила, и чувствовалось, что делала она это впервые. Моя рука прошла по ее округлым плечам и коснулась груди. Капа вздрогнула и густо покраснела. Она очень нежно взяла мою руку и сказала тихо: «Не надо»,— но не отодвинула ее. В ее глазах блеснули слезы. Прощание далось ей не легко. Она потеряла самое главное для этих мест — надежную защиту от зла. Пока она была под крылом Тамары Владимировны и моим, ей ничего не грозило. А что будет впереди — неизвестно.

Ей было еще вдвойне тяжело — она полюбила. Это я почувствовал.

Я всегда удивлялся, с какой ненавистью наша власть относилась к религии и как беспощадно боролась с ней, не меньше, чем с политическими противниками. А мне всегда казалось, что десять заповедей достойны того, чтобы уважать христианскую религию.

Еще в школе, до войны, нам вдалбливали в голову, что «религия опиум для народа», и всякими способами пытались сделать из нас «воинствующих безбожников».

Специально организовывали антирелигиозные вечера, где учитель-химик «превращал» воду в «красное вино», а биолог использовал учение Дарвина, чтобы убедить нас в том, что Бога нет.

Постоянно выступали агитбригады, основными мишенями для насмешек у которых были: капиталист с брюшком, с цилиндром на голове и денежным мешком, кулак в сапогах, шапке с козырьком и в тужурке, поп с красным носом пьяницы, в рясе и с крестом в руках. И кулак, и поп, конечно, тоже были толстяками.

Руководил антирелигиозной пропагандой в стране академик АН СССР Емельян Михайлович Ярославский (Губельман Миней Израилевич), который был ответственным редактором газеты «Безбожник», журналов «Антирелигиозник» и «Безбожник». Он выпустил книгу «Библия для верующих и неверующих», которая широко рекламировалась. Существовал еще журнал со странным названием: «Безбожник у станка» (1923— 31 гг.)

Это Ярославский-Губельман вдохновлял трудящихся, и особенно молодежь, сбросить колокола с колоколен, рубить иконы топором на дрова, после того, как с них сдирали оклады, сжигать церковные книги. Тогда еще не собирали макулатуру.

В церковные праздники организовывали вблизи церквей свои антирелигиозные мероприятия (так называемое «торжество правды»), показывали кинофильмы (это было и в Йошкар-Оле), чтобы мешать верующим и отвлекать их.

Вдохновителем борьбы с религией был Ленин, который считал ее одной из самых гнусных вещей, какие только есть на земле. Он был прямым инициатором массовых кампаний против православия.

Были закрыты монастыри, часть церквей, реквизировано их имущество. Церкви лишились прав юридического лица. Затем (с осени 1918 г.) начались массовые аресты православных священников, после которых главным действием стали кощунственные акты вскрытия святых мощей (Сергия Радонежского и других).

Позже силы были направлены на раскол церкви изнутри (1920—22 гг.), сторонникам обновленной православной церкви обещалась поддержка государства, если они, являясь противниками патриарха Тихона (предавшего советскую власть анафеме), будут признавать «богоустановленность советской власти».

С начала 1922 года Ленин развернул последнюю в своей жизни антирелигиозную кампанию, цель которой — ограбление всех «богатых» церквей и расстрел при этом максимального числа православных священников.

Всего с 1917 по 1922 гг. около 8000 священников пали жертвами большевистского террора.

Но и после смерти Ленина преследовались священнослужители и верующие, хотя Сталин говорил, что каждый гражданин имеет право исповедовать любую религию. В этом я мог убедиться многократно в местах заключений.

Что касается меня, то я — лютеранец, но с большим уважением отношусь к православию. Я считаю, что главное для любого христианина — соблюдать библейские заповеди и особенно постулат о любви к ближнему. Работая врачом в местах заключений, я всегда пытался оказать необходимую помощь, даже когда она грозила нежелательными последствиями.