Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой

Клубная работа

В свободное время я чаще всего направлялся в клуб или в читальню к Арнольду Соломоновичу Цуккеру. Он раздобрел с тех пор, как мы с ним расстались в Ошле, и у него появился животик. Он освоился на новом месте и даже писал стихи в стенгазету, в которых бичевал лодырей и хулиганов. Карикатуры рисовал я.

Он собрал вокруг себя любителей художественной самодеятельности и намеревался с ними поставить пьесу.

Вечером читальня превращалась в своеобразный клуб, куда зэки приходили, чтобы попеть, поиграть на струнных инструментах, декламировать стихи, поплясать и позабыть, что находятся не на воле.

Сюда приходил и «Дорогая шляпа» (как звала его Тамара Владимировна) — Михаил Лебедев, с которым у меня установились теплые, дружеские отношения. Лебедев был на удивление мягкотелым и добрым человеком, избегавшим при общении с людьми любых обострений. О Торбеевой он никогда не вспоминал и, видимо, считал эту связь позорным эпизодом в своей лагерной жизни.

Чаще всего его видели в обществе Павла Михайловича Чеснокова, бывшего полковника воздушных сил, также осужденного по 58-й статье.

Это был крупный мужчина с круглой головой, полными щеками хомяка, толстым носом и большим ртом. Работал полковник кладовщиком. Чесноков отличался чрезмерным педантизмом и скупостью, за что его прозвали «Падаль Михайлович». Артистическими способностями он не обладал, но был приятным собеседником и часто заходил к Цуккеру ради душевной беседы.

Но Чеснокова привлекали в читальню не только книги, журналы и содержательные беседы, но также и молодые девушки, которые зачастили сюда.

Ему не трудно было найти себе даму сердца, так как его должность считалась престижной и выгодной. Во всяком случае он мог своей избраннице предложить не только сердце, но и продукты питания.

Среди участниц художественной самодеятельности выделялась молодая крымская татарочка, лет двадцати двух, небольшого роста, крепкого телосложения, с черной, длинной косой и смуглым лицом, которая оказалась профессиональной танцовщицей.

У меня была давнишняя мечта научиться танцевать чечетку, и девушка помогла мне в этом, обучая различным «па». Когда я уже немного освоился и научился отбивать чечетку, появилась мысль выучить совместный танец. Во время одной из репетиций, когда я поднял свою далеко не легкую партнершу на вытянутых руках, нога у меня подвернулась, и я упал на спину вместе с ней. Она приземлилась мягко на мою грудь, но я ушибся основательно.

На этом закончилась моя карьера танцовщика.

Начальство лагеря требовало не только выполнения плана заготовок леса, но также и активной работы КВЧ. Согласно положению КВЧ в колониях имели своей целью перевоспитание заключенных, осужденных за бытовые и должностные преступления, на основе высокопроизводительного общественного труда, содействие наиболее эффективному и рациональному использованию труда всех заключенных на производстве для выполнения и перевыполнения производственных планов.

Основными видами культурно-воспитательной работы в колонии были: политмассовая, производственно-массовая, стенная печать, клубно-массовая, библиотечная.

Следовало выпускать разные бюллетени, «молнии», стенгазеты, оформлять доски почета и тому подобное. Кроме того, перед Арнольдом Соломоновичем была поставлена задача заниматься подготовкой вечеров художественной самодеятельности, а к большим праздникам — майским и октябрьским — поставить пьесу. Цуккер долго думал, что выбрать, и остановился на пьесе Островского «Лес».

Для начала ему пришлось немного сократить текст и убрать второстепенных персонажей. Дальше следовало найти подходящих артистов. После долгих поисков и эта работа была закончена.

Роль Раисы Павловны Гурмыжской была предложена пожилой портнихе из пошивочного цеха, осужденной по 58-й статье, а роль Аксюши — Марусе Моториной, двадцатидвухлетней признанной красавице с пышными формами, голубыми глазами и чудесными соломенного цвета волосами. А поскольку она дружила с Шебалиным, крепким парнем, работающим в ширпотребе, который мечтал связать свою судьбу с Аксюшей, то ему была предложена роль Петра Восьмибратова.

Одну из главных ролей — Несчастливцева — играл Михаил Лебедев, роль купца Ивана Петровича Восьмибратова — банщик Гварамадзе, а недоучившегося гимназиста Алексея Буланова — карманник Леша по кличке «Красавчик».

Барнау отправили в этап, и роль художника-декоратора мне пришлось взять на себя. Я нарисовал огромный ветвистый дуб с мощным стволом, который заполнил всю заднюю стенку сцены и стал основным фоном спектакля.

Каждый вечер после работы приходили «артисты» в клуб, где и репетировали под руководством Арнольда Соломоновича.

Наступила долгожданная премьера. Зал клуба был переполнен, как положено, первые ряды занимало начальство. Для «артистов» сшили в пошивочной мастерской из разных лоскутков платья и костюмы, а в качестве грима применяли свеклу и сажу.

Сцена было скромно обставлена — стол, трельяж, стулья, скамейка и большой фикус в деревянной кадке, и должна была изображать обстановку зала богатой усадьбы.

К моему большому удивлению артисты играли великолепно. Особенно отличался Михаил Лебедев, одетый в длинное пальто, серую поношенную широкополую шляпу и большие сапоги. За спиной он носил типичный зэковский фанерный чемодан с замком, а в руках держал толстую сучковатую палку.

Вот он подошел к здоровому пеньку, остановился, вытер пот с лица грязным платком, почесался и бросил мрачный взгляд исподлобья. Чувствовалось, что он сильно утомлен. В это время с другой стороны показывался Счастливцев, роль которого исполнял нарядчик Чаузский. Он не был лишен чувства юмора, и его появление сразу вызвало смех в зале. У него был действительно комичный вид: коротенький пиджак, коротенькие панталоны, голубой галстук, детский картузик на голове и палка на плече, на которой висели легкое пальто и узел в цветном платке, весь облик вызывал невольную улыбку.

Я сидел в середине зала и зачарованно следил за ходом спектакля. Все, что происходило на сцене, меня так захватило, что я на короткое время забыл, где нахожусь. Такое же впечатление произвела игра артистов и на остальных зрителей, и лица вольнонаемных тоже изменились. Когда занавес опустился, долго не смолкали аплодисменты. Успех был полным.

Один раз в два-три месяца проводились вечера художественной самодеятельности. Первым номером, как всегда в таких случаях, хором исполнялась песня о Сталине, после чего читались «стихи о Советском паспорте» или отрывки из «Левого марша» Маяковского... Лишь затем могли выступить танцоры, певцы и исполнители юморесок.

Вечера обычно заканчивались танцами под гармошку или баян. И, конечно, пелись частушки на мотивы «Семеновны», «Подгорной» и «Сербияночки». Тогда выходили и блатные в круг, чтобы под звуки «Цыганочки» отбить чечетку.

Все это очень напоминало о воле: соцсоревнования, награждения передовиков, вечера художественной самодеятельности, но только до определенного момента. Для большинства зэков — до развода. Дальше шла уже совсем другая, жестокая и безжалостная жизнь.