Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой

Банщик Гварамадзе и дезинфектор Городилов

В парикмахерской и бане я задерживался обычно подольше, так как здесь всегда собирались зэки, работающие в зоне, чтобы покурить и поболтать.

Здесь можно было узнать все новости, так как через эти учреждения проходили все вновь прибывшие и те, кого отправляли в этап.

С заведующим баней Гварамадзе и его помощником дезинфектором Городиловым я был хорошо знаком.

Гварамадзе, мужчина лет сорока, в прошлом артист театра, имел запоминающееся лицо: квадратное, с крупным крючковатым носом, толстыми губами, почти беззубым ртом и небольшими черными усами. Правый глаз он потерял после интенсивного лечения в одном из лагерей и носил широкий бинт, который делал его похожим на пирата.

Как и все банщики, Гварамадзе занимался коммерцией и покупал шмотки у вновь прибывших зэков за хлеб, махорку и мыло.

Городилов — худощавый парень лет двадцати шести с резкими чертами лица, имел необычную судьбу. Во время войны он попал в плен к немцам и за какие-то проделки был повешен. В этот момент населенный пункт, где он находился, отбили партизаны и сняли его, еще живого, с виселицы. После казни у него отмечались эпилептиформные припадки, которых я, однако, не наблюдал.

Сидел Городилов не то за растрату, не то за спекуляцию. У себя он считался первым парнем на деревне, следил за собой и слыл большим поклонником женского пола, предпочитая тех, кто помоложе.

Городилов не отставал от Гварамадзе в части купли и продажи, у него в заначке всегда имелись дефицитные вещи — обувь, одежда, консервы... которые пользовались большим спросом.

Покупателями были не только зэки, но также и вольнонаемные — главные потребители водки.

Оба работника санитарной службы имели еще один важный источник дохода — они сдавали свои помещения — предбанник, баню, одевальную в свободное от работы время придуркам для интимных встреч и охраняли их при этом. Простые работяги, от которых не было «навара», должны были заниматься любовью в тамбурах или других темных углах бараков. То, что Городилов увлекался женским полом, никого не удивляло и не беспокоило, но он пристрастился к малолеткам. Об этом узнала Тамара Владимировна и подняла тревогу. Совращение малолетних является уголовным преступлением.

Малолетки страдали от недоедания не меньше взрослых, а может быть и больше, и Городилов пользовался этим, приманивая их хлебом, консервами, а то и где-то добытыми конфетами.

Мой шеф не была блюстительницей нравственности и прекрасно понимала, что интимные отношения между людьми — естественная потребность, и, в отличие от других вольнонаемных, не препятствовала им.

Но она считала преступным и безнравственным, когда пятнадцатилетнюю голодную девочку с помощью пайки принуждают вступить в половую связь. Я с ней был согласен.

К тому времени Городилов усердно ухаживал за черноокой крымской татарочкой лет четырнадцати-пятнадцати, со смуглым лицом и черными длинными волосами, заплетенными в толстую косу. Она находилась в колонии вместе со своим отцом за то, что они на колхозном поле собрали ведро картошки.

Отец всякими способами оберегал дочку, ходил за ней как тень, но ее тянуло, как магнит, в баню к Городилову. Поскольку отец работал на лесоповале, а дочь была в зоне, то он имел возможность лишь в нерабочее время следить за ее нравственностью.

Тамара Владимировна, как и я, имела своих доверенных лиц, которые ей докладывали об обстановке в зоне. Нас интересовал практически лишь один вопрос: как соблюдают режим освобожденные нами от работы.

Были случаи, когда такие больные шастали по зоне и занимались воровством. В итоге состоялся неприятный разговор с начальством, в ходе которого меня обвинили в преступной связи с урками. Хорошо, что Тамара Владимировна меня всегда защищала и выручала.

От Гварамадзе и прачек я узнал, что Городилов имел уже несколько свиданий с татарочкой, но, видимо, ограничивался тем, что целовал ее и гладил грудь и живот.

Однажды после амбулаторного приема к нам явился татарин со своей дочерью. Это был мужчина лет сорока, среднего роста, но довольно крепкого телосложения, с жилистыми, мускулистыми руками и характерным для южанина лицом — черными глазами, маленькими усиками и длинным ястребиным носом. По внешнему виду это был крестьянин.

— Дохтур,— обратился он к Тамаре Владимировне на ломаном русском языке,— помоги!

— В чем дело?

— Сейчас скажу,— он дал знак девочке, чтобы она покинула кабинет и продолжал тихо,— посмотри, пожалуста, моя дочка. Она ходила баня много раз. Там есть такой Городилов. Плохой человек, очень плохой человек. Он хочет портить дочка. Если портил — убью.

Потеря девственности до замужества считалась у русских большим грехом и позором, а у мусульманских народов преступлением, которое, согласно шариату, каралось жестоко. В Средней Азии девушек закапывали по плечи в землю и убивали камнями. Первый камень обязаны были бросить родители. Что касается соблазнителя, то его чаще всего сажали на кол или вешали.

Реакция отца поэтому была вполне естественная, и угроза не была пустой.

— Подожди убивать,— успокоила его мой шеф,— сначала разберемся. Позови дочку сюда, а сам подожди в коридоре.

Девочка зашла в приемную, густо краснея, опуская глаза.

— Проходи, не бойся,— сказала Тамара Владимировна и указала на табуретку.

— Садись! — Мой шеф, как всегда, сначала закурила, затем положила ногу на ногу и продолжала:

— Давай будем с тобой говорить совершенно откровенно. Ты знаешь Городилова?

