Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой

Вольнонаемные

Жизнь в этой колонии протекала удивительно спокойно, без особых происшествий и очень буднично. Один день, как другой. Подъем, развод, работа, вот, пожалуй, и все, не считая приема пищи. Не так, как в Казлаге. Там жизнь била ключом, и шла постоянная, безжалостная борьба. Зэки грабили и убивали, проигрывали друг друга в карты, калечили людей физически и морально. Там царили волчьи законы и кулачное право.

Здесь было все иначе. Может быть, потому, что в этой колонии в основном содержались местные жители с небольшими сроками, осужденные чаще всего по бытовым статьям. Уголовников было мало — несколько карманников, да еще Пшеничников и его лагерная жена Галя.

Вольнонаемных, кроме фельдшера Тухватуллиной, я видел редко, так же как и охранников.

Среди последних выделялся деревенский мужик лет сорока пяти в звании старшины, физиономия которого была на редкость тупая. Прямоугольная голова, квадратная челюсть, выступающие скулы и плоский нос, да редкие волосы делали его похожим на Угрюм-Бурчеева из «Города Глупово» Салтыкова-Щедрина.

Когда прибывал этап, старшина обходил зэков и задавал всем один и тот же вопрос: «Могай район?» (марийск.— из какого района?). Поэтому в зоне его называли не иначе, как «Могай район».

Он строил из себя большого начальника, любил ходить по зоне и заглядывать в каждый уголок, надеясь найти какие-нибудь неполадки: паутину на потолке в столовой, немытый пол в бараке, грязную посуду на кухне и зэков, которые без дела шатаются по баракам.

С особым азартом он охотился за любовными парами и обыкновенно с наступлением темноты отправлялся на их поиски. Радости его не было предела, когда ему удавалось поймать где-нибудь в тамбуре парня, обнимавшего свою девушку. Тогда он чувствовал себя героем, совершившим подвиг, или полководцем, выигравшим важное сражение.

За такие грехи зэки попадали в карцер, чаще всего дней на пять. А вообще охранники не производили впечатления врожденных извергов и садистов. Чаще всего это были немолодые деревенские мужики, которых мобилизовали на такую службу, или же не нашедшие себе поблизости другой работы.

Их никак нельзя было сравнить с конвоирами-хохлами, которые сопровождали нас по этапу из Москвы в Казань в 1941 году. Те не знали жалости и били деревянными молотками по спинам зэков, которые в товарняках во время проверок не слишком быстро передвигались.

Я всегда с особым интересом изучал лица и поведение всех тех, кто трудился в тюрьмах и лагерях. Я всякий раз задавал себе вопрос: что заставило их выбрать себе такую работу? Желание исправить людей или карать их? Сочувствие? Жалость?

В Таганке, Чистополе и во время этапа я видел надзирателей и конвоиров, которые ненавидели заключенных, и на лицах которых выражалась злоба и жестокость.

Чаще всего, однако, я видел на лицах сотрудников тюрем и лагерей выражение брезгливости, презрения, а то и отвращения.

Что касается медицинских работников, которых я встречал, то многие из них относились весьма доброжелательно к нашему брату.

Вольнонаемные медики в основном были женщины, а они, как я замечал, всегда относились более сочувственно к заключенным мужчинам, особенно молодым, чем к женщинам. Меня это нередко выручало.

Софья Ивановна не строила из себя начальника, всегда советовалась со мной и была весьма корректна. Она, вероятно, поняла, что зэки такие же люди, как и все. Несколько позже я узнал, что для этого у нее были причины. Дело в том, что она дружила с нарядчиком Мамаевым и довольно серьезно и вынуждена была скрывать свои чувства, т.к. связь вольнонаемных с заключенными строго каралась. Позже, когда он освободился, она вышла замуж и стала Мамаевой. Среди охраны встречались также и девушки. Однажды две из них пришли ко мне на прием. Я сразу обратил внимание на их несколько плоские, но довольно миловидные лица со слабо выступающим носом. У одной волосы были цвета воронова крыла, у другой темно-русые.

Девушки оказались луговыми марийками. И были очень чисто и опрятно одеты. Охранницы уселись на скамейку, скромно положив руки на колени.

— Заходите! — пригласил я девушек. У меня как раз на приеме никого не было.

Они остановились в приемной в нерешительности и, опустив глаза, слегка покраснели.

— Пожалуйста, садитесь,— я показал рукой на свободные табуретки.

— Спасибо,— ответили девушки.

— На что жалуетесь? — задал я стандартный вопрос.

— Нет ли у вас бинтика? — попросила черненькая.

— А мне надо немного вазелина,— добавила другая.

— Это мы найдем.— Я открыл аптечный шкафчик и вынул оттуда перевязочный материал и маленькую баночку с вазелином.

— Берите!

