На заработках

XVIII

Вотъ плакались, что нѣтъ найма, анъ оказывается, что и съ заработкомъ, — привѣтливо сказала Акулинѣ съ Ариной женщина съ головой окутанной платкомъ. — Это только моя такая доля несчастная, что я изъ-за моихъ проклятыхъ ногъ ни на поломойство, ни на стирку идти не могу. Какъ наклонишься къ полу — ломятъ, да и что ты хочешь! Не наймусь завтра или послѣ завтра въ прислуги, такъ въ больницу лечь, что-ли, на праздникъ? Да не возьмутъ и въ больницу съ моей болѣзнью. Скажутъ: какая ты больная, коли ходить можешь! разсуждала она и прибавила:- Ну, что-жъ, милушки боровичскія, пойдемте къ намъ въ углы ночевать, прожертвуйте по пятачку-то, вѣдь ужъ завтра по два двугривенныхъ заработаете.

— Можно, можно теперь по пятачку за ночлегъ прожертвовать, Пойдемъ къ вамъ, коли у васъ такъ хорошо. Веди насъ, радостно отвѣчала Акулина. — Сейчасъ пойдемъ или еще здѣсь сидѣть будешь?

— Да сиди или не сиди — все равно ничего вечеромъ не высидишь. Вонъ ужъ темнѣетъ. Кто-же, на ночь глядя, будетъ прислугу нанимать, — сказала баба съ головой, окутанной платокъ, и кряхтя, стала вставать со скамейки. — Охъ, ноженьки мои, ноженьки! Совсѣмъ вы меня обезручили! — вздохнула она…

Вставъ на ноги, она покачнулась. Видно было что ноги ее дѣйствительно мучили.

— Еще разойдусь — ничего, — прибавила она. — А вотъ встать, да на первыхъ порахъ идти, такъ просто наказаніе! Пойдемте, милыя.

Акулина, Арина и женщина съ головой окутанной байковымъ платкомъ отправились на ночлегъ. По дорогѣ Акулина и Арина узнали, что женщину съ головой, закутаной въ байковый платокъ, зовутъ Фіоной и сами сказали ей свои имена.

— Ежели ужъ чайкомъ насъ попоишь на ночлегѣ, то пусть будетъ такъ, что чай твой, а сахаръ нашъ и для тебя. Изъ-за этого я ужъ на двѣ копѣйки сахару-то куплю, сказала Акулина.

Она зашла въ мелочную лавочку и на двѣ копѣйки ей дали четыре кусочка сахару.

— Сложиться развѣ по двѣ копѣйки да ситничку фунтикъ купить? предложила Фіона. — Вы на завтра съ заработкомъ, а у меня хоть только пятачекъ на все про все остался, но завтра все равно, какъ ни бейся, а одинъ платокъ или подушку надо будетъ по боку.

— Нѣтъ, нѣтъ. Что ты! Какой тутъ ситникъ! Праздникъ, что-ли, сегодня! Вотъ развѣ чернаго хлѣбца къ завтраму немножко… А то вдругъ эдакія деньги за ситный платить! отказалась Акулина.

Фіона, однако, склонила ихъ купить фунтъ полубѣлаго хлѣба за три копѣйки. Онѣ купили и уже отправились на ночлегъ.

Идти было не близко. Квартира, гдѣ жила Фіона, была близь Калинкина моста, въ одномъ изъ переулковъ и помѣщалась на дворѣ въ полуразвалившемся деревянномъ домишкѣ.

Когда женщины вошли, ихъ встрѣтила хозяйка — здоровая, полная женщина въ линючемъ ситцевомъ платьѣ, съ засученными по локоть рукавами. Она стояла около закоптѣлой русской печки и жарила на щепкахъ, на таганѣ, поставленномъ на шесткѣ, картофель.

— А я, Марья Тимофѣвна, къ тебѣ ночлежницъ привела, начала Фіона. — Пусти ихъ переночевать. Женщины хорошія, смирныя. По пятачку съ нихъ взять тебѣ не мѣшаетъ.

Хозяйка оглядѣла Акулину и Арину съ ногъ до головы и отвѣчала:

— Да развѣ въ проходномъ корридорчикѣ улягутся, а то вѣдь больше негдѣ. У меня, сама знаешь, всѣ углы заняты.

— И, милая! Намъ только-бы гдѣ-нибудь приткнуться, сказала Акулина.

— Смотрите, вѣдь ночью черезъ васъ жильцы ходить будутъ, такъ какъ-бы не наступили.

— Ничего, голубушка, какъ-нибудь посторонимся. Вѣдь ужъ на живаго человѣка нарочно ступать не будутъ, а только развѣ споткнутся.

— Ну, не скажи. У меня корридоръ темный, а жильцы могутъ быть и хмельные.