—Да.

— Ты ходила к нему?

—Да.

— Скажи честно, зачем ты ходила к нему? Он же значительно старше тебя.

— Так.

— Он тебя чем-нибудь угощал?

—Да.

— А чем угощал?

— Ну хлебом, конфетами. Один раз дал сгущенку.

— А за что он тебя угощал?

— Так, не знаю.

Мой шеф сделала короткую паузу, видимо, задумываясь, как продолжать этот своеобразный допрос, а затем решила взять быка за рога.

— Честно скажи — ты с ним спала?

— Нет,— девочка густо покраснела.

— Хорошо. А сейчас придется тебя проверить. Пожалуйста, раздевайся.

Девочка послушно разделась и легла на кушетку. Она была хорошо сложена, с маленькими острыми грудями и уже довольно округлыми бедрами.

Она говорила правду и оказалась, говоря медицинским языком, «virgo in-facto» (девственница).

— Вот и хорошо,— ты молодчина. Можешь одеваться и все-таки хочу тебя еще раз спросить: зачем ходила к нему? Ты что, любишь его?

— Нет.

— А может быть, ты ходила туда из-за угощения?

— Да, я очень хотела есть,— ответила она тихо.

Тамара Владимировна задумалась, и ее лицо стало грустным.

— Давай, милая, условимся,— она вздохнула глубоко и стряхнула пепел в консервную баночку,— если очень хочешь есть, приходи лучше сюда. Что-нибудь найдем и покормим тебя. Ты меня поняла?

—Да.

— И вот еще, девочка, не ходи больше туда в баню и, вообще, остерегайся мужчин. Ты еще слишком молода, и все впереди. Не спеши с этим. Такая связь тебе сейчас радости не принесет. Побереги себя для собственного счастья.

— Спасибо,— девочка впервые подняла глаза.

— А сейчас позови своего отца, а сама подожди в коридоре.

— Как дочка? — еще с порога спросил татарин.

— Не беспокойтесь, все в порядке. А что касается Городилова, то я с ним поговорю. Думаю, что он больше не будет приставать к девочке.

— Большое тебе спасибо,— татарин поклонился,— до свидание.

— До свидания.

Тамара Владимировна повернулась ко мне:

— Вот что делает голод, Гарин. Но ты это знаешь лучше меня. Жаль девочку. А сейчас передай Фекле, чтобы она вызвала этого подлеца Городилова.

Минут через тридцать он явился.

— Я пришел, Тамара Владимировна,— сказал он бодро.

— Вот что, друг,— скажи мне откровенно: тебя устраивает работа дезинфектора?

— Конечно,— несколько удивленно ответил Городилов.

— Зачем, по-твоему, я поставила тебя туда?

— Зачем? Для того, чтобы прожаривать вещи.

— Совершенно верно. А почему ты тогда занимаешься другими делами?

— Я вас не понимаю.

— Ты меня прекрасно понимаешь. Зачем занимаешься растлением малолетних? Для этого я тебя поставила на работу? Тебе что, взрослых баб не хватает?

— Я ничего не делал.

— Как ничего не делал? А татарочка-малолетка? Кто ее привадил ходить к тебе? Кто ее угощал сгущенкой и конфетами?

— А что, нельзя угощать?

— Угощать можно. Но ты не только угощал, а хватал ее за груди, да и не только. За это судят. Тебе что, свой срок недостаточен? Хочешь новый?

— Нет.

— Зачем тогда приставал к девочке?

— Да так. У меня не было серьезных намерений.

— Вот что, дорогой, предупреждаю — если узнаю, что ты продолжаешь встречаться с ней — сниму с работы и отправлю в этап. Это в лучшем случае. В худшем — передам дело Иванову (оперу). Он разберется. А сейчас можешь идти.

— Я ничего не хотел, Тамара Владимировна.

— Знаем тебя — иди!

Парикмахер Алиев, высокий, худощавый азербайджанец не первой молодости, с ястребиным носом и коротко стриженными седыми усами, был мастером своего дела. Ловко орудуя бритвой, словно цирковой артист, он за считанные секунды лишал зэков всякой растительности, притом обслуживал как мужчин, так и женщин. Женщины, вполне естественно, краснели от смущения, но Алиев на это не обращал внимания и спокойно орудовал своим инструментом в таких укромных местах, которые прежде бритвы не знали.

Воровки на эту процедуру смотрели спокойно и шутили при этом над парикмахером, хлопая себя рукой ниже живота и расхваливая свои достоинства.

Русская пословица гласит: седина в бороду, бес в ребро. Она вполне подходила Алиеву, который, несмотря на свои шестьдесят лет, отличался завидным сладострастием. Возможно, повлияло то обстоятельство, что ему приходилось постоянно лицезреть женские прелести, да еще в непосредственной близости.

Парикмахер втихомолку приманивал молодых девушек хлебом и не безуспешно. К нему ходила регулярно Зоя Романова — стройная, беленькая девчушка лет девятнадцати, которая сидела за воровство.

Вряд ли она нашла в Алиеве принца сердца и нуждалась в его мужских способностях. Она нуждалась в его хлебе и, кроме того, с ним было спокойнее. Алиев был вежлив, чистоплотен, не очень ревнив и требовал от нее лишь раз в неделю интимной встречи.

С урками было хуже. Они привыкли, чтобы их обслуживали, стирали грязное белье, чинили одежду, искали махорку, и вдобавок могли еще побить, считая это верным профилактическим средством.