— Спасибо,— ответили девушки, но почему-то не собирались уходить. Они восторженно смотрели на меня, если не сказать влюбленно. Немного погодя, черненькая, густо покраснев, спросила:

— Вы, наверно, не русский? — Она, видимо, обратила внимание на мой акцент.

—Да.

— А какой вы национальности?

— Я немец.

— Немец? — У девушек глаза округлились от удивления.— Это неправда.

— Почему?

— Они же очень страшные, а вы красивый,— ответила темно-русая.— Я засмеялся.— Откуда вы это взяли, что все немцы страшные?

— Как же, мы видели в кино.

— Это не так. У всех народов есть красивые и некрасивые люди. И у немцев, так же как у русских, мари и других. А что касается кино, то там отбирают специально таких артистов с отталкивающими рожами.

С этого дня девушки-охранницы часто приходили ко мне на прием. Они обычно спрашивали у меня перевязочный материал или какую-нибудь мазь, а затем долго сидели молча и наблюдали за мной. Иногда задавали вопросы: откуда я, почему арестовали, есть ли жена и тому подобное?

Однажды черненькая пришла одна. На этот раз она ничего не просила.

— А где ваша подруга? — поинтересовался я.

— Ее направили на другой участок. И меня, наверно, вскоре тоже туда пошлют.— Глаза девушки стали грустными.

Она посидела несколько минут молча, а затем встала.

— Я должна идти. А это от меня.— Краснея, она передала мне вышитый носовой платок.

— Большое спасибо,— ответил я.— Очень красивый платок.

Охранница смущенно опустила глаза, но не спешила уйти. У нее было очень нежное лицо с розовыми щечками. Она напоминала мне красивую, экзотичную куклу, с которой хочется играть. Мы стояли друг против друга и не знали, что говорить. На меня смотрели ласковые, доверчивые глаза. Я обнял ее. Она стала испуганно озираться.

— Ой, не надо.

Я поцеловал ее в щеку. Снова я увидел испуганные глаза.

— Не надо.

Я погладил ей волосы.— Ты хорошая девушка.

Она густо покраснела.

— Простите, меня ждут. Я должна идти.

Она взяла мою руку и слегка погладила ее. Затем повернулась и, глубоко вздохнув, ушла. Больше я ее не встречал. Ее перевели на другой участок.

Обидно, подумал я, что такие славные девушки должны быть охранниками. А может быть, кто знает, для зэков это было лучше. Эти девушки, во всяком случае, сохранили женственность и, вероятно, еще сочувственно относились к тем, кто находился здесь, за колючей проволокой.

Большую часть своего рабочего дня я должен был проводить в обществе медсестры Марии Алексеевны, которая оказалась весьма разговорчивой. У нее был хороший дом в Йошкар-Оле, в котором осталась одна дочь — девушка лет двадцати. Судиловскую арестовали вместе с мужем по доносу, согласно статье 58, часть 2. В чем заключался донос, она не говорила. Зэки очень неохотно рассказывали о причине их ареста.

— Боюсь за дочь,— поделилась она своими мыслями.— Сами понимаете, девушка она интересная, придут к ней, конечно, ухажеры, будут устраивать вечеринки. Не обойдется без вина. Правда, дочь у меня не легкомысленная, но всякое бывает в этом возрасте.

Но больше всего Мария Алексеевна любила расспрашивать меня и не только о моем прошлом. Она живо интересовалась, чем я занят в свободное время, что пишут из дома, как отношусь к Тухватуллиной и Кузнецовой, есть ли у меня здесь девушка?

Она была весьма предупредительна, и если ко мне приходила какая-нибудь смазливая девушка без особых причин, Мария Алексеевна всегда освобождала амбулаторию.

— Кузнецову знаете? — говорила она мне,— ее все знали в городе. Она всегда торговала тряпками на толкучке. Вот за спекуляцию ее и посадили.

Лично на меня Александра Федоровна производила хорошее впечатление. А то, что она торговала на базаре, никого не должно было удивить. В военное время все торговали, чтобы выжить.

Ее сын Павел Александрович Кузнецов был известным спортсменом, который еще в 1935 году выполнил норматив мастера спорта СССР. Он был чемпионом Горьковского края и Марийской АССР по лыжным гонкам, чемпионом Поволжья по плаванию и знаменит в республике.

В стационаре работала еще медсестра Шура Шалагина, очень славная двадцатилетняя девушка с темными волосами и приятными чертами лица. Меня она сопровождала во время обхода больных и выполняла назначения. Шура была осуждена за растрату и получила два года. Это была веселая жизнерадостная девушка, которую больные очень любили. Ей писали записочки, объяснялись в любви и назначали свидания, но Шура на это не обращала особого внимания.

После вечернего приема ко мне, как правило, приходили бригадиры, нарядчик Мамаев, а также начальник производства Комаров, чтобы познакомиться со списком освобожденных.