— Никто, Богъ, ангелка… Всѣ подъ Богомъ… А мы не привередливы.

— Инъ оставайтесь тогда, давайте паспорты. Безъ паспортовъ чужихъ людей не пущу. У меня тоже добро есть, а вы кто васъ знаетъ какія такія…

— Возьми, возьми, душечка, паспорты…

И Акулина, и Арина полѣзли въ котомки за паспортами и передали ихъ хозяйкѣ.

— Только ужъ ты, Марья Тимофѣвна, пусти ихъ въ нашей комнатѣ къ столику чайку напиться, сказала Фіона.

— Что-жъ, пусть пьютъ. Только-бы жильцы не заругались, что навела чужихъ.

— За что-же ругаться-то? Онѣ мои гостьи. Къ жильцамъ гости-же ходятъ.

Фіона повела Акулину и Арину въ комнату, гдѣ она занимала уголъ. Комната была очень небольшая и въ ней стояло пять коекъ. На одной изъ коекъ лежала ужъ какая-то босая женщина и спала. На другой койкѣ сидѣла старуха съ сѣдой косматой головой и въ полутьмѣ, на обумъ, вязала чулокъ. У окна помѣщался простой некрашеный столъ и около него двѣ такія-же табуретки. На столѣ горѣла маленькая жестяная керосиновая лампочка и тускло освѣщала комнату.

— Ну, вотъ, присаживайтесь къ столу, а я добѣгу съ чайникомъ до трактира да заварю чай, — приглашала Акулину и Арину Фіона. — Трактиръ тутъ у насъ рядомъ. — Двѣ чашки у меня есть въ коробу подъ кроватью, а третью мы у жилицы спросимъ. Анна Марковна, дай, мать, намъ твою кружечку на подержаніе. Гостью мнѣ вотъ попоить, обратилась она къ старухѣ.

— Да спроси у хозяйки. Что все у жильцовъ побираться! прошамкала старуха.

— У хозяйки-то я жестянаго чайничка попрошу. Ну, что ты кружку-то жалѣешь! Цѣла останется.

— А небось, какъ я вчера у тебя пуговицу съ окна взяла, такъ ты какой содомъ подняла!

— Да пуговица, милая, отъ моей кацавейки была. Пришить ее нужно было. Какъ-же я безъ пуговицы-то застегнулась-бы. Ну, имъ Богъ съ тобой. Я у хозяйки спрошу.

Фіона вытащила изъ короба, находящагося подъ кроватью, двѣ чашки съ блюдечками и заварку чаю въ бумажкѣ, чашки поставила на столъ, а сама пошла въ кухню къ хозяйкѣ. Слышно было, какъ она выпрашивала у хозяйки чайникъ и чашку.

Оставшись однѣ, Акулина и Арина сейчасъ-же начали разуваться. Разувшись, онѣ посмотрѣли по сторонамъ и стали обозрѣвать комнату. Комната была оклеена смѣсью розовыхъ, синихъ и желтыхъ кусковъ обоевъ, которые мѣстами отстали отъ стѣны. Надъ каждой койкой висѣла одежда жильцовъ, въ двухъ мѣстахъ на стѣнѣ были налѣплены картинки, вырѣзанныя изъ иллюстрированныхъ журналовъ, а въ углу висѣло нѣсколько иконъ жильцовъ, одна изъ коихъ была въ фольговой ризѣ, въ кіотѣ и съ вѣнчальными свѣчами, прикрѣпленными по сторонамъ иконы, за стекломъ кіоты. За иконами было заткнуто нѣсколько пучковъ вербы. Такая-же верба стояла на окнѣ въ бутылкѣ съ водой. Обозрѣвъ комнату, Акулина не утерпѣла и сказала Аринѣ:

— Горницы-то какія въ Питерѣ хорошія. Бумажками оклеены и картинки на стѣнѣ.

— Изъ деревни пріѣхали? угрюмо спросила Акулину старуха.

— Да, бабушка, изъ деревни на заработки,

— И чего вамъ тамъ въ деревнѣ не сидится, шлендамъ! Лѣзете сюда въ Питеръ у питерскихъ хлѣбъ отбивать. И такъ ужъ здѣсь для питерскихъ работы мало.

— Да вѣдь съ голодухи, бабушка. Неужто отъ радости полѣзли-бы?

— Поди ты! Съ голодухи! Здѣсь голодуха-то хуже. Просто шленды бить хочется.

Вскорѣ явилась Фіона съ большимъ жестянымъ чайникомъ, изъ подъ крышки котораго струился паръ. Въ другой рукѣ она держала чашку на блюдечкѣ.

— Ну, давайте попьемте чайку, пока онъ горячъ, радушно сказала она Акулинѣ и Аринѣ и стала разставлять все на столѣ, приготовляясь къ чаепитію.